Повести и рассказы - Аександр АБРАМОВ

– Что рожа, что рожа? Он же хипарь, металлист, он же зарежет и скажет, что так и было!

Ким счел нужным вмешаться в живое обсуждение собственной подозрительной внешности. Вмешаться можно было только ором. Что Ким и сделал.

– А ну, цыц! – заорал он, конечно же, на тональность выше предыдущей реплики.

Поскольку поезд спешно отходил в Незнаемое и Ким еле-еле поспел на него, то и нам некогда было описать его. Кима, а не поезд. Напомним лишь, что металлистом его обозвала и сама Настасья – когда он сиганул ей в объятия. Возникает вопрос: почему такое однообразие?

А потому такое однообразие, что ростом и статью Ким удался, что волосы у него были длинные, прямые, схваченные на затылке в хвост узкой черной ленточкой, что правое ухо его, мочку самую, зажала позолоченная серьга-колечко, что одет он, несмотря на жару, в потертую кожанку с самодельными латунными заклепками на широких лацканах, что на темно-синей майке у него под курткой красовался побитый временем офицерский «Георгий», купленный по случаю стипендии у хмурого бомжа в пивной на Пушкинской.

Отсюда – выводы.

Итак:

– А ну, цыц! – заорал он на теток, и те враз притихли. – Пассажиров хотите собрать? – уже спокойно, поскольку настала тишина, поинтересовался Ким. – Сейчас прибегут… Настасья Петровна, где вы ее выкопали, такую сварливую?.. – и, опережая Танькину реплику: – Ты меня не бойся, красавица, я тебя если и поломаю, так только в объятиях. Пойдет?

– Побежит прям, – менее мрачно сказала злая Танька, – разлетелась я к тебе в объятия, прям падаю… – а между тем вошла в купе, а между тем села рядом с Настасьей, а между тем протянула вполне приятным голосом: – Ох и выспалась я, Настасьюшка, ох спасибо, что не будила… Как тебя хоть зовут, металлист?

– Ким, – сказал Ким.

– Кореец, что ли?

Ким давно привык к «национальному» вопросу, поэтому объяснил вполне терпеливо:

– Русский. В честь деда. Сокращенно – Коммунистический интернационал молодежи.

– Хорошее имя, – все поняла Танька. – Политически выдержанное. Правда, из нафталина, но зато о ним – только в светлое будущее. Без остановок.

– Да я туда не спешу. Мне и здесь нормально.

– А чего ж на наш поезд сел?

– Он что, в светлое будущее намылился?

– Куда ж еще?.. Особым назначением, улица ему – самая зеленая… – потянулась всем телом, грудь напрягла, выпятила – мол, вон она я, лапочка какая… – Чайку бы я попила, а работать – ну совсем неохота…

– Балаболка, – незло сказала Настасья Петровна, плеснула Таньке заварки в чистый стакан. – Кипятку сама налей.

Та вздохнула тяжко, но встала – пошла к титану, А Ким скоренько спросил:

– Настасья Петровна, я ж говорил: я ведь и не взглянул, куда поезд… А куда поезд?

Настасья без улыбки смотрела на Кима.

– Русским же языком сказано: в светлое будущее.

– Это как это понимать? – обиженно и не без раздражения спросил Ким. Похоже: издеваются над ним бабы. Похоже: за дурачка держат.

А Настасья Петровна сложных переживаний студента попросту не заметила, сказала скучно:

– Станция такая есть. Новая. Туда сейчас ветку тянут: стройка века. Как дотянут, так и доедем. Литером.

Во-от оно что, понял Ким, название это, географический пункт, а вовсе не издевательство.

А почему бы и нет? Существуют же терявшие имя Набережные Челны. Существует уютный Ерофей Павлович. Существует неприличная аббревиатура Кемь… А сколько ж после семнадцатого года появилось новых названий, ни на что привычное не похожих, всяких там Индустриальных Побед или Кооперативных Рубежей, всяких там Больших Вагранок или Нью-Терриконов!.. Светлое Будущее на их фоне – прямо-таки поэма по благозвучию…

И уж Киму-то издеваться над мудреным имечком – грешно: о своем собственном помнить надо…

Другое дело, что не слышал он о такой стройке века: стальная магистраль «Москва – Светлое Будущее», в газетах о ней не читал, на институтских собраниях бурно не обсуждал. Ну и что с того? У нас строек века – как собак нерезаных. От БАМа до районного детсадика. В том смысле, что любая век тянется…

– А она далеко? – только и спросил Настасью.

– Далеко, – сказала она. – Отсюда не видно.

– В Сибири, что ли?

– Чего ты к женщине прицепился? – влезла в разговор Танька, вернувшаяся в купе. – Ну, не знает она. И никто не знает.

– Почему?

– Бригаду в состав экстренно собрали, без предупреждения. Кто не в рейсе, того и цапали. Я, например, с ночи. Приехала, а мне – сюрприз.

– А пассажиры? – Ким гнул свою линию.

– Что пассажиры?

– Они знают, куда едут?

– Может, и знают. А может, и нет. Спроси.

– Спрошу, – кивнул Ким. – Сейчас пойду и спрошу… – его пытливость границ, похоже, не ведала.

– Иди-иди, шнурки только погладь, – опять обозлилась Танька, да и Настасья Петровна с легким осуждением на Кима глянула: мол, скромнее надо быть, коли серьгу нацепил.

Ким был мальчик неглупый, сообразил, что своими пионерски наивными вопросами создал в женском ранимом обществе нервозную обстановку, грозящую последствиями. Последствий Ким не хотел, поскольку целиком зависел от милых дам – как в смысле ночлега, так и в смысле питания: про трешку он не соврал, столько и было у него в кармане джинсов, сами понимаете – особо не разгуляешься, надо и честь знать.

– Сюда бы гитару, – вспомнив о чести, тактично перевел он тему, как стрелку перевел – если использовать желдортерминологию, – сыграл бы я вам и спел. Хотите – из Розенбаума, хотите – что-нибудь из «металла»…

– Ой, а где ж ее взять? – встрепенулась Танька.

И Настасья Петровна равнодушной не осталась.

– У Верки нет? Я ее видела перед посадкой, в девятом она, кажется…

– Я сбегаю!

Но чувство долга у Настасьи Петровны было сильнее, чем чувство прекрасного. Таньку она осадила коротко:

– Сначала чаем пассажиров обеспечим, а потом и музыку можно.

Вот и предлог, решил Ким, вот и повод. Встал, звякнул «Георгием».

– Я схожу, – заявил. – В девятом, говорите? У Верки?

– Только возвращайся, – уже ревниво сказала Танька. – Ты у Верки не сиди, не сиди. Если хочет, пусть сама сюда идет.

– Ясное дело, – подтвердил Ким, уже будучи в низком старте, уже срываясь с колодок. – Верка для нас – средство, «металл» – цель…

И с этими непонятными словами унесся по вагону, оставив двум приютившим его женщинам сладкие надежды и свою спортивную сумку как гарантию вышеупомянутых надежд.

Окно в коридоре было открыто. Ким высунулся, хлебнул горячего ветра, увидел: по длинной лысой насыпи дугой изгибался спецсостав, впереди трудился все-таки тепловоз, гордость отечественного тепловозостроения. Ким насчитал за ним шестнадцать вагонов, включая Настасьин и Танькин, и только на одном имелась надпись – «Ресторан», а все остальные катились инкогнито, без опознавательных маршрутных трафареток, и ни один шпион не смог бы определить конечную цель поезда особого назначения.