Сны суккуба - Мид Райчел

Роман был сейчас далеко, и это радовало. Он представлял собой слишком большую угрозу и для меня, и для всех, кого я любила. И все же в нем было что-то притягательное. Почему мы и встречались, пока не грянул гром. Я понимала его усталость от вечных игр, которые ведут небеса и ад. Его желание от них освободиться. Он предлагал мне бежать с ним. И я до сих пор жалела иногда, что не сделала этого.

- Да, - сказала Ясмин. - Они не виноваты, что родились нефилимами. Но их существование напоминает нам о нашей вине… нашей слабости.

Она раскрыла ладони, заглянула в них, словно в поисках какого-то ответа.

- Высшие бессмертные не желают признавать свою слабость. - Ясмин со вздохом опустила руки. - Ангелы в особенности. Гордыня, наверное. Никто не совершенен… кроме нас - как нам нравится думать. Мне нужно было все это прекратить. Давно.

Я вскинула голову.

- Но ты же его любишь.

- Иногда любить означает делать то, что окажется благом в конечном итоге. Не то, что хочешь, а то, что нужно.

- Допустим. Но прекратить… это уж слишком. Должна быть какая-то возможность…

Тут дверь открылась и вошел Винсент. Ничуть не удивился, увидев нас вдвоем, - конечно, издалека почувствовал наши ауры. Взгляд его встретился со взглядом Ясмин, и в комнате словно сверкнула молния. Оба засветились так, что мой суккубовский ореол, как мне показалось, не шел с этим ни в какое сравнение.

Увидев мой святочный лес, Винсент удивился. Но тоже поспешил на помощь и радовался, наряжая елку, не меньше, чем Ясмин. Друг к другу они не прикасались, тем не менее, как и в прошлый раз, близость между ними была заметна. Взгляды, интонации… никаких прикосновений не надо. Она просто бросалась в глаза, и я только диву давалась, как могли ее не замечать остальные ангелы. Может, из-за гордыни, которую упомянула Ясмин? Самонадеянно полагая себя совершенством, к недостаткам друг друга они были слепы. А я, всю жизнь игравшая на чужих слабостях, знала, где и что искать…

Елку Питера мы нарядили, и для последней, присланной из магазина, я достала прошлогодние украшения - те, что не погибли в огне. И, когда мой лес превратился наконец в райский уголок, Ясмин с Винсентом попрощались со мной и ушли. Что за божественная миссия привела их в Сиэтл, я по-прежнему понятия не имела, но уж важной она должна быть в любом случае. И казалось несколько странным, что они отвлеклись от нее ради того, чтобы украсить мой дом.

Убирая коробки, я думала о словах Ясмин. Любить - значит делать не то, что хочешь, а то, что нужно… так было, в общем-то, и у нас с Сетом. Хотелось заниматься любовью. Но нужно было воздерживаться.

Еще я думала об Эндрю, священнике, который был таким невероятно добрым и причинил мне столько боли. Неделю не вспоминала, но сейчас, пока руки бездумно занимались уборкой, в памяти вновь начали всплывать видения прошлого.

Он оставался бастионом непорочности, как я ни старалась. Это меня и огорчало, и забавляло. Тогда я еще не понимала, что мне попросту хорошо рядом с ним. Поняла много позже. Постепенно меня стал интересовать он сам, а не очередная победа на сексуальном фронте. И было ясно, что он тоже ко мне неравнодушен.

…Однажды мы поссорились. Тот ясный, солнечный день запомнился мне навеки. Я отправилась повидать Эндрю и нашла его в огороде при церкви. Устроилась в стороне, оберегая от грязи желтое шелковое платье, подаренное епископом. Эндрю стоял среди грядок на коленях и, не беспокоясь о чистоте, усердно возделывал скромный церковный надел.

- Почему вы этим занимаетесь? - спросила я. - Разве больше некому?

Он улыбнулся, щурясь от яркого света.

- Ничто не сравнится с удовольствием делать что-то своими руками.

- Ну, если так…

Некоторое время я сидела молча, наблюдая за его работой, любуясь мирным, золотым днем и прислушиваясь к привычным уличным звукам. Мне нравился этот маленький городок. Став суккубом, я жила чаще всего в больших и шумных поселениях и здесь отдыхала от суеты. Хотя и знала, что заскучаю рано или поздно и отправлюсь в какое-нибудь местечко пооживленней.

