Духовный отец в Древней Восточной Церкви - С. И. Смирнов

Позднейшее восточное монашество сохранило описанные два вида аскетизма. Достаточно вспомнить афонских исихастов с их спором о Фаворском свете, чтобы составить себе представление о крайнем развитии созерцательного идеала среди византийского монашества. Но и практическое направление двинулось несколько вперед. Формы благотворительной деятельности монастыря остались те же, что были и раньше[599], но они изменились в смысле своего общественного значения. Если ранее монастырь благотворил из своих собственных средств, добываемых путем монашеского труда и мирских подаяний, то теперь к этой обычной форме прибавляется новая — форма, если можно так выразиться, ктиторской благотворительности посредством монастыря. Знатный и богатый человек, иногда император византийский, строил свой, ктиторский монастырь, а при нем обычные благотворительные учреждения, причем на них специально отпускал определенные средства. Монастырь только заведовал этими учреждениями, созданными и содержимыми его ктитором. Благочестивый ктитор иногда затем строил и самый монастырь, чтобы поставить под его заведование серию благотворительных учреждений. Выходит, что не больницы и богадельни были при монастыре, а наоборот… Примеров таких ктитор- ских странноприимниц, больниц, богаделен и т. д. можно много встретить в типиках монастырей. Мы здесь только упомянем, не описывая, обширную и превосходно устроенную больницу, а также богадельню при монастыре Пантократора, построенные (в 1136 г.) императором Иоанном Комнином[600]. Явление, которое мы назвали ктиторской благотворительностью посредством монастыря, важно в отношении принципиальном. Оно показывает, что в Византии монастырь нередко устраивался для широких филантропических целей и был пособником и проводником в жизнь благотворительного усердия мирян. Пусть же после этого говорят о несовместимости монашества с альтруистической деятельностью монастыря с больницей и богадельней!..

Служение миру со стороны древнего восточного монашества еще ждет всестороннего и беспристрастного изучения. Но и то, что известно и сделано для этого по настоящее время, показывает, что подвиг служения мирскому ближнему хорошо был известен древнему монаху и — мало того — высоко ценился им. Нам кажется, идеал служащей любви в древнем христианском монашестве не считался ниже, чем идеал созер- дательный, инок–благотворитель не унижался пред исихастом. В Лавсаике есть любопытный рассказ, подтверждающий высказанное положение. Два родных брата, богатые наследники отцовского имущества, разделили его и пошли в монахи. «Один все роздал на монастыри и, выучившись ремеслу для своего пропитания, посвятил себя подвижничеству и молитве, а другой, ничего не истратив на это, построил себе монастырь для небольшого числа братий, принимал странных, лечил больных, покоил престарелых, всякому бедному подавал милостыню, а по субботам и воскресеньям устроял три или четыре трапезы и угощал неимущих — вот на что отдал он свое имущество!» Когда оба они скончались, братия, похваляя их житие, заспорили о том, чей подвиг выше. Не согласившись между собой, они пошли к преподобному Памво и просили разрешить спор. Подвижник сказал братии: «Пред Господом оба равно совершенны, и обе стороны должны согласиться со мною». Но братия продолжали спорить. Тогда преподобный просил у Бога откровения о загробной судьбе почивших подвижников–братьев и через несколько дней «видел их обоих стоящими вместе пред Богом в раю»[601].

