Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст - Нил Маккей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я и Хезер договорились уйти из дома, как только сможем это сделать, но официально мы были еще детьми, так что понимали: если мы сбежим из дома прежде, чем закончим школу, то нам придется бегать и прятаться не только от родителей, но и от властей. Мы знали, что нам нужно продержаться дома до тех пор, пока нам не исполнится шестнадцать. Меня не покидало – даже когда я достигла того возраста – беспокойство о том, что ждет моих младших братьев и сестер, когда я уйду из дома. Чувствовала ли Хезер то же самое, я не знаю, это мы с ней не обсуждали. Со временем она стала более замкнутой и подавленной, она не просто хотела – она нуждалась в том, чтобы уйти отсюда как можно скорее.
Еще в то время я начала понимать – потому что видела, как это выглядит и работает в случае с Энн-Мари, которая приводила своего парня домой на встречи с мамой и папой, – что это же может служить определенной защитой от папиных домогательств. Это был сигнал для него, что она больше не живет в их семье и больше не беспомощна перед теми ужасными вещами, которыми он занимался с ней много лет. Она четко давала понять, что больше не принадлежит ему как сексуальный партнер, как он извращенно привык ее воспринимать.
Как будто для того, чтобы еще больше усилить эту мысль, вскоре после этого своего появления Энн-Мари вышла замуж за своего парня, и у них родилась дочь. Так папа стал дедушкой. Похоже, его это радовало. Если у него и были пожелания насчет будущей жизни своих дочерей, то они заключались в том, что мы должны «плодиться» и родить столько же детей, сколько было у него с мамой.
– Делайте детей, вот зачем вы рождены, – говорил он. – И чем больше, тем лучше!
В то же время папины приставания ко мне и Хезер неуклонно становились все хуже и хуже. Его частые замечания о том, что у отца есть право «первым войти в свою дочь» казались шуткой, когда мы были моложе, но сейчас, когда мы вступили в период полового созревания, они уже выглядели как угроза. Он все еще ухмылялся или усмехался, когда заговаривал об этом, но как будто хотел дать понять нам: нет сомнений в том, случится это или нет, это уже вопрос времени.
– Так положено, так и мой старикан поступал с моими сестрами.
Мы пытались изобразить, что не слушаем его, но это было не важно. Он знал, что мы слышим.
– Понимаете, я вас создал. Вы из моей плоти и крови. Мне сам бог велел увидеть результат моего труда.
Он приставал к нам при малейшей возможности, особенно если на нас были надеты юбки, являвшиеся частью школьной формы. Мы редко говорили об этом, зная, что это может только его раззадорить. Мы просто пытались каждый раз оттолкнуть его шаловливые руки или вовсе от них увернуться. Наступил период, когда мы всеми силами старались не находиться с ним в одной комнате.
Но это не всегда было возможно. Когда вся семья ела, мы были вынуждены сидеть все вместе, и тот факт, что вместе с нами были мама, Стив и наши младшие братья и сестры, не сдерживал его нисколько. Он свободно говорил о размере нашей груди, о волосатости нашей промежности, о цвете наших лобковых волос – и всегда особенно живо интересовался, были ли у нас месячные.
Позже, во время полицейского расследования, я выяснила, что у мамы была записная книжка с датами всех наших месячных. Папа и без нее попытался бы овладеть нами, поэтому я так и не поняла, зачем эти записи были нужны. Возможно, мама проявляла осторожность, даже если папе это было несвойственно.
Мама обычно не обращала на это внимания или просто смеялась и называла его грязной свиньей. Ей и правда было все равно, что он этим занимался. И она точно не пыталась его осадить.
То и дело следить за его присутствием очень выматывало. Я не могла расслабиться. Тревога была невероятной. Похоже, она настолько пробралась внутрь меня, что даже сейчас, спустя столько лет, когда я принимаю душ, то всегда одним глазом посматриваю на дверь, хотя знаю, что такая опасность больше не грозит мне в жизни.
Столь же выматывающими были наши попытки его утихомирить. Нам приходилось переступать через себя, чтобы не жаловаться. Даже если он делал омерзительнейшие вещи – например, справив малую нужду, он выходил из туалета с висящим пенисом и угрожал воткнуть его нам в ухо. Помимо страха вдохновить его на это был всегда и другой страх – если мы покажем свои настоящие чувства, закричим на него или слишком резко оттолкнем, в нем что-то щелкнет и он пойдет напролом, сделает силой то, чего хочет.
Между мной и Хезер не было сильной разницы в возрасте, но всем было понятно, что она старше и первой вступит в свои шестнадцать лет – а папа всегда говорил, что в этот момент собирается выполнить свой план и «первым войти в нас». Возможно, об этом же думал и папа, потому что чем ближе становилась эта дата, тем больше папа выражал свои грязные намерения по отношению к ней, а не ко мне. В результате Хезер, а не мне было все сложнее и сложнее скрывать свое возмущение.
Папа начал издеваться над ней, обзывая ее лесбиянкой,