Потом я вновь обратилась к Эндрю:

- Из Кэдвелла вернулся Томас Пивовар. Говорит, и там уже заболевают.

Он кивнул.

- Везде заболевают. Почти во всех западных городах.

- Вы не боитесь?

Эндрю пожал плечами.

- Будь что будет. Божью волю изменить никто не в силах.

Я поморщилась. Успела уже наслушаться о болезни, которую впоследствии назовут черной чумой. Быстрое развитие. Чернеющая кожа. Опухоли. Видеть вокруг больных не хотелось, хотя сама я заразиться не могла.

- По-моему, Бог не так милосерден, как вы утверждаете в проповедях. Раз насылает подобное на свой народ.

- Это испытание, Сесили. Бог всегда нас испытывает. Чтобы сделать сильнее.

- Или мертвее.

Он промолчал.

- Что вы будете делать, если болезнь придет сюда? - не унялась я. - Джеффри уедет. Вы тоже?

Он удивленно поднял темные брови, словно я спросила, не погаснет ли завтра солнце.

- Нет, конечно. Джеффри - епископ… он должен… то есть, я хочу сказать, он поступит так, как велит ему долг. А я… Мой долг - служить людям. И я буду им служить. Ухаживать за ними, если заболеют.

Я вмиг забыла об иронии. Вскочила в изумлении, шагнула к нему.

- Вы с ума сошли? Забыли, что от этой болезни не излечиваются? Сделать можно только одно - убраться отсюда, и пусть все идет своим чередом!

И так оно и было. Жестокий способ, но - как я сказала Лиаму на аукционном свидании - единственный, которым люди спасались от эпидемий. Некоторые оставались, конечно, и заботились о других. Но обычно в разгар эпидемий людьми руководил только страх, порождаемый невежеством, и простейшим решением они считали оставить как можно большее расстояние между собой и болезнью.

Эндрю тоже поднялся, посмотрел на меня. Взгляд его был раздражающе безмятежным. Мудрым.

- Всяк должен делать то, что должен. Мое место - здесь.

Я пылко схватила его за руки, не думая в тот момент ни о каком обольщении. Он удивился, но не отнял их.

- Это глупо, - сказала я. - Вы не сможете победить болезнь. Умрете… а я… даже думать об этом не хочу.

- Тогда уезжай. С Джеффри. Или… в монастырь. Чужих туда не пускают, ты будешь в безопасности. Я нахмурилась.

- Вы опять…

- Я желаю тебе добра. - Он высвободил руку, коснулся моего подбородка. - Хочу, чтобы ты не пострадала. Вот и все.

Тут только я сообразила, как близко мы стоим. Жар, исходивший от наших тел, соперничал с жаром солнца, лившимся с небес. Эндрю тоже понял это, вздрогнул и попытался отодвинуться. Но я, внезапно разозлившись, удержала его за руку.

- Значит, так все и кончится? Вы провели жизнь в целомудрии и бедности лишь для того, чтобы умереть среди зловонных трупов, покрытых гнойными болячками?

- Если Бог судил…

- Бросьте, - сказала я, подавшись к нему. - Оставьте это. Как вы не понимаете? Господу все равно. Он и не заметит.

- Сесили…

Договорить я не дала. Прижалась к нему всем телом, припала губами к его губам. Не знаю, случалось ли ему целоваться раньше… если нет, научился он мгновенно. С тем же пылом прильнул к моим губам, ответил лаской на ласку языка. И так он был хорош и благороден - Господи, прости меня! - что энергия вспыхнула во мне подобно солнцу от одного этого поцелуя. Влилась медовой струей упоительной сладости…

Как ни удивительно, прервала поцелуй я. Но рук не разомкнула, по-прежнему прижимаясь к Эндрю.

- Пойми же, как это глупо, - зашептала я, чувствуя на своих губах его дыхание. - Умереть, так и не пожив. Не испробовав всего, что есть на свете… Ты и впрямь к этому готов?

Продолжая обнимать меня за талию, он несколько мгновений всматривался в мое лицо.

- Моя жизнь полна и без плотских удовольствий.

- Неправда, - сказала я. - Ты хочешь их.

- Хотеть и нуждаться - разные вещи.

Он выпустил меня из объятий, и я, не ощущая больше его тела рядом, вдруг почувствовала себя какой-то неполной. Только что мы были, казалось, единым целым, но это прошло.