«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ) - Альфина

— Смело.

Смело, и сложно, и спорно — сам хэр Ройш по вопросу нового городского управления будто бы не имел с собой согласия. Однако же граф рассыпал на улицах обещания допустить простых горожан к власти, и хэр Ройш выставил-таки это требование столичным делегатам.

Но госпоже Туралеевой о метаниях внутри Революционного Комитета знать вовсе ни к чему.

— Да, это один из пунктов договора, особенно смущающий вашего уважаемого отца и графа Дубина. Я смею надеяться, что вы, быть может, сумеете их переубедить.

— Сумею, — твёрдо сказала госпожа Туралеева. — Не буду скрывать, ваше видение кажется мне — не в обиду вам — нахальным. Но дело не в том, что я полностью вас поддерживаю, и не в том, что хочу превратить наше с вами общение сугубо в сделку… Просто меня ждёт мой малыш, — голос её задрожал от нежности. — И я хочу, чтобы мой малыш рос в мирном, спокойном и процветающем городе.

— А для этого нужно как можно скорее договориться со столичными делегатами, — подхватил Скопцов, — ведь ваш ребёнок, насколько мне известно, совсем скоро появится на свет.

— Да… — она отстранённо провела варежкой по фальшивому животу, будто забыв, что плод созревает не в утробе её, а в Порту. — Жаль, что мне не дозволяют своими глазами ознакомиться с процедурой, и жаль, что господин Золотце отказался сегодня меня проводить. Он, правда, передал мне на днях бумагу за подписью господина Юра Придлева — это имя, которому я доверяю, но дело не в доверии — будь дело в доверии, мы с Анжеем с самого начала бы не согласились. Просто мне хотелось бы самой…

— Господин Золотце, к сожалению, никак не может вырваться, — чересчур поспешно прервал госпожу Туралееву Скопцов. — Вы ведь слышали, что он вступил во Временный Расстрельный Комитет?

Так в лазейку между ловко составленными правдивыми словами пробирается ложь. Золотце не мог вырваться — не из путаницы дел, но из путаницы самого себя; и во Временный Расстрельный Комитет он действительно вступил, в некотором смысле приняв ответственность за подготовку Второй Охраны. О, это было так гармонично: не совсем член Временного Расстрельного Комитета, обучающий не совсем солдат!

Но уделить минутку госпоже Туралеевой он не мог по иной причине. Просто Золотце, вернувшийся на обломки Алмазов, был не тем Золотцем, что заключил с ней когда-то договор. Старый Золотце любил порой уязвить точно отмерянным молчанием, во время которого собеседник должен сам сообразить, какую глупость он сморозил; Золотце нынешний, замолкая, будто чего-то ждал — а потом вдруг не к месту восклицал, руша старательно возведённый купол тишины. Золотце нынешний громче обычного смеялся и резче обычного дёргал плечами.

И всё же это был Золотце.

Тогда, месяц назад, нужно было отослать ему телеграмму. И пока Скопцов ехал до почтамта в сонном городке Супкове, пока выцарапывал короткую записку, его вальяжно глодал страх — страх, что вернётся не Золотце, что Золотце останется там же, в руинах Алмазов, что он разделит судьбу своего батюшки. Но Золотце одобрил решение относительно господина Туралеева и был любезен, когда пять дней назад к Революционному Комитету пришла его супруга — обсудить, как все они могут быть друг другу взаимно полезны.

Она верила, что ребёнок её выберется из алхимической утробы и будет жить в мирном, спокойном и процветающем Петерберге.

И Золотце тоже в это верил. Он не стал трогать обломки Алмазов, но вместо этого решил снимать комнаты вместе с Приблевым, покинувшим родной дом, хоть тот и стоял по-прежнему на месте. Что погибло, то погибло, и незачем собирать обломки неверными руками.

Оставалось только надеяться, что Приблев не позволит Золотцу потонуть в тоске.

Скопцову казалось, что ситуация с делегатами зашла в тупик, но хэр Ройш беззлобно над ним смеялся, потирая длинные пальцы. Не далее как позавчера члены Четвёртого Патриархата наконец-то прислали пухлую папку с поправками и предложениями.

«Диалог затянется, — удовлетворённо промурлыкал хэр Ройш, шурша листами, — но он будет плодотворным. Полюбуйтесь, господин Скопцов! Они даже не отвергли идею нанимать всероссийских чиновников из Охраны Петерберга! Вернее, они думают, что отвергли её по ряду формальных поводов, но на каждый повод сыщется веский контраргумент, а принципиальных возражений здесь не нашлось. — Он поднял лицо и выразил удивительную обеспокоенность: — Наши гости хорошо устроены, они ни в чём не нуждаются?»

