Хозяин моих желаний (СИ) - Лари Яна

Пальцами безотчётно провожу по хрупким фонарикам. Внутри что-то переворачивается, подсказывая, что просто отсечь в этот раз не получится. Мне не так легко от него отказаться, как хотелось бы.

Часть 3. Глава 8

Душ остудил голову, но не привёл в порядок мысли. За внешним спокойствием тлеет паника. Как поступить, чтобы не навредить себе сильнее, непонятно.

Когда Раду заходит ко мне в комнату, я отворачиваюсь к окну. Не горю желанием его сейчас видеть, однако понимаю, что стоит ему по-настоящему исчезнуть и начнётся ломка.

А если оставить всё как есть?

Кто мне признается, сколько людей видело во мне только марионетку? Может, Савицкий?

А папа? Он сможет, глядя мне в глаза, сознаться, что отдал меня на потеху чужаку? Что позволил раздевать, ставить на колени, шантажировать?

Боже...

Я верила, что меня будут искать. Секунды не сомневалась. А меня... Продали? Предали? Недоглядели? Мной оплатили старый долг? Что?!

– Ты не спустилась ни завтракать, ни обедать. – Раду останавливается за моей спиной, заставляя прикрыть глаза. – В честь чего голодовка?

– Я недавно проснулась. – Мышцы бьёт мелкой дрожью. Сжимаю зубы, удерживая внутри странный отупляющий и одновременно острый холод.

Заторможенность не истерика, но всё же навевает определённые выводы, а он не отпустит, пока не добьётся согласия. Надо молчать, это мой единственный шанс разобраться.

Раду одним движением разворачивает меня к себе. Слишком неожиданно и слишком быстро. Я не успеваю стереть с лица остатки сплина.

Внутри всё сопротивляется, требует отстранить источник боли. Давлю в себе и это. Какое-то противоречивое нездоровое удовольствие идёт от горячих рук, сжимающих мои ледяные плечи. В ушах звенят насмешкой его предостережение, то самое про перепад температур, блокирующих кровоток, и последующее омертвение тканей. Не уберёг. А я ведь даже согласия на брак ещё не дала.

– Что случилось?

Раду стоит чуть расставив ноги, одной рукой продолжает удерживать плечо, другой проводит по щеке. Мысли вышибает. В лёгком прикосновении столько всего, что не разобрать чего во мне больше: желания вырваться или потребности прильнуть ближе.

Он ждёт ответа, а я молчу. Горло сдавливает невидимой рукой.

– Жалеешь о сделанном спьяну признании? – предполагает он. Если бы... Почему-то вздрагиваю, когда его губы прижимаются к моему виску. – Хочешь забрать назад свои слова?

– А ты их отдашь?

Теперь молчит Раду. Просто закладывает мою руку себе за шею. Дыхание сбивается, я опускаю глаза. Его взгляд жжётся как открытое пламя. Мне нужно как-то объяснить своё состояние. Нужно отвлечь внимание. Но получается только беспомощно сжать в кулак напряжённые пальцы.

– Разве что в обмен на желание, – в его голосе слышится улыбка и неуместная, почти обидная заинтересованность.

– Какое?

– Давно хотел, правда. – Он оттесняет меня назад к окну и усаживает с ногами на подоконник. Сам остаётся стоять сбоку, неторопливо скручивает мои волосы в жгут и перекидывает через плечо на левую грудь. – Сперва я поцелую все твои веснушки. Везде. Каждую.

– Не нужно говорить о них, как о чём-то особенном. Я не комплексую.

– Они особенные, – с нажимом произносит он у самого уха. – Ты можешь думать что угодно, но не стоит посягать на моё мнение.

Я покорно обхватываю ноги руками, укладываясь щекой на колени. После режущего глаза света под закрытыми веками пляшут цветные круги. Очень хочется зажмуриться крепче и помотать головой, чтобы избавиться от неопределённости. Он правда так считает или умышленно использует то, о чём прочитал в дневнике?

Раду касается задней части моей шеи сомкнутыми губами. Порхающие прикосновения заставляют сердце тоскливо сжиматься. Я сейчас настолько разбитая, что понимаю, если он надавит, не смогу сопротивляться – проведу в этом плену оставшиеся недели.

