Княжна Дубровина - Елизавета Салиас-де-Турнемир

Глава V

По мѣрѣ того какъ Анюта выростала и изъ дитяти дѣлалась дѣвочкой, жизнь ея становилась монотоннѣе и скучнѣе; хотя она, занятая съ утра до вечера многочисленными уроками, не имѣла времени скучать, но лишенная лѣтомъ вольнаго воздуха деревни и жизни въ поляхъ и лѣсахъ, а зимой родства и близкаго знакомства, какъ-то увядала и совсѣмъ стихла. Она выучилась владѣть собой подъ строгими руками Варвары Петровны и ея помощницы миссъ Джемсъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ она ушла въ себя, какъ улитка въ свою раковину, и никому не повѣряла ни своихъ чувствъ, ни своихъ задушевныхъ желаній; иногда продолжала она разговаривать съ Ариной Васильевной, но замѣчала, что между нею и этою строгою старушкой оказывалась рознь. Арина Васильевна стойко стояла и многое рѣзко порицала, чего не осуждали ни тетки Анюты, ни даже старый духовникъ ея. Эта рознь однакоже не повліяла на отношенія старушки и дѣвочки. Въ часы тоски и дѣтскихъ печалей Анюта убѣгала въ маленькую комнатку Арины Васильевны, которая, не разспрашивая и не утѣшая ее, не сожалѣя о ней, умѣла разговорами и разсказами исцѣлять боль ея сердца и примирять ее со всѣми власть надъ ней имѣющими. Часто читали онѣ вмѣстѣ и Анюта жадно питалась первобытною поэзіей и высокими чувствами, которыми исполнены многія повѣствованія Четій-Миней. Съ восторгомъ и умиленіемъ, иногда со слезами на глазахъ слушала Анюта разсказы о томъ, какъ переносили женщины, причисленныя въ послѣдствіи къ лику святыхъ, тяжкія утраты, потерю дѣтей, мужей, отца и матери, съ какимъ мужествомъ и смиреніемъ, съ какимъ умиленіемъ души, ради Бога и любви къ Нему, покорялись онѣ испытаніямъ имъ посланнымъ. Вмѣстѣ восторгались и умилялись старушка и дѣвочка, и эти чувства связали ихъ навѣки звеномъ крѣпкимъ и неразрывными Одиночество Анюты скрѣпило ея привязанность къ Аринѣ Васильевнѣ. Подруги Анюты какъ будто исчезли.

Лиза Окунева поступила въ институтъ, а княженъ Бѣлорѣцкихъ она видала рѣдко. Варвара Петровна, по мѣрѣ того какъ Анюта росла, становилась всё строже и ревнивѣе охраняла ее, позволяла ей ѣздить раза два, три въ зиму въ театръ, иногда, весьма рѣдко, отпускала ее съ Лидіей и миссъ Джемсъ на дѣтскій вечеръ, но близкаго знакомства ни съ кѣмъ не допускала. Мальчики Томскій и Новинскій, любимцы Анюты, уже стали большими и она видала ихъ два, три раза въ продолженіе всей зимы. Словомъ, Анюта росла въ пустынномъ домѣ и въ этомъ одиночествѣ умерло ея дѣтство. Она сдѣлалась не по лѣтамъ серіозна, казалась разумною и вела себя крайне чинно и степенно. Письма ея домой сдѣлались рѣже и все становились болѣе кратки, какъ-то офиціальны, и Варвара Петровна съ удовольствіемъ замѣчала сестрамъ, что дѣвочка вошла въ рамку, въ которой она желала ее видѣть, что наконецъ-то ея усилія увѣнчались полнымъ успѣхомъ, она укротила свою питомицу и повидимому оторвала ее отъ семьи чиновника дяди.

Анютѣ минуло шестнадцать лѣтъ. Она была высока ростомъ, длинна, съ длинными руками и ногами, какъ несложившіяся дѣвочки ея лѣтъ. Волосы остались тѣ же, длинные, густые, вьющіеся бѣлокуро-золотистые, глаза темные съ темными бровями и рѣсницами, цвѣтъ лица очень блѣдный, безъ кровинки на щекахъ. Лицо ея было неправильно красиво съ тонкимъ носомъ, немного длиннымъ, съ толстыми добрыми губами и рядомъ бѣлыхъ, правильныхъ зубовъ. Улыбка ея, особенно привлекательная и добрая, прельщала всѣхъ. Въ общемъ Анюта считалась очень хорошенькою дѣвочкой, но въ лицѣ ея не доставало оживленія. Съ тетками жила она мирно, но Лидія въ глазахъ и мысляхъ Анюты казалась ребячливою и малодушною, Александра Петровна съ годами дѣлалась мнительнѣе и домъ Богуславовыхъ сдѣлался еще молчаливѣе и пустыннѣе. Варвара Петровна, страшась за сестру, которую любила, все больше и больше выживала изъ дому всякаго посѣтителя и достигла того, что гости стали такъ рѣдки, что можно было считать за событіе, когда карета въѣзжала на огромный дворъ этого пустыннаго жилища. Александра Петровна, казалось, оставила всякую надежду пожить на людяхъ и съ людьми.

Такъ шли дни за днями въ не прерываемомъ однообразіи. Анюта много читала благодаря миссъ Джемсъ, которая заботливо, но умѣло выбирала ей англійскія и нѣмецкія книги; Она прочла съ ней Шиллера, нѣкоторыя сочиненія Гёте, всего Вальтеръ-Скотта, Мильтона и дала ей Шекспира, изданіе съ пропусками, сдѣланное для дѣвицъ. Анюта жадно читала и могла почитаться очень для своихъ лѣтъ образованною. Къ ней ходилъ учитель русской литературы, которому однако строго запретили читать ей цѣликомъ поэмы, романы и трагедіи, но позволили знакомить ее съ ними въ выборныхъ отрывкахъ. Варвара Петровна, какъ строгій цензоръ, не уступала сестрѣ своей, позволила дать Анютѣ только кое-какія сочиненія Ламартина, Расина и Корнеля, но отвергла съ негодованіемъ почти всѣхъ другихъ французскихъ писателей.

