Моя сто девяностая школа (рассказы) - Владимир Поляков

- Дюймовочка сидела на листе водяной лилии.

И она была крохотная и почти ничего не весила, - сказал я.

- Идея! - воскликнул Павка. - Все познается путем проверки. Опыт - это великое дело. Ленька из нас самый легкий, и пусть он будет Дюймовочкой. Давайте посадим его на викторию-регию, и если он не пойдет вместе с листом ко дну, значит, все правильно. Ленька, ты не возражаешь?

Леню не надо было долго просить. Он только сказал:

- За два рубля на это пойду.

- Отдадим через неделю, - сказали мы.

Герман Штейдинг и Володька Петухов взяли Леню за руки и за ноги, перегнулись через барьер и посадили его на лист. Секунды две он, улыбаясь, сидел на нем, подобно Дюймовочке, но вот лист пошел ко дну, Леня съехал с него и погрузился в воду.

Все вскрикнули.

- Спокойно. Он плавает, - сказал Герман.

И Ленька вынырнул.

- Дюймовочка жива! - крикнул он.

И тут появился сотрудник оранжереи.

- Что за хулиганство! - сказал он. - А ну, быстро вылезайте!

Леня поплыл к барьеру.

- Не цепляйтесь руками за растения! Как вы туда попали?

- Он случайно упал.

Тем временем Леня ухватился руками за барьер, и мы его вытянули на сушу.

С него текли потоки воды. Его куртка была в зеленой ряске, в иле, по нему ползали какие-то водяные паучки.

- Пройдете со мной в дирекцию, - сказал сотрудник. - И вы тоже. Хорошо еще, что не сломали викторию-регию.

Нас всех привели в дирекцию сада и представили заместителю директора. Седой старичок, профессор и даже академик, он с грустью посмотрел на нас и сказал:

- Ботаническому саду скоро двести пятьдесят лет, но со времен Петра Первого такого еще здесь не было.

И тогда выступил Старицкий. Он сказал:

- Вы, конечно, правы, и то, что мы сделали, - это ужасно. Но мы все любим ботанику, и мы не хотели ничего портить. Мы только хотели проверить, как Дюймовочка могла удержаться на листе.

- Ваша Дюймовочка была крохотная девочка, а вы все здоровые парни, сказал профессор. - Если бы вы были Дюймовочками, никто бы на вас не обратил внимания. Кто у вас преподаватель ботаники?

- Александра Васильевна Сабунаева, - сказал Старицкий. - И она говорила, что лист виктории-регии может удержать человека.

- Она говорила правду, - сказал профессор, - но для того, чтобы убедиться в этом, вам надо поехать на Амазонку, где много этих растений, а не в бассейн Ботанического сада, где всего один экземпляр, который можно легко повредить. В какой школе вы учитесь?

- В сто девяностой, - сказал я.

- Можете быть свободны. Я позвоню вашей Александре Васильевне.

Мне не очень хочется рассказывать вам подробно, что было на следующее утро в школе, и что было потом у всех у нас дома, и как моя мама возвратилась из школы, и что сказал по этому поводу мой папа.

Но гибель Помпеи, наверно, производила меньшее впечатление.

ГРУСТНЫЕ МЫСЛИ В КОНЦЕ ЛЕТА

Весь день лил беспросветный дождь. Казалось, ему не будет конца. На смену пролившейся туче немедленно появлялась другая, еще более густая и темная. Она расплывалась, и из нее вылетала зигзагообразная молния и чертила небо. Раскаты грома злобно грохотали, не обещая ничего хорошего. На дорожках сада чернели огромные лужи. Намокшие настурции опустили свои налитые тяжестью головки, а лиловые астры совсем упали на клумбы. Это осень. Она явилась без приглашения, и это было очень грустно.

Это значило, что днями надо съезжать с дачи, что надо доставать учебники и тетради, - в общем, конец вольного житья. Ничего хорошего.

Но одновременно это обозначало совсем скорую встречу со школьными друзьями - с Бобой Рабиновичем, Шурой Навяжским, Леней Селивановым, Павкой Старицким, Мишей Гохштейном, веселые игры с беготней по школьным коридорам и лестницам, увлекательное хождение по сломкам (по уцелевшим этажам разрушенных домов на Плуталовой и Подрезовой улицах), репетиции новых спектаклей на школьной сцене с Леонидом Владимировичем и встречи с Аней.

Да, с Аней Труфановой. Я еще был влюблен. Другой бы давно уже бросил это дело. Что за смысл быть влюбленным, когда твое чувство остается без ответа, когда твои взгляды не замечаются, твои вздохи не прослушиваются и все твои попытки обратить на себя внимание не дают никаких результатов?

Может быть, влюбиться в кого-нибудь еще? Есть же Таня Чиркина - всеми признанная школьная красавица; есть Нина Седерстрем, - кстати сказать, ничем не хуже, есть Дина Лакшина, Ира Дружинина...