В качестве женщины, которой он одержим, я бы осталась.

Но ведь отец чётко обозначил цель Раду:

«Два чужих человека всегда будут перетягивать одеяло каждый на себя. Только общие дети направят ваши интересы в единое русло и приумножат капитал. Это жизнь. Почему он это понимает, а ты упираешься с категоричностью подростка? Откуда в тебе такая инфантильность?»

Это не инфантильность, папа. Это – самоуважение.

Мне бы хватило половины прибыли. Сложнее доверять человеку лишь наполовину, зная какими методами он заполучил моё согласие.

Мой страх и мой стыд были настоящими! Я их прочувствовала от и до. А человек, чьи губы по мне гуляют – кто мне признается, где в нём заканчивается личный расчёт?

Раду прекрасно знал, что я упрусь. Я изначально приняла попытку устроить наш брак в штыки. Пример такого договорного союза – его родители: семья только на бумаге, чужие люди. Сколько лет они в сумме продержались вместе под одной крышей? Если не ошибаюсь от силы года три. Ни черта их деньги не сплотили. Неудивительно, почему сын, который, следуя этой логике, должен был скрепить их семью, даже не носит фамилию отца.

– Где ты, Влада? Такое чувство, что целую камень.

Моё напряжение слишком явное. Я не понимаю, как себя теперь вести. Не знаю и всё.

Чего Раду ждёт от избалованной мажорки? Наверное, сиюминутных, пустых капризов. Он же такой меня видит, да?

– Я не привыкла жить в клетке. – Раздражённо передёргиваю плечами, отмахиваясь от тепла его губ. – А ты меня держишь в четырёх стенах. Я в них задыхаюсь.

– Ну пошли, прогуляемся.

По его ровному тону не понять, поверил или нет. И не проверить никак, не вызвав подозрений.

– Погуляли уже раз. Мне не понравилось. – Демонстрирую ровно столько упрямства и самоуверенности, сколько могла позволить себе до похищения, пока мороз не заставил пересмотреть приоритеты и пугающий хозяин дома не разложил передо мной колоду карт.

Нет, Раду даже бровью не ведёт, не спешит угождать, не предлагает альтернативу. Но теперь я знаю о нём главное – жена ему нужна здоровой и желательно покорной.

Рисковать своим золотым инкубатором он не станет. В первый раз он позволил мне думать, что не кинется следом. Как бы не так.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Раду будет возвращать меня столько раз, сколько я хлопну дверью. Значит, уйти нужно так, чтобы наверняка. А там, когда я не буду от него зависеть, посмотрим, на что он ради меня действительно готов.

Осталось придумать, как это провернуть.

– Раз крутишь носом, значит ещё не задыхаешься. Пошли, накормлю тебя и всё образуется.

Ни дальнейших расспросов, ни уговоров, простое «продолжим разговор позже». Я тоже не горю желанием обсуждать моё настроение, поэтому слезаю с подоконника и следую на кухню.

Едим молча. Его настороженность такая же осязаемая, как моя скованность. Понимаю, что веду себя подозрительно, но резко удариться в легкомысленный трёп тоже не выход. Одно дело злиться открыто и совсем другое позволить ему думать, будто мне есть что скрывать.

Раду подкрадывается внезапно, когда я домываю посуду и без слов смыкает ладони в замок на моём животе.

– Никогда не думала, что не буду знать, о чём заговорить с мужчиной, которому призналась в любви. Мне категорически нельзя пить. – говорю ровно то, что он, судя по всему, ожидает от меня услышать. – Я поторопилась.

Раду крепко прижимает меня к себе, не оставляя никакой возможности отстраниться. Единственное, что я могу – радоваться своей смекалке. И наслаждаться тем, как уютно его подбородок упирается мне в плечо.

– Всё в наших руках, – глухо выдаёт он, явно злясь. – Нас сблизили карты. Твоё тело меня уже узнаёт, но голова ещё не приняла.

– И что теперь – открутишь мне голову? – Усмехаюсь колюче.

– Нам необязательно усложнять. Давай на один день опять станем детьми. Вот у кого действительно всё понятно и просто: говорят то, что думают, делают, то, что хотят. – Он помогает мне убрать последнюю тарелку в сушилку и подаёт полотенце для рук.