Москва-Синьцзин - Борис Акунин

недобровольно? А зачем тогда выходить? В России даже в крепостные времена крестьян по воскресеньям на барщину не гоняли.

Сзади женщина вполголоса уныло сетовала подруге на какой-то «заём»: и так зарплата триста пятьдесят, так еще вынь да положь 80 рубликов на ихнюю пятилетку. Слушательница шепнула (слух у Мэри был превосходный): «Потише ты, у этой впереди ушки на макушке». «Ой, — испугалась рассказчица. — Ну их, беляши. Пойдем, а?» И ушли.

Беляш оказался пережареной лепешкой с мясной начинкой. Мэри понюхала и выкинула, хотя была голодна. Зашла в столовую со звучным названием «Мособщепит» (очевидно, какой-то фудчейн), потянула носом воздух и решила, что лучше купит в булочной хлеба.

Сходила в кино, на новую комедию «Волга-Волга». Сюжета не поняла, большинство шуток тоже. Перед основной картиной показывали ньюсрил «Союзкиножурнал» — о судебном процессе над каким-то «Право-троцкистским блоком». Гневный репортаж завершился титром: «Приговор фашистской нечисти приведен в исполнение». Настроения это зрителям не испортило. Во время комедии зал покатывался со смеху.

Собиралась купить что-нибудь поудобнее кожаных галош. Но в магазине «Обувь» на Кузнецком Мосту продавались только две модели: туфли-лодочки и грубые ботинки. Померила — какая-то пытка испанской инквизиции. Лучше уж остаться в разношенных опорках.

Как они его терпят, думала Мэри, разглядывая на Центральном Телеграфе гигантский фотопортрет усатого мужчины, про которого и без психологической диагностики можно было сказать: это убийца. Царя ведь они свергли, а при царе жилось и свободнее, и безопаснее.

Но социально-политические рассуждения были не по ее части. Прав древний мудрец, еще две с половиной тысячи лет назад сказавший: «Не борись с неправедностью мира, борись с неправедностью в себе».

Купила городскую газету «Московская правда». Большая статья «Почему в продаже нет капусты?». «Преступления японских варваров в Китае» (как там Эдриан и Масянь?). И внизу первой полосы то, что надо: «Чарльз Линдберг в Москве».

«Известный американский летчик Чарльз Линдберг прилетел в Москву на маленьком спортивном самолете с мотором мощностью 200 лош. сил из Лондона через Варшаву вместе с женой. Чета Линдбергов собирается посетить авиапарад, который состоится в День авиации 18 августа на Тушинском аэродроме». Реклама праздника и фотография: американские гости в окружении советских генералов. Все улыбаются. Чарльз и Энн за шесть лет очень изменились.

Вечером немного уставшая от сайт-сиинга Мэри медитировала в своей клопиной комнате. Вспоминала печальную историю 1932 года.

Когда у звездной четы, любимцев прессы — молодого героя-авиатора и его умопомрачительной красавицы-жены — неизвестные похитили полуторагодовалого сына и потребовали огромный выкуп, Линдберги заметались, не зная, к кому обратиться: в полицию или в сыскное агентство «Ларр». Выбрали полицию, поскольку сам Гувер, директор ФБР, обещал подключить к поиску все свои ресурсы. От услуг Мэри супруги отказались еще и потому, что она не давала твердых обещаний спасти сына — только разыскать преступников, а Гувер сулил несбыточное. В результате и ребенка не спасли, и арестовали человека, по убеждению Мэри, к преступлению непричастного. Отправили на электрический стул, чтобы спасти лицо, а настоящие похитители остались безнаказанными. Неудивительно, что у Энн Линдберг на газетном снимке лицо человека, навсегда отвыкшего улыбаться.

В полночь Мэри ждала в назначенном месте, возле дома 21 на перекрестке улицы Воровского с Борисоглебским переулком. Все трое — и Воровский, и Борис, и Глеб — были жертвами политических убийств. Такая уж страна.

Из-за угла выехал «нэш-амбассадор» с американским флажком на бампере. Не остановился, но замедлил ход. Открылась задняя дверца. Запрыгнув, Мэри упала на пол, ударилась головой о колени вольно раскинувшейся Пруденс.

— Привет, — сказала та. И шоферу: — Теперь газу.

Оглянулась, удовлетворенно кивнула.

— А вот и машина сопровождения. Не заметили. Ты лежи, не высовывайся. И слушай. Мы едем в «Спаса-хаус». Это резиденция посла. Вернее, временного поверенного Александера Кирка, у которого остановились Линдберги. Мистер Кирк уже получил из Госдепа указание оказывать нам полное содействие, но со звездной парочкой тебе придется договариваться самой. Линдберг из тех, кто не станет выслушивать инструкции от представительницы «низшей расы». — Пруденс хмыкнула. — И вообще Линдберг идиот, иначе в тридцать втором он не отказался бы от твоей помощи. Общение с идиотами — это above my pay grade[9].

— Что за человек Кирк?

— Не расист, но тоже фрукт. Экзотический. Сама увидишь.

Как выглядит резиденция снаружи, Мэри так и не узнала. На подъезде вжалась в пол, чтоб не заметил постовой милиционер. Слышала, как открываются ворота, как шуршит гравий. Громыхнуло железо — автомобиль въехал в гараж.

— Вылезай, пройдем через служебный, — сказала Пруденс. — До революции здесь жил какой-то банкир. Его убили. Наши взяли дом в аренду несколько лет назад. Теперь это витрина AWL.

— Витрина чего?

— Американского образа жизни. Америка в своем любимом амплуа: пускаем пыль в глаза. Здесь проводят самые шикарные приемы в Москве.

Через коридорчик с низким потолком они вышли в парадный вестибюль.

— Ничего себе! — удивилась Мэри. — Я и не думала, что у Госдепа такие бюджеты на представительство.

Обстановка была роскошней, чем в Белом Доме. Намного. На мраморном полу шелковые ковры изысканного пепельного цвета, стены обтянуты жемчужным муаром, вдоль широкой лестницы порфировые статуи, да не дореволюционные, а в стиле арт-деко, и каждая — произведение искусства.

— Не у Госдепа. У мистера Кирка. Он очень богат. Я думаю, его потому и назначили временным послом, чтобы он на свои деньги обустроил резиденцию в стратегически важной иностранной столице. А когда декорирование закончится, назначат кого-нибудь посерьезней, потому что мистер Кирк…

Пруденс не договорила. По лестнице спускался дворецкий в серой ливрее с серебряным позументом.

— Мисс Ларр, господин шарждафэр ожидает вас, — торжественно объявил он с британским и даже букингемским выговором, который диковинно контрастировал с черным лицом.

— Привет, бро, а со своей сис уже можно не здороваться? — спросила Пруденс на максимально густом Black American.

Даже не удостоив ее взглядом, дворецкий важно направился вверх по ступенькам, но предварительно изысканным жестом предложил Мэри следовать за ним.

— Ну, веди в свою хижину, дядя Том, — довольно громко проворчала Пруденс.

— Посол примет нас среди ночи? — тихо спросила Мэри. Она думала, что разговор состоится только утром.

— Он чокнутый вроде тебя. По ночам не спит. Посольские мне про него понарассказали такого… — Пруденс перешла на шепот. — Он холостой. Всю жизнь прожил с мамой, которую боготворил. Она повсюду его сопровождала. Кирк рассказывает, что пошел на дипломатическую службу только ради мамочки — чтобы в заграничных поездках таможенники не совали нос в ее чемоданы. Пару лет назад старушка померла, и с тех пор Кирк носит траур. Он чудак каких