А Дуся Бриллиантщикова? Она, правда, на два класса старше, но о ее красоте ходят в школе легенды.

Конечно, она и не посмотрит на меня, я для нее карапуз, но тем не менее. А вдруг ей понравится, как я играю на рояле "Веселого крестьянина" Шумана?

Но это все лишь мечты. Чиркина увлечена Розенбергом, Седерстрем нравится Навяжский, Дружинина улыбается Данюшевскому, Лакшина увлечена спортом и разговаривает только с баскетболистами и бегунами, а Бриллиантщикова, по-моему, ниже восьмого класса никого не признает. И вообще, кроме Труфановой, для меня никто не существует. А я не существую для Труфановой. Значит, что? Значит, "человек остался один".

А дождь льет как нанятый.

А ветер гудит в проводах, и белые и розовые флоксы стоят съежившись, как вымокшие псы в подворотне.

И такая тоска и печаль на душе, как в вечернем парке, когда ты бродишь в одиночестве по аллеям, а где-то вдалеке играет оркестр.

Ну почему мне только тринадцать лет? Почему я такой маленький и одинокий?

Папа на веранде строгает рубанком какую-то доску для забора. Летят в разные стороны пахучие стружки, и ему почему-то весело. Он даже что-то поет. Мама пишет письмо в Ростов своей сестре, и ей тоже не скучно, а я страдаю.

А ливень усиливается, и струи так колотят по крыше, что кажется, удары отдаются в сердце, и почему-то хочется заплакать, а слез нет.

- Почему у тебя такое мрачное лицо? - спрашивает папа. - Что-нибудь случилось?

- Нет, ничего не случилось. Просто скучно.

- А ты что-нибудь делай, тогда не будет скучно.

Вынес бы на воздух наш фикус. Фикусы любят, когда их поливает дождь, они лучше растут.

Я выношу фикус в сад и возвращаюсь мокрый, с меня текут струи воды и обливают пол на веранде.

- Вытри пол, - говорит отец.

Он, наверно, думает, что вытирание пола улучшит мое настроение. Но оно остается незыблемым. И я решаюсь поведать папе все.

- Папа, - говорю я, - я тебе скажу, но ты, пожалуйста, не смейся. Мне уже тринадцать лет, и я имею право на личные чувства. Ты со мной согласен?

- Безусловно.

- Я уже давно влюблен.

- Как давно?

- Два года. А может быть, даже три.

- Так два или три?

- Кажется, четыре, - говорю я. - Но она меня не любит. Ей нравятся другие. Она, по-моему, даже не знает о моем чувстве. Это ужасно.

- Ничего ужасного здесь нет, Володя. В твоем возрасте я был влюблен десять раз. А может быть, и больше. Я тоже переживал и даже хотел один раз повеситься, но, как видишь, я остался жив и даже женился на твоей маме, и очень доволен. И мама, по-моему, тоже.

Это у тебя еще детское чувство, увлечение, а настоящая любовь еще придет, и еще будет много интересного, и грустного, и веселого. Все еще будет, все впереди. А сейчас кончается твой отдых, тебе не хочется заниматься, холодно, дождь идет, ветер противный, небо в тучах, все серое, цветы вянут, - вот у тебя и паршивое настроение и соответственные мысли. Пойди к маме и попроси, чтобы она дала тебе стакан морса.

Выпей морс, почитай "Три мушкетера", и исправится твое настроение. А если хочешь, я тебя познакомлю с одной хорошей девочкой. Это дочь нашего соседа-священника. Ее зовут Лида.

- Не хочу никакой Лиды. Не желаю ни с кем знакомиться. Мне уже хватит этих знакомств на всю жизнь! - сказал я.

Я твердо решил никогда-никогда не любить, никогда в жизни не жениться и дружить только с мальчишками.

Как быстро я потом пересмотрел это решение!

ГЕЙЗЕР

Вся школа думала об одном, жила одним: выстав~ кой, на которой должны были быть представлены лучшие работы учащихся по всем предметам.

Все заняты выставкой.

Мария Германовна ведает отделом литературы. Вокруг нее портреты Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Гончарова, Некрасова, Грибоедова, Есенина, Маяковского, Демьяна Бедного, Блока, Тютчева, списки из произведений, литературные документы.

Александр Юрьевич Якубовский занимается историей и отбирает лучшие макеты древнеримских крепостей, модели таранов, Вавилонской башни, старинные щиты, секиры и шлемы.

Евгения Александровна Кракау возится с вольтовыми столбами, электроскопами, лейденскими банками и полиспастами, электрическими звонками и телефонами.

Николай Александрович Гельд наблюдает за установкой химических опытов и сердится, когда Финкельштейн разбивает колбы и пробирки.

Александра Васильевна Сабунаева руководит расстановкой клеток с мышами, морскими свинками и ежами, следит за порядком в аквариумах и террариумах, в которых плавают многочисленные рыбы, ползают ящерицы и черепахи, и раскладывает альбомы наших лучших гербариев.