Гуру любви в деле - Яна Полунина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девушка очень не хотела уходить. Очень. Но пришлось.
Кажется, я видела, как через дверь видно приложенное с другой стороны ухо.
– Это мне не подходит. Я не смогу, – категорично сложила руки на груди Милена, надувшись.
– Не расскажешь, почему так решила? – Я специально не делала вид, что вопрос серьезный. Спрашивала как бы между прочим, словно совсем не удивилась.
Милена нерешительно кивнула, но не спешила говорить. Пришлось штурмовать ее наводящими вопросами:
– Видела операцию? Было жутко?
Ну что еще ее могло напугать? Мужчины-клиенты?
– Я подумала, что вообще не могу работать из-за своего прошлого, – вдруг огорошила меня Милена, глядя вперед в пространство пустым взглядом.
Во мне проснулась тревога. Это очень нехороший знак.
– Что тебя натолкнуло на эти мысли? Мужчина оказывал знаки внимания?
Я посмотрела на входную дверь, готовая, если что, бежать и призывать к ответу обидчика.
– Нет. Ассистентка обсуждала с доктором свою семью, а я поняла, какая я несчастная. Я думала, что во взрослом мире будет по-другому, не как в школе. Что никто не будет мериться любовью. А у меня спросят про семью – и что я отвечу?
– “Все хорошо”. Или: “Я не обсуждаю личное на работе”, – предложила я.
– Нет. Я поняла, что родители испортили мне всю жизнь. Я писала в этих страницах свои проблемы и поняла, как я несчастна. Я не хочу ничего. Я просто не предназначена для общества. Может, мне просто остаться в центре помощи и мыть полы? Я видела, там есть комнатушка под лестницей для уборщицы. Как думаешь, меня возьмут?
– Можно еще окончательно упиться жалостью к себе и просить на бутылку водки у метро. А потом в компании таких же бездомных друзей заливать печали и сетовать на коварную судьбу. А что, удобно. Ни учиться не надо, ни стремиться куда-то.
Милена посмотрела на меня так, будто я ее оскорбила.
– Я думала, вы здесь, чтобы мне помочь.
Еще одна. Что ж за день-то сегодня такой?
– Именно это я и делаю, – спокойно сказала я, глядя, как девушка уже готова бежать.
Чую, если бы мы не были в другом городе, она тотчас ушла бы, оскорбленно хлопнув дверью.
– Вы только что предрекли мне будущее бомжихи и алкашки! Это нормально, вообще? – решила Милена ощетиниться.
А вот и первая серьезная ссора.
– Знаешь, когда люди впервые начинают копаться в своем прошлом, иногда скелеты из шкафа вываливаются на них в таком количестве, что они думают, что навсегда погребены под ними. Лежат и упиваются запахом гнилых костей прошлого, метаются на месте и кричат от хруста скелетов воспоминаний. А всего лишь надо посмотреть на эти старые рухляди, понять, что у них нет ни силы, ни возможности сковывать тебя, и отбросить их в сторону. Прибраться в своем шкафу.
Милена все еще смотрела на меня с видом оскорбленной лани. Да, до взрослых людей быстрее доходит, что они сами себя съедают. Хотя многие с упоением начинают винить во всем детские травмы, крутят в голове, швыряют людям из прошлого в лицо обвинения. Они начинают паразитировать на своем прошлом, с удовольствием рассказывая всем и каждому о том, к какому выводу они пришли. Эти люди вымывают свои скелеты, ставят их, словно экспонат в музее, и всех водят посмотреть. Но есть и другие. Они удивляются открытиям. Смотрят на эти вывалившиеся скелеты. Рассматривают их со всех сторон, удивляются соседству костей енота и бронтозавра. А потом выкидывают их, изредка посмеиваясь о том, зачем это все хранили.
Разный склад людей, разный характер. А у Милены все еще помноженное на подростковый максимализм.
– Я думала, вы меня понимаете! – Разочарованию девушки не было предела. – Вот в центре мне сочувствуют!
– Я прошла через то же, что и ты. И я знаю, что здесь не нужно сочувствие. – Я глубоко вздохнула и почувствовала знакомую тяжесть в груди. Я решилась сказать то, что сама предпочитала никогда не вспоминать, даже про себя. Что вычеркнула из прошлого. – Я знаю не понаслышке, чем грозит жалость к себе. Думаешь, я не думала так же? Я тоже бежала из дома, тоже стояла на краю карниза. Злилась на судьбу, что родилась в такой семье, что прохожу через это. Только у меня были в то время никому не понятные и не модные панические атаки. Я даже не могла связаться с плохой компанией: везде были пугающие мужчины. Я чувствовала себя беспросветно одинокой. Я пила не пойми что. Перебивалась не пойми чем. Голуби у метро и то ели больше. Я опустилась на самое дно. И всем в целом мире было на меня все равно.
Милена потрясенно молчала, а потом, сглотнув, сказала:
– Это жутко.
– Ничего хорошего. Самое донышко.
– И как… к-к-когда все изменилось?
– Я как сейчас помню этот день. Проливной дождь, а я стою под козырьком. Смотрю, как продажная женщина садится в теплую машину, и думаю: “А ведь я даже так не смогу, потому что у меня начнется паническая атака”.
Милена выпучила на меня глаза и открыла рот. Я повернулась к девушке всем корпусом и продолжила:
– Вот тогда я ужаснулась собственным мыслям. Я целенаправленно себя уничтожала.
– И? Что дальше? Нет же денег. Нет ничего. Где вы спали?
– В подъездах, на вокзалах. Тогда еще так не гоняли. Где придется. Иногда каталась по кольцевой метро, засыпая, а ночью ходила.
– Так как это кончилось? Как вы стали… такой?
– В первую очередь я поняла, что у меня есть дом. Есть право в нем жить. Я разозлилась уже не только на мир, но и на себя. И я вернулась.
– И что? Что сказала мама?
– Ничего, что бы меня порадовало. – Дословно вспоминать было до сих пор больно – до дрожи.
– Но как тогда? Разве панические атаки не усиливались рядом с… ну… с ним?
– Я вызвала полицию. Сразу же. Потом приходили органы опеки. Я с
