Дело о Черном Удильщике - Мария Карапетян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Продавец хитро подмигнул, а потом выкрикнул в спину удаляющейся женщине слова благодарности.
До Аркана донеслась песня, которую горланили пьяные уличные артисты:
— Ты маленькая радость моей большой души,
Не умирай, любимая, и к богу не спеши.
Инспектор обернулся и понял, что потерял Марван в толпе.
Она же, издалека увидев, как Хамс потерянно шарит взглядом по сторонам, вытянула руку и помахала ему.
— Я здесь! — крикнула Марван, пробираясь навстречу мужчине. — Подожди меня!
Аркан схватил её за локоть, и его дыхание вырвалось облачком пара.
— Ну хватит! Дальше пойдешь рядом, — перекрикивая голоса музыкантов, гаркнул он.
Детектив рассмеялась, умиляясь его серьёзности:
— Не переживай, мы почти пришли, — она ловко застегнула верхние пуговицы его пальто. — Или белых мурен не учат ходить по одиночке?
Инспектор сделал вид, что не понял шутки, и притворно нахмурил брови.
— Сразу видно, что тебе всего двадцать восемь! — выкрикнула, улыбаясь, Марван. — Шагай за мной, всё равно не знаешь, куда идти.
Она ошибалась, но Хамс предпочел промолчать. Он знал, о чём хочет рассказать ему старший детектив, потому что однажды уже видел эту сцену в пророчестве. В сотый раз инспектор проклял свой неизвестно откуда появившийся дар и, крепко взяв детектива за руку, уверенно повёл её по мощеной дорожке, которая вела на кладбище самоубийц.
Марван поставила фонарь на каменную плиту, и тусклое пламя осветило выбитую надпись: «Уважение — это умение принимать чужие решения, как свои собственные». Женщина стерла пыль с высокого прямоугольного постамента, и Аркан смог различить выбитые на нём буквы: Булат-Бохай Карпун.
— Он был мне как отец, — тихо призналась старший детектив. — Я здесь впервые со дня его похорон, и мне очень стыдно за то, что я так долго набиралась смелости прийти сюда.
Она зажгла свечу и, встав на носочки, аккуратно поставила её на высокий надгробный камень. Ветер слегка потрепал жёлтое пламя и затих. Воск заструился по стенкам, застывая мелкими каплями. Инспектор огляделся: повсюду, чернея, высились надгробия. Пахло сырой землёй, мхом и чистым воздухом.
— Я писала прошение в Департамент, чтобы его похоронили, как внезапно скончавшегося, но всё, что они смогли сделать, это сократить длину его позорного камня. — Марван достала из внутреннего кармана пальто табличку, которую забрала из верхнего ящика рабочего стола Риты, и положила её на грязную поверхность забытой могилы.
Аркан поморщился, вспоминая лица погибших товарищей, и, присев на корточки, смахнул с плиты жухлые листья вместе со слоем накопившейся пыли. Подобрал вывеску, которая некогда украшала дверь кабинета, и аккуратно поставил её рядом с лампадкой. «Старший детектив Карпун. Округ Тайных Озёр города Пучина», — пробежал он глазами по надписи.
— Управление пытается увековечить позорную смерть, чтобы живые помнили имена тех, кто предал свою веру, — Марван смахнула подступающие слёзы. — Но обещай: когда время выйдет, ты позволишь мне остаться собой и похоронишь меня рядом. — Её голос сорвался: — Я не хочу гнить в заводи…
Аркан поднялся и, сделав маленький шаг, крепко обнял женщину. Детектив горько заплакала, уткнувшись Хамсу в плечо. Их силуэты чернели в свете гаснущего пламени, а дуновение ветра окончательно потушило слабый огонёк, погрузив влюблённых в темноту. Инспектор стёр с женских щек слёзы и, найдя кончиками пальцев пухлые губы, нежно провел по ним. А потом осыпал лицо Марван поцелуями: глаза, островок рыбьей кожи, уголок губ, подбородок, верхняя губа, нос, бровь, лоб…
— Ты не умрёшь, — едва слышно произнес он. — Будь со мной, и я навсегда спрячу тебя от смерти.
Терпеливо дождавшись, пока влюблённые уйдут, Авель Аствац встал прямо из-за надгробия Карпуна и размял затёкшие от продолжительного сидения ноги. Обошел постамент, поднял с земли коробок спичек и зажёг огарок расплавленной почти до основания свечи. Огонёк разрезал тьму, словно горячий нож — холодное масло. Мужчина опустился на колени, не боясь замарать в грязи дорогой костюм, прижался лбом к земле и, разделяя каждый слог, прошептал:
— Я есмь морской бог, нареченный создателем и исполняющий волю его, и я дарую свободу перерождения твоей душе, — Авель поднял голову и прочёл имя, выгравированное на позорном камне: — Булат-Бохай Карпун.
