Герой должен быть один - Генри Олди

Если бы в Семье узнали, что он, Гермий-Лукавый, попытался объяснить смертным разницу между «Я» и «мое», разницу между вечным и конечным… Участь Прометея показалась бы тогда Гермию завидной! Семье нужны Мусорщики-Полулюди, способные убивать навсегда, — но как только Мусорщик начинает задумываться о сходстве Медузы и Афины, Химеры и Пана, чудовища и божества; как только он касается грани между смертным и бессмертным… О, таких мыслей, таких сравнений Семья не прощает!

И сходит с ума победитель Химеры Беллерофонт, безумным слепцом скитаясь по земле; Персей-Горгоноубийца, лучший из лучших, бронзовым диском убивает собственного деда — и до конца дней своих сиднем сидит в Тиринфе, замаливая невольную вину; в огромного змея превращается Кадм-Фивостроитель, сразивший дракона и ставший им, на себе испытавший участь сперва героя, затем — чудовища; братья Алоады громоздят Оссу на Пелион, гору на гору, держат Арея в заточении более тридцати месяцев, но лань Артемиды пробегает между ними, и убивают друг друга огромно-могучие братья Алоады…

Жив еще неистовый Идас из Мессении, год назад дерзнувший поднять руку на Аполлона из-за невесты своей, речной нимфы Марпессы; жив, хотя и изгнан еще один соперник Аполлона, юный Кореб из Аргоса; страшная кара не настигла еще Иксиона, мятежного лапифа, дерзнувшего полюбить Геру, супругу Зевса, как равный равную; многие живы, многие, осмелившиеся шагнуть навстречу, дерзнувшие полюбить, восстать, просто огрызнуться, а не только убивать по приказу.

Живы пока что — но Мойра Атропос уже взяла бронзовые ножницы.

Нельзя смертным задумываться над тем, почему боги сами не убивают чудовищ.

Нельзя смертным удивляться: почему для того, чтобы бессмертное смертным сделать, а там и мертвым, нужен Мусорщик, смертный герой, знакомый со смертью не понаслышке?

Нельзя героям задумываться — опасно это.

Для них опасно, да и не для них одних.

…Гермий вздохнул, почесал щиколотку, укушенную каким-то непочтительным насекомым, и махнул рукой — а, все равно всех мыслей не передумать! Тем более что в Семье это дело и вовсе не принято. Иначе папа давно бы извлек Алкида из Фив, упрятал бы куда-нибудь к себе под крылышко и воспитывал бы своего Мусорщика-Одиночку без помех! Странно — вроде и сын ему Алкид, и герой будущий, и надежда Олимпа, а все равно как неродной! Не любит его Зевс, что ли? Он, Гермий, — и то к мальчикам привязался…

Вот тут-то Гермия и ожгло, как плетью. Привязался? Он? К смертным?! Узнать толком ничего не узнал, приступов Алкидовых ни разу пока что не видел — хотя за этим в Фивы и явился, торчит тут, как комар на плеши, пацанов Дромосом[27] пользоваться научил — Персей год учился, и то сопровождать потом пришлось, чтоб не заблудился, а эти близняшки с третьего раза носятся туда-сюда как угорелые без провожатых! И впрямь Мусорщик-Одиночка! Интересно, двое одиночек, да еще и близнецов, — это как считать придется?!

К пифии сходить, что ли, спросить?

Тут Гермию пришли на ум туманные намеки кентавра Хирона насчет сомнительности отцовства Громовержца — и он вовсе загрустил. Вот уж угораздило родиться в Семье с умом и талантом! Шутки шутками, а мало кто из Семьи обременяет себя излишним мудрствованием. Все больше за оружие хватаются — кто за молнию, кто за трезубец, кто за лук или еще за что…

Хватались бы сперва за голову — глядишь, забот бы раза в два поменьше было.

Только такой совет никому из Семьи давать нельзя — что, скажут, Пустышка, совсем уже…

— …Пустышка! Ну Пустышка же! Ты тут сидишь и ничегошеньки не знаешь! А в городе такое! Такое! И занятия в палестре отменили! И…

На этот раз тот, кого называли Пустышкой и кто сам любил неожиданно появляться и бесследно исчезать, был вынужден признать, что честно проморгал момент появления шумных близнецов. Мальчишки выросли перед ним словно из-под земли, совершенно незаметно промчавшись по Дромосу, и тут же наперебой затараторили об одном и том же — каждый хотел обязательно первым сообщить потрясающие новости, и Пустышка, рассеянно улыбаясь, слушал обоих вполуха, не особенно вникая в смысл слов, сыплющихся как горох.

«Не зря я все-таки их учу, — думал Гермий, глядя на взлохмаченных и исцарапанных мальчишек с облупившимися от солнца носами. — И с Дромосом освоились (с закрытыми глазами пройдут!), и подобрались так, что даже я не заметил…»

Юноша встряхнул головой, как бы освобождаясь на время от владевших им мыслей, и попытался вслушаться в галдеж близнецов.

— Басилей Эврит уехал! Ночью! Никого не предупредив! — подпрыгивая от нетерпения и распиравших его новостей, вопил Алкид (или Ификл? Нет, похоже, что все-таки Алкид, хотя…).

— А сын его остался! — вторил брату, отчаянно размахивая руками и зачем-то поминутно приседая на корточки, другой мальчишка (скорее всего Ификл, впрочем…).

— А еще учитель Миртил куда-то пропал! И никто не знает куда! Даже Тиресий — и тот молчит!

— И все его ищут — и папа, и Кастор с Автоликом, и все-все…

— Поэтому и занятия в палестре отменили!

— Вот здорово!

— А мы сразу к тебе побежали…

— К тебе!

— Только лучше пусть Миртила все-таки найдут, — на два тона ниже сказал вдруг один из мальчуганов, шмыгнув носом. — Пускай уж занятия, лишь бы нашли…

И Пустышка сразу понял, что это Ификл.

— Конечно, пускай найдут, — тут же понизил голос и Алкид. — Слушай, Пустышка, ты здесь все знаешь, везде ходишь — найди Миртила, а? Представляешь — все его ищут, с ног сбились, плачут, жертвы Зевсу или там Гермесу приносят, а тут мы с тобой его приводим, и все нас хвалят, подарки дарят, а Автолик клянется, что больше никогда не станет нас посохом лупить…

И оба мальчишки с надеждой уставились на своего друга.

— Попробую, — медленно кивнул Гермий, чувствуя, что все это неспроста: его утренние раздумья о забытом или запретном, внезапный отъезд басилея Ойхаллии, скорее похожий на бегство, оставшийся в Фивах Ифит, поиски исчезнувшего Миртила, вчерашние состязания… Не нравилось это Гермию, совсем не нравилось, что-то крылось за внешне безобидными событиями — и неизвестность еще больше раздражала Лукавого.

— Попробую, — повторил юноша, в какое-то неуловимое мгновение расслабившись — весь и сразу, как дикое животное — и прикрыв глаза.

Лицо Пустышки приняло умиротворенно-отсутствующее выражение.

— А куда мы пойдем его искать? — поинтересовался ничего не понимающий Алкид.

— И когда? Прямо сейчас? — поспешно добавил Ификл, понявший ничуть не больше брата.