Киммерийская крепость - Вадим Давыдов

— Ну.

— А Дарья – алмаз, какой тут у вас непонятным совершенно мне образом произрос, и заниматься я с ней стану очень по-настоящему. Пока бриллиант не получится. А там будет видно, как прорежется, так прорежется. Уж всякой шпане и соплякам она точно не достанется, это я тебе обещаю.

— Это она и без тебя сможет, — пренебрежительно махнул рукой Шульгин. — Я хоть и малограмотный, а не дурак. Ты это… Вполне! Да и понимаю, чем она тебе глянулась. Девка характерная, яркая, соплякам не чета и не ровня.

Кажется, не ошибся я в тебе, боцман, с радостным удивлением подумал Гурьев. И приподнял брови:

— Не ровня, говоришь? А вот с этого места поподробнее, пожалуйста.

Шульгин смотрел на него недоумённо. Да ведь не может он ничего знать, подумал Гурьев. Если кто и знает что-то, так уж не он наверняка. Ой, моряк, что ж ты так долго плаваешь-то. Ну, доберусь я до тебя, так тряхну – не обрадуешься.

— Не ровня – и всё! А что это значит – не спрашивай, — Шульгин засопел. — Я так кругло, как у тебя получается, не умею.

— Это ничего, боцман, — Гурьев усмехнулся. — Как говорили древние, умному – достаточно. Ты Чердынцева знаешь?

— Знаю, — кивнул Денис. — На моих глазах, можно сказать, вырос. Он всегда морем бредил, в гардемарины ушёл, как вот взяли его туда.

— Что значит – «взяли»? — «удивился» Гурьев затем, чтобы подогреть у Шульгина интерес к подробностям.

— Ох, Кириллыч. Это тоже – такая история! Мишка из казаков, вообще-то. Сиротой совсем по малолетству остался, его к себе Беклемишев, кавторанг Беклемишев, что седьмой береговой батареей в Севастополе командовал, усыновил, можно сказать.

— Какой батареей? — переспросил Гурьев.

— Седьмой, — непонимающе уставился на него Шульгин. — А что?

— Ничего, ничего, — ласково сказал Гурьев. — Ты шпарь вперёд, Денис, это так просто. Интересно.

— Ну, в общем. Семья у Беклемишева здесь жила, в Сурожске. Очень Мишка с его сыном дружил, годки они были. Вот Беклемишев и ходатайствовал, чтобы Мишку в гардемарины взяли. Ну, знаешь, германская уже шла вовсю, так что не особо там, видать, в Петрограде кочевряжились. Снова тут в двадцать втором появился, вскорости, как беляков в море скинули. Со своей Анечкой. В чём душа-то держалась, прости Господи! Но такая красоточка, — закачаешься.

— Она тоже местная? — запустил крючок Гурьев.

— Нет. Из этих она. Из бывших.

— Из каких таких бывших? — Гурьев приподнял брови.

— Кириллыч, — Шульгин мотнул головой, усмехнулся, почесал за ухом, — ни дать ни взять, огромный добродушный медведище. — Не напроверялся ещё?

— Поехали дальше, — согласно кивнул Гурьев и улыбнулся.

Бывших, подумал он, сатанея. Бывших. Бывших так давно и канувших столь бесповоротно, что кажется, и не бывших вовсе. Бывших. А мы – настоящие?!

Шульгин посмотрел на него, вздохнул:

— Ну, понятное дело, никто про это не заикался, но дураков-то нет! Где уж он её откопал, не знаю, а только она от него ни на шаг не отходила. Как он в море выйдет, так она на набережной каждый вечер, смотрит, смотрит… Чумовая девка. Дашка – в неё. Такая любовь, командир. Аж завидно.

— Ясно, — Гурьев кивнул так, словно ему и в самом деле всё было ясно. — Столько лет прошло. Чего не женится он?

— Сравнивает, — вздохнул Шульгин. — Михаил – что надо мужик. И моряк от Бога. Поэтому и с начальством не ладит. А с бабами – дело такое, — сам знаешь.

— Знаю. Что за шпана это к девочке прицепилась, какие мысли?

— Нету пока мыслей, командир. Я уж и так, и сяк прикидывал.

— Это плохо. Я здесь чужой пока, не в милицию же мне идти и спрашивать, кто, где и почему. А выяснить надо, потому что – интуиция, я тебе говорил.

Муруоку бы сюда, дерзко возмечтал Гурьев. Утопия, однако.

— По-моему, мельтешишь ты, Кириллыч. Да что там за шпана-то? Вон, три дня – и ничего. Может, пронесёт?

— Нет, боцман. Не пронесёт. Просто у тебя подобного опыта нет, а у меня есть. А из-за чего Чердынцев не ладит с начальством? Боевая и политическая подготовка у него должна быть на должном уровне.

— Боевая – это да. А вот политическая, — Шульгин покачал головой. — С политикой у него отношения сложные, Кириллыч. И язык без костей. Только что команда у него, как один человек, и эту, как её, — карьеру, во, — он не рвётся делать, поэтому и больших врагов у него среди друзей не имеется…

— Это ты интересно загибаешь, — наклонил голову набок Гурьев, — врагов среди друзей.