Тот вид общественного служения древнего монашества, о котором будет наша речь, — исповедь мирян старцами, соединенная с пастырством, относится к духовной, а не к материальной милостыне и доступен для всех монахов, как киновитов, насельников лавр и скитов, так и отшельников, исключая только крайних без- молвников, прямолинейно проводивших принцип свой — «бегай от людей». И вот почему в дальнейшем изложении мы встретим примеры исповеди мирян у иноков всех разрядов. Однако недаром так долго говорили мы об общественном служении иноков практического идеала, и главным образом киновитского образа. Описанные нами виды служения были прочными связями монастыря с миром. Мало того, что разносторонняя и широкая благотворительность возвышала монастырь и привлекала к нему — она была тем путем, которым монастырская дисциплина проникала в мирскую среду. В самом деле, миряне–странники, иногда в обществе монахов, ходят по обителям и в монастырских странноприимницах получают пропитание и покой; больные подолгу лежат в больницах; подкидыши и сироты получают воспитание и обучение (до зрелого возраста) при монастырях, в сиропитательницах; старцы в богадельнях доживают до своей смерти. Спрашивается, неужели в этих богадельнях, больницах и отчасти странноприимницах, которыми заведовали монахи, в отношении к этим, так сказать, монастырским людям не применялась вовсе монастырская дисциплина? Неужели исповедь и покаяние, обязательные для инока, не рассматривались, как таковые, и для широкого человека, живущего при монастыре? Неужели, наконец, монастырское Пастырство в лице старцев не имело вовсе места относительно Монастырских людей? Мы предполагаем, что в монастырских благотворительных учреждениях царила, конечно только смягченная, монастырская дисциплина, имели место и старческая исповедь, и старческое пастырство, что, таким образом, духовная милостыня здесь присоединялась к телесной и сопровождала ее. К сожалению, о внутреннем строе монастырских благотворительных учреждений IV‑IX столетий мало известно, но то, что пишет о сиропита- тельнице св. Василий Великий, может только подтверждать высказанное предположение[602]. В монастырских учреждениях живали люди, пришедшие для покаяния (падшие клирики, о чем ниже), а некоторые учреждения носили покаянный характер по самому существу своему, например метании — приюты для раскаявшихся блудниц. Можно далее предполагать, что монастырские люди, невольно подчиняясь требованиям монастырской дисциплины, усваивая монашеские принципы обязательности исповеди и необходимости для спасения души руководителя–старца, были естественными распространителями монастырской покаянной и старческой дисциплины и в чисто Мирской среде.

Примеры исповеди мирян в монастырях идут от IV в., т. е. от первого века монашества, даже — больше того (как сейчас увидим) - от первого поколения египетского подвижничества.

На исповедь к старцам шли простые верующие. Уже преп. Антоний Великий принимал исповедь борющих помыслов, может быть, не от одних монахов. О преп. Иоанне Ликопольском в ^Истории монахов» рассказывается: «Согражданам, которые постоянно приходили к нему по своим нуждам, он предрекал будущее и обнаруживал тайные дела каждого… обличал виновных». Старец–подвижник занимается исцелением больных человеческих совестей своих мирских посетителей; может быть, предписывает им и покаяние. Дело здесь обходится без исповеди только вследствие его прозорливости[603]. Один знатный араб V столетия, обратившись ко Христу, дал обет не вкушать никакой мясной пищи, а потом раз соблазнился и хотел съесть птицу. Но птица превратилась в камень и, вразумленный этим чудом, араб отправился, к преп. Симеону Столпнику († 459), «открыл ему тайную вину свою, объявил пред всеми нарушение обета и, взывая к Богу о помиловании, просил святого старца, чтобы он своими молитвами исходатайствовал ему разрешение от уз сделанного греха»[604]. В «Луге духовном» рассказан такой случай. К авве Иоанну, игумену монастыря Гигантов (в Антиохии), пришел молодой человек. «Ради Бога прими меня, — говорил он, — я желаю раскаяться» (θελώ γάρ μετανοησαι). В смущении он не мог рассказать своего греха, а игумен настаивал на этом, говоря, что епитимии, которые могут исцелять грешную совесть, должны точно соответствовать виду греха и, значит, грех должен быть открыт духовному врачу: «Одним способом врачуется блудник, другим — убийца, третьим — лживый врач (φαρμακός — чародей) и совсем иное нужно «для сребролюбца». Юноша покаялся в гробокопательстве[605]. Справедливо подмечено, что игумен Иоанн здесь представляется уже опытным совершителем покаяния и, судя по сделанному им перечню смертных грехов (особенно убийства и чародейства), покаяния мирских людей[606]. Преп. Стефан Савваит, о покаянной деятельности которого приходилось нам говорить выше, врачевал духовно не только монахов, но и мирян. «Св. Стефан, — говорится в житии его, — наставлял не только нас, учеников своих, но и всех приходивших к нему из великой нашей лавры и отовсюду, иноков и мирян (και παντότε της γης μονάχων τε και λαίκων προσερχομένων)… Он врачевал всех и исцелял не только от душевных страстей, но и от телесных болезней»[607]. Преп. Феодор Студит, который, как известно, был саном пресвитер, принимал на исповедь к себе как монахов, так и мирян. Когда подвижник умирал, его спросили «о монахах и мирянах, бывших под епитимией», значит у него покаявшихся, и преподобный простил и разрешил их[608].