Покахонтас - Сюзан Доннел

— Пойдем. У дерева над нами много ветвей, они удобные и прохладные. Давай отдохнем, пока не спадет дневная жара.

Быстрыми плавными движениями Кокум вскарабкался на нижнюю ветку. Он протянул ей руку, и вскоре она была уже рядом с ним, а потом уже над ним, удобно устроившись в развилке ветки. Она почувствовала, как его пальцы прошлись вокруг ее щиколотки, стали подниматься выше. И вот уже его губы прижались к ее спине. Он неторопливо, томно ласкал ее. Ей казалось, что они заключены в кокон теплого воздуха, обволакивающего их.

При каждом новом прикосновении ее мышцы все больше расслаблялись, пока наконец ее тело не рассталось с тяжестью, но обрело ощущение тягучей апатии. Его прикосновения были везде, легкие, нежные, но вызывавшие теперь внутренний отклик ее тела. Она казалась себе подвешенной в воздухе, а нитями были его теплые губы и ласковые пальцы. Ей хотелось, чтобы это летучее чувство, это извлечение ее внутренней сущности, это томление длилось и длилось. На ее теле не осталось ни одного уголочка, который бы он не исследовал и осторожно не растревожил. В какой-то момент ей показалось, что она погружается в бессознательное состояние, плывя по волнам чувств. После одной из нарастающих волн изумительного ощущения она не смогла больше сдерживаться, и ее тело содрогнулось, отвечая. Она повернула лицо. Его глаза блестят рядом, губы изогнуты в полуулыбке. Он показался ей вездесущим.

— Я только начинаю, Белоснежное Перышко, я только начинаю, — прошептал он ей на ухо. — А сейчас усни.

К Покахонтас медленно возвращалось сознание, на мгновенье мелькнула мысль, а знала ли она вообще что-нибудь, кроме этой истомы и неспешно накатывающегося желания. Руки и рот Кокума снова были повсюду, но на этот раз он сказал:

— Пойдем, стало прохладней.

Он снес ее, все еще полусонную, вниз на мшистую землю и положил на влажный зеленый ковер, взял одно из перьев, оброненных ею — неужели это было всего несколько часов назад? А казалось, прошла вечность. Он медленно водил перышком по ее телу, теплому и восприимчивому, пока она не схватила его и не притянула к себе.

— Пожалуйста, — прошептала она, — пожалуйста.

Его губы теперь были на ее груди, и он медлил, медлил, пока ее тело не могло уже больше выносить такого напряжения, и освобождение явилось бы блаженством. Она помнила, как снова провалилась в полусон, и ей почудилось, что у нее больше не было собственной воли, что этот мужчина целиком завладел ее телом.

И снова она пришла в себя. Она не знала, сколько проспала, но тело ее по-прежнему трепетало в ожидании. Она, наверное, никогда не освободится от этого. Из сна ее вывели его губы, двигавшиеся вниз по животу. Ее тело находилось в состоянии парения, когда любое касание кажется восхитительным, а до сотрясающего освобождения — всего лишь одно легкое прикосновение.

Она опять скользнула в сон, а когда проснулась, небо уже было не голубым, а бархатисто-черным. В голове мелькнуло — как это потемнело так быстро? Но она теперь знала только то, что плеск волн совсем рядом, отдается в ушах, а сама она лежит на мягком песке, и ее тело больше не принадлежит ей, а принадлежит этому человеку, который играет на нем, как на флейте.

Теперь, когда снизу ее освежала прохлада, лихорадка в теле утихла, но глубоко внутри нее возникло острое желание, другая жажда, такая сильная, что она не знала, сможет ли ее выдержать. И она вдруг услышала, что умоляет его — она, Покахонтас, которая никогда и ни о чем не молила. Она ощутила его присутствие рядом с собой. Склонился темный силуэт его головы, он ждал, а его руки снова играли с ее телом, и она осознавала, что все больше попадает под его власть. Она словно издали слышала свой голос — свои вздохи и стенания, — остановится ли она когда-нибудь? Она мысленно закричала, моля, Ахонэ, о, Ахонэ, пока не почувствовала его движения. Он начал медленно, погружаясь все глубже, проникая в нее все дальше. Ритм его движений был неторопливым, сильным и нежным, неспешнее плеска воды у их ног, и она вцепилась в него, будто в нем одном сосредоточился мир ее чувств и бьющееся в ней желание.

Она больше ничего не видела и не слышала в черноте ночи. Только чередовались сознание и бессознательность. Она чувствовала под собой то камешки, то траву и мох, то оказывалась в воде, доходящей до груди. Потом снова под ней был песок, но это длилось недолго, она кричала от восторга, охватывавшего ее тело. И, затмевая все ее чувства, в ней нарастал отклик — соединение чувственности, яростного желания и экстаза.

С первыми лучами рассвета он отпустил ее, но оставался рядом и ждал. Он взял ее за руку, и они вместе медленно пошли по тропинке назад. Она вдруг поняла, что так и не увидела бухты.

Великий вождь смотрел на свое любимое дитя. Покахонтас видела, что теперь он воспринимает ее по-иному. И говорит с ней, как с женщиной, а не как с юной девушкой. «Неужели отпечаток женственности на мне настолько силен?» — подумалось ей.

— Покахонтас, я хочу, чтобы ты забыла об этих тассентассах. Я хочу, чтобы ты собирала дань, пока не станешь женой Кокума. А после твоих первых родов я повышу твое положение. Никого из своих дочерей я не делал вождем племени. Я считаю, что ты самая достойная, самая умная. Я дам тебе указания и чувствую, что ты будешь в состоянии управлять своим племенем.

— Спасибо, отец. Очень приятное предложение.

Покахонтас улыбнулась. Но мысль о Кокуме и его власти над ее телом заставила ее вздрогнуть. Как объяснить отцу, что все равно что-то в Кокуме ее настораживает, хотя он добр и внимателен к ней. Да, Кокуму достаточно только тронуть мочку ее уха, как она уже готова прыгнуть к нему на колени, объятая лихорадкой страсти. И тем не менее, она не чувствует ничего, кроме удовлетворения тела. В самой сокровенной глубине своей души она осталась напуганной тем, как он отделяет ее внешнюю суть от внутренней.

— Отец, сначала мне хочется узнать все о тассентассах. Это очень поможет тебе.

— Но, Покахонтас, разве ты не хочешь остаться рядом с Кокумом? Он не доставил тебе удовольствия?

Да, подумала Покахонтас, ей теперь совершенно ясно, что Кокум недаром заслужил свою славу самого совершенного возлюбленного. Она изменилась за эту ночь. Она знала это, знали и остальные. Сегодня вечером или когда он пожелает, Кокум может прийти ко мне, положить руку мне на грудь и овладеть мной так, как ему захочется. Нет, я должна уйти. Я вынуждена. Иначе я стану его рабыней.

— Доставил, — сказала она отцу, — но у меня еще есть время до того, как я начну собирать дань и приму на себя серьезные обязанности. Я уже сообщила тебе ценные сведения о чужаках, но я не закончила. Я хочу научиться лучше говорить на их языке, чтобы разузнать для тебя еще больше. Это понадобится, когда я сама стану вождем.