Однажды Анюта сидѣла за копіей акварелью какого-то пейзажа (она очень любила и замѣчательно хорошо рисовала), когда явился лакей и доложилъ, что ея превосходительство проситъ княжну сойти внизъ.

Анюта не спѣша сложила свои кисти и пошла внизъ. Давно прошло то время, когда она сбѣгала по лѣстницѣ и вихремъ врывалась въ кабинетъ тетокъ; теперь она вошла въ гостиную чинно и степенно; ей на встрѣчу всталъ со стула высокій молодой человѣкъ, бѣлокурый и красивый, щегольски одѣтый по послѣдней модѣ.

Варвара Петровна сказала обращаясь къ Анютѣ:

— Твой двоюродный братъ Дмитрій Николаевичъ Долинскій.

Анюта остановилась какъ вкопаная. Молодой человѣкъ подошелъ къ ней, взялъ ея руку, поднесъ къ губамъ и поцѣловалъ.

— Анюта! проговорилъ онъ тихо и нерѣшительно.

Внезапно блѣдное лицо Анюты вспыхнуло, точно огонь пробѣжалъ по нему; она задрожала: голосъ молодаго человѣка пробудилъ таившуюся въ глубинѣ ея сердца любовь и дорогія воспоминанія дѣтства; она слабо вскрикнула и, кинувъ на шею Долинскаго руки свои, залилась слезами и скрыла на его груди свое плакавшее и смоченное слезами лицо.

— Митя, Митя! шептала она сквозь рыданія.

Онъ былъ тронутъ до глубины души, посадилъ ее въ кресло, поцѣловалъ нѣсколько разъ ея руку и стоялъ подлѣ нея не сводя съ нея своихъ глазъ.

Варвара Петровна, не ожидавшая такой вспышки, удивленная и недовольная, проговорила тономъ выговора: Анна, Анна!

Но Анюта, казалось, и не слыхала ея восклицаній. Мало-по-малу она оправилась, отерла слезы, опять поглядѣла на двоюрднаго брата, опять поцѣловала его и сказала:

— Митя, какъ ты измѣнился! я не узнала тебя, только голосъ твой все тотъ же. Ахъ, Митя, какое счастіе, какое счастіе! А папочка, а Маша?

— Всѣ здоровы, всѣ попрежнему, тебя любятъ и помнятъ.

— Я думаю всѣ сестрицы и Ваня выросли, перемѣнились!

— Агаша больше тебя ростомъ, сказалъ Митя, — Лида маленькая, а Лиза очень велика, вѣдь ей теперь минуло одиннадцать лѣтъ, она очень умная.

— Мнѣ все это такъ чудно, сказала Анюта, — а когда я о васъ думала… О Митя, Митя, а я думала о васъ и днемъ, и утромъ. и даже ночью, когда просыпалась… вы всегда оставались въ моей памяти маленькіе, какъ въ тотъ день когда я васъ оставила, а ты вотъ какой… большой… да, да, я тебя не узнала! Давно ты здѣсь?

— Недавно, только нѣсколько дней; лишь только портной принесъ мнѣ платье, я тотчасъ къ тебѣ.

— Какъ, Митя, жилъ въ Москвѣ нѣсколько дней и не шелъ ко мнѣ! Митя, не стыдно тебѣ?

— Но, Анюта, сказалъ смущаясь Долинскій, — я не зналъ… я не могъ себѣ представить…

— Что я такъ люблю тебя, люблю васъ! Ахъ, Митя, Митя!

— Но это такъ давно, ты была дитя, въ послѣдніе годы ты писала рѣдко…

Онъ не хотѣлъ договорить, что она писала короткія и сухія письма, которыя заставили ихъ предположить, что она ихъ забыла, а она при теткахъ не могла ему объяснить отчего писала рѣдко, и потому оба они перемѣнили разговоръ.

— Разскажи мнѣ обо всѣхъ, о папочкѣ сперва.

И Митя сталъ говорить тихо; они сидѣли въ томъ же кабинетѣ, гдѣ находились всѣ тетки, но поодаль отъ нихъ, у окна. Анюта не смѣла увести Митю въ другую гостиную, а онъ конечно не могъ предложить этого. Анюта слушала новости изъ дому съ волненіемъ и очень опечалилась, когда Митя ей сказалъ, что маменька часто прихварываетъ и Маша очень за нее боится.

— Господи, воскликнула вдругъ Анюта, — хотя бы мнѣ взглянуть на нихъ одну минуточку!

Она сложила руки съ какимъ-то страстнымъ порывомъ.

Долго сидѣлъ Митя, долго они говорили и все о своихъ, о домѣ, пока наконецъ лакей не доложилъ, что кушанье поставлено. Варвара Петровна подошла къ Митѣ.

— Я васъ не приглашаю обѣдать, сказала она ему вѣжливо, — у насъ больная и никто никогда не обѣдаетъ съ нами, чтобы не стѣснять ея. Я прошу васъ приходить къ намъ по воскресеньямъ: въ этотъ день Анюта свободна отъ занятій, на недѣлѣ у нея много уроковъ и посѣщенія не дозволены. Притомъ у насъ больная, мы почти никого не принимаемъ, но для васъ дѣлаемъ исключеніе.