«Насколько это возможно в казармах, — развёл руками Скопцов. — Граф Асматов-младший и барон Ярцев, кажется, даже вошли во вкус — барон, оказывается, охотник до азартных игр, а этого добра у солдат, как вы понимаете… Граф Тепловодищев недоволен, всё-таки никто в казармах не будет для него бегать… Ему бы стоило предоставить слугу, но Твирин не позволил. Говорит, не место слугам в Охране Петерберга».

«И он прав, — кивнул хэр Ройш, — ни к чему оставлять бреши. Мсье Армавю сумел привыкнуть к положению арестанта и вполне в оном процветает; уверен, граф Тепловодищев тоже справится. А что с бароном Зрящих?»

Скопцов удивлённо наморщил лоб.

«А что с ним? Ничего особенного».

«Странно. Я убеждён, что это человек, который своего не упустит. За ним стоило бы присматривать повнимательней».

«Зачем вы говорите это мне? — улыбнулся Скопцов. — Я ведь не состою во Временном Расстрельном Комитете, я лишь помогаю с обустройством, поскольку немного знаю казармы…»

— Пока мы не подошли к казармам вплотную, давайте ещё раз уточним, — вырвала его из мыслей госпожа Туралеева. — Что важнее: чтобы делегаты приняли решение быстро или чтобы они приняли как можно больше ваших условий?

Скопцов встряхнулся. Наверное, очень невежливо выглядят его постоянные воспоминания и грёзы. Но Элизабету Туралееву это не смущало; интересно, смутило бы графиню Асматову?

— Важно, чтобы решение было принято. Но, если уж выбирать, то, пожалуй, второе. Мы ведь никуда не…

Закончить он не сумел: чуть не сбив их с ног, из-за угла выскочил молодой тавр, намерения которого были написаны у него на лице. Задним числом вдруг сделалось болезненно ясно, как глупо было Скопцову — Скопцову! — провожать женщину в одиночку, без охраны, вдоль складов… Всё проклятое желание ещё раз поговорить с глазу на глаз.

По январскому морозу тавр был очень легко одет — в кожаную куртку, из-под которой виднелась кожаная же рубаха. Поперёк груди его зигзагом вился узор из сине-жёлтых треугольников — ах, Плеть что-то рассказывал про эти узоры, — а в косу его вплетены были ремешки.

В руке его тускло блестел нож.

— Сымай сер’ги, — коротко повелел он, — и остал’ное тоже сымай.

Узор показывает принадлежность к правящей элите — любого рода, но у тавров только один род, военный. Вот только в Петерберге это не так, в Петерберге у тавров главный давно уже не брал в руки ножа.

Госпожа Туралеева вскинула подбородок, и всё асматовское высокомерие, вся величавость и насмешка загорелись в ней, как зимнее солнце в сапфирах. Насмешка, но в то же время что-то материнское, вовсе не злое.

— Перестаньте, — почти ласково сказала она и вновь провела варежкой по животу. — Разве вы не видите, что я не в том положении, в котором женщин можно обирать?

— Скоро мы все будем в положении, — оскалился тавр, — кораблей нет, торговли нет, денег нет. Революционный Комитет тащит что хочет у кого хочет. Чем мы хуже?

Раз он сказал «мы», значит, мыслит себя в рамках общины. Но община на грабёж средь бела дня не пошла бы, это даже Скопцов знал. Выходит, кто-то мятежный, норовистый…

— Господин Ночка, как вам не стыдно! — закричал он и вспыхнул от того, как визгливо этот крик прозвучал — но вспыхнул немедленно и тавр.

— Как ты меня назвал?

— Тырха Ночка, сын… сын… сын своего отца, вечно недовольный…

Тырха Ночка, когда ввели налог на бездетность, хотел уйти в Порт и в настоящую преступность, Плеть рассказывал; хотел, но отец — да как же его звать! — осадил. Вот только желание взяться за нож, наверное, глубже сидит, чем любые отцовские заветы.

Скопцов же почти не чувствовал ног, зато отчётливо чувствовал, как трясётся его подбородок.

— Вот именно, — гневно кивнул тавр, — Тырха Ночка. С таврами не говорят по прозванию.

— Хорошо, — икнул Скопцов, — хорошо, господин Тырха Ночка. Как вам не стыдно, господин Тырха Ночка?

Тавр захлопал глазами и недоверчиво осклабился.

— Мне? Стыдно? В особое время живём, — хищно выговорил он. — У тебя пал’то дорогое, наверняка часы, портсигар, ден’ги. Выкладывай.

Но Скопцов не мог молчать.

— Как вам, Тырха Ночка, не стыдно! Ходите грабить людей, как мелкий бандит, бандитишка, безоружного человека и беременную женщину… Да что бы про вас сказали равнинные братья!