— Да оно ж всегда так, — приподнял плечи Шульгин. — Ну, и потом, Михаил – хуже меня ещё пионер.

— Это как?!

— А так. Вечно порядок наводит. Как на боевое дежурство – так обязательно какая-нибудь история. То турки ему в визирах встанут, то контрабандисты, то рыбаков спасёт. Как липнет к нему, понимаешь, Кириллыч?

Ох, понимаю, подумал Гурьев. Ещё как понимаю.

— Примерно. Ну, ясно. Таких беспокойных не любит начальство, это точно. Называется это у них – неровный кадр.

— Во. В яблочко. Только и выезжает на том, что «Неистовый» – как игрушечка всегда, на стрельбах первый и за походы – высшие баллы. И за дочку переживает, — непонятно к чему добавил Шульгин.

Я тоже переживаю, подумал Гурьев.

— Ну, с Чердынцевым более или менее ясно. Про Маслакова тоже уже наслышан. Но из всего этого не вытанцовывается никакой детектив, боцман. Улавливаешь?

— Вот. И у меня – не это.

— Давай про ночную жизнь мне расскажи.

— Чего?!?

— Боцман, ты же в портово-курортном городе живёшь. Болгары рядом, румыны, Турция – в хорошую погоду в оптику разглядывать можно. Что за жизнь кипит? Чулочки фильдеперсовые, женские штучки всякие, бельишко-тряпочки?

— Ну, не без этого, — покивал Шульгин. — Контрабандисты имеются. Как же без этого-то?! Не так, понятно, как при НЭПе, но совсем не вывелись. Только я к этим делам никакого касательства не имею. Вот поспрашивать кое-кого могу, это да. Если б знать, что спрашивать.

— А ты просто поговори с людьми. Так, за жизнь. Ничего не спрашивай особенно. В разговорах про жизнь всё самое интересное и проговаривается, Денис. А представительские расходы я тебе оплачу.

— Какие расходы?!

— Пред-ста-ви-тель-ски-е, Денис, — вкрадчиво, по слогам, пропел Гурьев. — Ты со мной работаешь?

— Ну.

— Не «ну». Работаешь?

— Работаю.

— Вот и привыкай. У нас не лавочка какая дешёвая, а система. Поэтому у нас всё системно. И серьёзно, — Гурьев достал из внутреннего кармана кожаное портмоне и вытащил оттуда десять банкнот по пять червонцев каждая. — В первом приближении должно тебе хватить, а потом увидим, как прорежется.

— Ё… Бл… Кириллыч! Это ж зарплата!

— Я тебе сказал, что у меня нет проблем с деньгами. Ты не поверил, а зря.

— Опять проверяешь? — прищурился Шульгин.

— Если и так, то самую малость. Больше доверяю. Справишься?

— А то, — Денис убрал деньги со стола.

— Это радует. И сделай мне, будь ласков, комплект ключей от спортзала. Мне тренироваться надо, форму держать.

— Ну, это мы запросто. А звание у тебя какое, Кириллыч?

— Верховный правитель Юга России, — усмехнулся Гурьев. — Устраивает?

Денис явно не воспринял это заявление, как шутку:

— Во, — Шульгин звучно поскрёб всей пятернёй в затылке. — Ну, придётся, значит, и Чердынцеву построиться. Офуеть с тебя можно, Кириллыч.

— Какой догадливый, — с неудовольствием проворчал Гурьев. — Когда не надо.

— Слышь, Кириллыч?

— Что?

— Я, конечно, поспрашиваю людей-то. А тебе надо с нашим ребе поговорить.

— С кем? — улыбнулся Гурьев. — Ребе? Кто это?

— Ты не лыбься, не лыбься, — нахмурился Денис. — С ребе. Раввин, или как там правильно… Поп еврейский, одним словом. Реб Ицхок – это, скажу я тебе, голова!

— А ты откуда знаешь? — продолжая улыбаться, Гурьев опять наклонил голову набок. Раввин не поп, но в первом приближении неплохо, неплохо, подумал он. К счастью, Шульгин пока не докумекал, что этот жест означает.

— Я тут всю жизнь прожил, вот и знаю. Реб Ицхока все у нас знают. Даже эти… Из органов которые. Из нутряных.

— Да-а, — вздохнул Гурьев. — Это радует. И что?

— Его все знают, и он всех знает, Кириллыч. Ребе – мужик что надо. У нас раньше евреев богато было – колония целая, это потом подразбежался народец… В пятом году тут «архангелы» погром устроить хотели. Так реб Ицхок вместе с нашим благочинным встали поперёк улицы… Благочинный в ризе парадной да с посохом, за ним диакон и служки с иконой Николы Угодника, евреи со свитками своими за ребе. А потом рабочие с Ширяевской верфи подтянулись. Ну, те уж вовсе серьёзные ребята были, с винтарями да наганами. Вот и не погромили.

— Как весело. А что за благочинный такой у вас сознательный был?

— Архимандрит Дионисий, царствие ему небесное, — Денис перекрестился размашисто. — Тёзка, можно сказать… Его-то шлёпнули большевички в двадцатом. Как вошли в город, на второй день… Он и не прятался даже. Собора Николаевского настоятелем был, ты видел, может, там купола посдёргивали, кинотеатр «Ударник» там теперь.