Мужчина встал, отряхнул ладони от прилипших комьев сырой земли, вытер лоб, испачканный грязью, и, улыбаясь в свете слабого огня, произнёс:
— Будь сомной, и я навсегда спрячу тебя от смерти.
Душа Марван шевельнулась в глубине грудной клетки, и она вздрогнула. Женщина обернулась и вгляделась во вьющиеся клубы живой темноты. Та отворила тёмную зияющую пасть и хищно клацнула зубами, не имея возможности дотянуться до сладкой мякоти её души. По спине пробежал холодок. Старший детектив крепче прижалась к Аркану и вдохнула его животный, манящий, навевающий опасность запах. Марван показалось, что кто-то облегчённо вздохнул прямо возле её уха, и, испугавшись, взяла инспектора за руку. Туман обвился вокруг женской шеи, после чего осторожно, словно принюхиваясь, подобрался к инспектору, скользнул по его подбородку и, на секунду застыв, несколько мгновений колебался возле мужского лица. Через некоторое время белое облако взметнулось ввысь и растворилось в холодном воздухе округа Тайных Озёр.
Глава 21
Болото вечного горя
В окнах старого магазинчика теплился едва уловимый свет. Могло показаться, что лавочка давно заброшена: тёмная краска на двери сильно облупилась, по стёклам ползли трещины, а на резных наличниках повисла паутина. Лёгкое дуновение ветра потревожило тонкие нити, и большинство крошечных капель, угнездившихся на искусно сотканном полотне, сорвались вниз. Мужчина прислушался к звукам: издалека доносились грустные мелодии и недовольные вопли торговцев ритуальными товарами, но внутри помещения по-прежнему царила тишина. Он раздраженно выдохнул и, наклонившись, заглянул в разбитое окно. Его отражение исказилось, принимая уродливые формы. Мужчина быстро перевёл взгляд на вырезанные из дерева элементы и изучил их. По раме ползли причудливые узоры: разинувшие рот лягушки, которых пожирает пламя, змеи, скрутившиеся в красивые узлы, глаза, в которых не было зрачков, схематичные цветы и листья. Посетитель потянулся к необычной ручке в виде осьминожьего щупальца, чтобы открыть дверь, но она внезапно распахнулась сама. Из темноты вынырнуло обезображенное лицо старика.
— А, это вы, — хозяин магазина запрокинул голову, рассматривая лицо постоянного покупателя: угловатые черты и глаз, покрытый непроницаемой белой плёнкой. — Давненько не захаживали, я уж начал подумывать, не случилось ли беды.
Старик отступил на шаг, пропуская гостя, и Койкан вошел внутрь, предварительно пригнувшись, чтобы не стукнуться головой об откос. В нос сразу же ударил запах отсыревшей древесины и мочи. Духота, царившая в помещении, грузно упала на плечи, придавив Лаврака своей тяжестью, и крепко вцепилась в шею. Он ослабил узел галстука и, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, отрезал:
— Мне как всегда, господин Спрут.
Хозяин магазинчика коротко кивнул, зажёг в зале несколько больших ламп и скрылся из виду. Койкан огляделся. В маленьком помещении почти не было свободного места: стоя вплотную друг к другу, повсюду громоздилось множество террариумов с ядовитыми змеями, лягушками, мелкими грызунами, морскими крабами, пауками и прочей живностью. Питомцы медленно шевелились в глубине емкостей, и до ушей доносился слабый, но неприятный шорох. Лаврак подошел к одному из террариумов и, наклонившись, стал наблюдать за большой чёрной змеёй. Она спала, обвившись вокруг сучковатой коряги.
— Спасибо за помощь, дорогая, — он постучал пальцами по толстому стеклу. Тело рептилии вздрогнуло, и она повернула к непрошеному гостю массивную голову. Высунула раздвоенный язык и застыла, изучая человека в ответ. — Жаль, ты не умеешь читать. О твоей работе написали на первых полосах местных газет.
Послышались приближающиеся шаги, и Лаврак выпрямился. Старик вручил Удильщику небольшую коробку, из которой раздавался громогласный писк.
— Белые мыши. Отобрал для вас самых жирненьких, — довольно усмехнулся продавец и вежливо полюбопытствовал: — Готовитесь ко Дню омовения, господин?
Койкан подавил яростный порыв и изобразил улыбку:
— Конечно, я ведь вдовец.
Лицо старика, обезображенное шрамами и врезавшейся в кожу чешуей, вытянулось.
— Ох, — с сожалением произнёс он, — ради Трёх Сомов,
