Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин

Сосулька посмотрела на меня двумя бледно-голубыми льдинками, спокойно, с полной уверенностью в быстрой победе. Поняв, что при такой мощности быстро не справится, начала увеличивать напряжение и вдруг выстрелила — словно плеснула мне в глаза по канистре соляной кислоты.

Я отбил удар и добавил от себя по канистре. Заебал не пробегал? Около меня потерся и тебя ебать поперся! Долбануло ее так сильно, что у Сосульки дернулась голова, а глаза зажмурились и четче обозначились морщинки у уголков. Сразу стало видно, что ей уже за тридцать. Хорошо сохранилась, потому что всю жизнь не поднимала ничего тяжелее хуя. Иришкин прочувствовала нашу дуэль, и если при ударе мачехи напряглась и как бы пропустила сквозь себя отлетевшие от меня осколки, то во время моей подачи, получив с десятую часть отправленного, вздрогнула и заулыбалась. Большому хую и рот рад. Она инстинктивно придвинулась ко мне и оказалась как бы за мной, чтобы не попасть под очередную подачу. Следующей не будет, поединок прекращен ввиду явного преимущества одной из сторон. А вот то, что Ира спряталась за меня, — хороший признак. Замужем — это за мужем, не впереди и даже не рядом.

Сосулька оклемалась, открыла глаза. В ее взгляде было столько радостного удивления, что казалось, сейчас растает за несколько секунд. Я часто грелся под такими взглядами, принимаю их как должное. С такой покобелиться — святая обязанность. Зять тещу не отъебет — в рай не попадет. Иришкин наежилась, вот-вот бросится на мачеху. Одного мужчину приходилось делить, теперь на второго покушаются.

Понял ли ее папаша безмолвный диалог нашей троицы, который длился всего несколько секунд? Думаю, что нет. Но пялился на меня не просто как на будущего зятя. Такое впечатление, что сейчас наклонит голову и боднет. Рога у него, наверное, ветвистые. Никто не заставлял старого дурака жениться на молодой, красивой и продажной. Ира представила нас. Как зовут ее папаню я помнил. Мачеха назвалась сама:

— Эльвира.

— …Арнольдовна, — добавила Ира, увеличивая дистанцию между мной и мачехой. Она сунула мне в руки высокую хрустальную вазу и позвала за собой: — Поможешь мне.

На кухне, чистой и холодной, как хозяйка, Иришкин подрезала стебли роз, чтобы были одной длины, и катила бочку на меня:

— Что ты уставился на нее?! Эта мерзавка только и умеет, что хвостом вертеть!

Я обнял ее сзади и поцеловал в шею. Наговорит гадостей на мачеху, а мне еще ебать ее. Ну, как в самый неподходящий момент вспомню какую-нибудь мерзость?! Не люблю кайф обламывать самому себе. Ира вместо шеи предложила свои губы, и когда почувствовала, что хуй встал, успокоилась и отпрянула. Мы зашли в ее комнату, где была поставлена на середину стола ваза с цветами и подправлена помада на губах. Пока она занималась этим, я внимательно оглядел комнату. Убрано, однако складывается впечатление легкого бардака. На стене над кроватью, очень уютной на вид, висела большая фотография. Сначала я подумал, что это Ира. Нет, такие прически были в моде лет пятнадцать назад. Странно, в моей памяти это лицо сохранилось другим. Я подошел — и фотография как бы наклонилась ко мне. Вырез платья отвис, открывая полушария больших сисек, пепельные пряди, загнутые на концах вовнутрь, двумя крыльями затенили лицо с сочными губами, которые произнесли:

— Моя мама. — Иришкин двумя руками обхватила мою руку и прижалась к ней грудью. — Она мне часто говорила, что кому-то кислицы снятся.

— И мне.

— Обе мамы правы? — игриво спросила она, неправильно поняв меня.

— И мне твоя говорила, — произнес я. — И очень хотела поженить нас. Не получилось у нее с моим отцом, может, у детей получится.

— С твоим отцом?! — выхватила из всего услышанного Ира и отпрянула от меня, будто узнала, что мы брат и сестра.

— Они были любовниками. И погибли вместе в автокатастрофе.

— Моя мама любила папу! — с отчаянием заявила Ира. — Да, она погибла в автокатастрофе, она любила водить…

— Она не умела, точно так же боялась, как ты. За рулем был мой старик. Они спешили, чтобы успеть домой до возвращения из командировки твоего отца.

— Ты врешь! — истерично крикнула она. — Ты специально придумал! Из-за папы, чтобы очернить его!

Она обвиняла и не верила самой себе, с каждым словом все больше понимала, что я прав, но не хотела соглашаться с этим. Я разрушал какую-то ее детскую легенду, а это очень больно. Что ж, подождем. У баб эмоции быстро меняются на противоположные, а следом и выводы, планы, принципы…

— Значит, ты с самого начала знал, кто я? — вдруг выдала она.

— Нет. У Журавлева когда был, глянул в зачетку на фамилию и отчество и догнал.

