Подвиг продолжается - И. Глебов

Бирюков от неожиданности дернул поводья, и Орлик вынес его на пригорок. Обернувшись, старший милиционер с особым чувством глянул на звероватого бородача. Неужели так повезло! Ведь с самого двадцать пятого года угрозыски всего Поволжья охотились за этим кровавым бандитом. Видимо, так оно и есть, сколько веревочке ни виться...

За несколько дней до смерти Николая Васильевича Бирюкова я вновь побывал у него. Мы долго беседовали. Комиссар милиции в отставке рассказывал о далеких временах своей боевой молодости. Я еще раз перелистывал страницы воспоминаний бывшего начальника управления милиции Н. В. Бирюкова, опубликованные в книге «Битва за Волгу».

Ставя книгу на ее почетное место, я вдруг увидел в книжном шкафу небольшой красивый ящичек. Николай Васильевич, чуть приметно улыбаясь, показал свои награды: орден Ленина, два ордена боевого Красного Знамени, два ордена Отечественной войны I и II степеней, орден Красной Звезды и несколько медалей.

А под этими наградами в ящичке лежали пионерские галстуки.

— Откуда у вас столько? — изумился я.

Задумчиво перебирая алый шелк, Николай Васильевич весело сказал:

— Здесь их больше сорока. Столько раз принимали меня в почетные пионеры в школах нашего города...

ЕФИМ ГРИНИН

В СТАРОЙ ОТРАДЕ

Резиденция инспектора

К открытию магазина старуха Тарабрина всегда поспевала первой. Она бросала на крыльцо обшитый пестрыми лоскутами зимбиль и усаживалась на него черным истуканом. А уж вокруг нее собиралась очередь. И на крыльце рассядутся отрадненские хозяйки, и на бидонах для керосина, и на ногах топчутся. Шли за хлебом, за селедкой, за мылом, промтоварами.

В голодном 1933 году за любой малостью выстаивали днями. Пока высокий жиловатый завмаг Яков Михайлович Шевченко заскрипит железными створками, женщины успевали обмусолить все поселковые новости и сплетни.

И в это утро бабка Тарабрина, грузно припадая на клюку, чуть свет доковыляла до засохшей сгорбленной ветлы и вознамерилась пересечь улицу к излюбленному крылечку, но случайно подняла глаза повыше и обмерла.

Каменный особнячок с лабазом внизу и купеческими покоями над ним еще во времена нэпа был приспособлен под кооперативную торговую точку, о чем сообщала громыхавшая на ветру облезлая вывеска: «Магазин Отрадненского сельпо Ерманского райпотребсоюза». Окна же второго этажа были непроницаемо серыми от многолетней пыли и дождевых потеков. Должно быть, завмага вполне устраивала полутьма на складе.

А тут будто сгинули невесть куда мрачные бельмастые оконницы, а на их месте в жарком свете зари заискрились стекла, и вроде даже окна стали повыше да пошире.

А ниже еще одно диво. Над обшарпанной вывеской потребкооперации, как раз посередке, пламенела алыми буквами на черном фоне новая вывеска:

«4-й участок

6-го отделения милиции

Участковый инспектор В. С. Луценко.

Прием граждан ежедневно

с 16 до 18 часов».

Полуграмотная бабка, подслеповато моргая, так и не осилила прочесть все по складам. Но подле старухи уже грудились и читали вслух несколько женщин, a потом набежали мальчишки и, приплясывая неизвестно с какой радости, тоже читали. Так и толпился народ у вербы, обговаривая животрепещущую новость.

А когда распахнулись двери, народ повалил к магазину. Но внезапно говор стих, женщины приостановились, опасливо повернули головы налево.

Прямо на толпу вразвалочку двигался низенький, но плотный парень лет двадцати с гармошкой-двухрядкой. К уголку брезгливо выпяченной губы прилипла папироска, и вообще его смуглое цыгановатое лицо было исполнено презрения ко всему окружающему. Черная каракулевая кубаночка с кожаным верхом лихо сдвинулась набекрень, черные брюки щегольски, с напуском заправлены в поскрипывающие хромовые сапожки.

Это был Павел Пантелеев, по прозвищу Сараенок, — гроза Старой Отрады. Поравнявшись с толпой, он рванул меха и с надрывом заиграл «Мурку».

— Тьфу, ирод! — негодующе сплюнула бабка Тарабрина. — Люди на работу, а энта шпана спозаранку на игрища...

Гармошка сердито взвизгнула и смолкла. Сараенок склонил голову набок и нагло сощурился на старуху, словно впервые увидел ее.

— Цыц, старая ведьма! — дерзко улыбаясь, прикрикнул он. — Не сдохла, когда щупали тебя? Ну и помалкивай...

От унизительного намека старая женщина задохнулась, побагровев, и злобно замахнулась клюкой. Но Сараенок не отшатнулся, а медленно, лениво нагнулся, поправил голенища сапожек, так же лениво поднялся и шагнул дальше. И тут взгляд его упал на новую вывеску.

— Хо! Фокус-покус! Васька резиденцией обзавелся! — сказал он с вызовом, обращенным к настороженной толпе. — Повыше забрался, на второй этаж, боится, как бы шею не накостыляли... — Напружинившись, он снова рванул меха и загорланил на всю улицу: — Ты-ы зашу-у-у-хари-и-ла-а всю-ю нашу-у-у ма-алину-у...

Провожая его возмущенными возгласами, женщины разбирались на крыльце в очередь:

— Погибели нет на бандита! — со вздохом произнесла краснощекая толстуха молочница, пропуская в магазин бабку Тарабрину. — Парней баламутит, девчатам от него проходу нет. Хоть бы унял его, что ли, новый инспектор!

— Уймешь такого! — хмыкнул кто-то.

— А я что слыхала, бабоньки! — воскликнула тощая, как жердь, и вечно растрепанная жена счетовода колхоза имени Ворошилова. — Вроде Бударина нынче ночью ограбили... Всю получку, как есть, забрали, а самому голову прошибли...

— Ивана Спиридоныча? Быть не может! — вмешался в разговор завмаг, выйдя из-за прилавка. — Да в нем росту поболе двух метров. И здоров он, как бугай. Ни за что не поверю...

— И чего милиция смотрит?! — кипятилась симпатичная портниха Клавдия. — Каждый день драка, финки эти проклятущие, вечером выглянуть боязно. Страма сказать, самого инспектора Акимова избили. Новый безусый ходит сколько месяцев, а толку чуть. Одна радость — вывеску себе повесил... Прием, вишь, установил. Сроду в Отраде такого не было...

В магазине еще долго кипели страсти. Одни поругивали участкового за медлительность, другие доказывали, что он уже кое-кого усмирил.

А сам инспектор Луценко в это время дописывал наверху, в своей первой «резиденции», протокол допроса потерпевшего.

— Ты уж, Василий Самсонавич, постарайся, Христом-богом прошу, — говорил, морщась от боли в забинтованной голове, грузчик Бударин, и было странно слышать слезливые нотки в голосе мужчины столь богатырского роста. — Жинка в голос воет. Ни полушки в доме, и на работу невмочь, черепок когда еще зарастет. Я б эту гниду Сараенка теперь своими руками придушил, да в тюрьму из-за него неохота.