— Знал! Ты все врешь! Тебе не я была нужна!

Иру явно перемкнуло на том, что она всего лишь дочка и сама по себе ничего не представляет. Чтобы распалиться посильнее, забыла, что ее предок уже никто. Хотя нет, она подкинула мне идею, как можно будет использовать ее папашу. Но это потом, а сейчас вылечим дочку. Есть такая книжка «Не пизди, малышка!». Ира выкрикивает очередную порцию оскорблений в мой адрес, а я бью ее с правой и от всей души. Правда, всего лишь ладонью. Попиздела — и в клетку. Ирка улетает на кровать.

— Заткнись, дура, — не громко, но убедительно сказал я.

Она уткнулась в подушку и заревела. Как ебаться, так смеяться, как рожать, так плакать. Я отошел к окну, выходящему во двор. Там светило солнце, на дождь ни намека.

В комнату влетел папаша — я догадался по волне ненависти, которая шибанула мне в спину.

— Что случилось Ирочка?!.. Подлец, как ты смел?!

Последнее предназначалось мне и я обернулся, готовясь одернуть его без лишних телесных повреждений и свалить с этой хаты. Отревется — сама прибежит ко мне. Какой ни есть Енисей, а на хую веселей.

Пощечина, влепленная дочкой отцу, меня не удивила. Ведь так хотелось ответить на удар, а меня трогать нельзя: во-первых, еще раз дам; во-вторых, не муж, обижусь и уйду навсегда.

Еремин держался за щеку и охуело смотрел на дочь.

— Ты обманывал меня! Всю жизнь! Мама не умела водить машину! — напала она на отца. — Да? Говори!

— Да, — после паузы подтвердил он.

— И разбилась с любовником! Да?

— Да, — подтвердил он и опустил руку, словно предлагал ударить его еще раз.

— Какой же ты!.. — она не договорила, заревела с новой силой.

Пуповина рвется с болью.

В комнату зашла Сосулька. Она оценила обстановку и возрадовалась. Так и получается — хуй плачет, а пизда венчается. Эльвира посмотрела на меня ожидающе. Странно, однако мы с ней легко понимаем друг друга, такое впечатление, будто знакомы с детства. Видать, и у нее детство было не сладким. Я показал глазами на Еремина. Она взяла его под руку, увела из комнаты. Он шел так, будто в жопу хуй засунули и держат немного на весу, ноги едва касаются паркетного пола. На чужом хую можно добраться до рая, была бы жопа чужая.

Я подошел к Иришке, заставил подняться. Она доверительно уткнулась в мою грудь, продолжая захлебываться слезами. Теперь я для нее самый близкий, самый родной. Эта ли мысль или виновата разрядка после напряга, но я захотел ебаться так, как не хотел и перед первым разом. Я подобрал ее платье из плотной материи до живота, рывком сдернул мягкие, хлопчатобумажные трусики. Левой рукой я приподнял ее правую ногу и засадил торопливо, как дорвавшийся школьник. Ира вскрикнула и сильнее прижалась ко мне. Пизденка была сочная, будто заводил ее не меньше часа. Хуй сильно загибался и с нажимом проезжал по клитору, но входил не глубоко. Ничего, и маленький хуек в пизде королек. Ирины стоны сперва не очень отличались от всхлипов — то ли кайф ловит, то ли реветь продолжает. Впрочем, для баб это одно и то же. Потом разошлась, причем вышла на такую громкость, что папаша с мачехой должны слышать и в самой дальней комнате. Им, наверное, и посвящалось. В ответ в соседней комнате включили телевизор на полную громкость и я заодно узнал прогноз погоды на завтра. Представляю, как сейчас супруги Еремины корчатся от ревности.

Кончил так яростно, что струя должна была пробить все на своем пути и залить телевизор. Иришкин взвыла в последний раз и вцепилась зубами в мою шею — впервые за время нашего знакомства. Она сразу стала раза в три тяжелее. Я бы отпустил ее, но боялся пошевелиться, чтобы не упасть — настолько ослабел. Классная поза — и наебался, и натанцевался. Так и стояли, положив голову на плечо друг другу, как любят делать лошади.

Первое, что выдала Ира, оклемавшись:

— Придется платье менять.

— Как и положено светской львице — два раза за вечер.

— Почему как?! — Она потерлась битой щекой о мою бритую, стянула через голову обвафленное платье, завернулась в халат и пошла в ванную.

Я завалился на ее кровать. Она пахла по-девичьи, той необъяснимой гаммой ароматов, которые имеют юность, чистота, светлые мечты. Показалось, что я вернулся в детство, в те многокрасочные дни, когда все, в том числе и будущее, было прекрасно. Все это держалось на плечах моего старика, тогда еще живого. Он много сделал для меня. В этой квартире я тоже благодаря ему. У меня складывалось впечатление, что иду по намеченной им дороге. Скоро она кончится и придется прорываться по целине. Наверное, случится это, когда у меня родится сын. Если не раньше — такое у меня предчувствие.