Пустой человек - Юрий Мори
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разливая вино, Петров отпрянул назад, к стене. Ему впервые с детства стало страшно – он не понимал, что видит. Или – кого?
Из снежного клубка, заполнившего лоджию уже внутри, протянулись две белые руки. Они крепко схватили его за плечи и словно выдернули. На себя. В холодный колючий воздух. Сигарету он в полете выронил, пока кричал и искал в пустоте опору, а вот бокал – уже пустой, расплескавшийся по пути с тринадцатого этажа, – так и остался в руке. Только разбился о запорошенный снегом асфальт внизу. Осколки блестели в луже крови, отсвечивая искрами фонарей.
Жене Федора Ильича просто не повезло.
Перед перекрестком она пыталась затормозить – это и гаишники потом подтвердили, – но все та же жуткая женская личина, в которой сложно узнать живые черты, словно просочилась сквозь лобовое стекло. Оказавшись вплотную к перепуганной супруге банкира, она поцеловала ее ледяными губами в лоб, застилая дорогу впереди. Закрывая все. Нога сама собой нажала на педаль газа, сзади страшно закричал пристегнутый Мишка. «Лексус» рванулся вперед на красный, летя чуть в сторону, на встречную. Сбоку в машину ударило тяжелое тело грузовика, сминая жесть и дробя стекла, превращая изящный джип в груду невнятного мусора. Мишку достали еще живым, он умер в больнице, на руках у Федора Ильича. Жена погибла на месте.
Все очевидцы говорили, что виновата именно она, женщина за рулем. Тормоза были исправны, да и в целом – новая надежная машина. Была.
Федор вышел в коридор и уперся лбом в холодную стену. Слез не было. Вообще ничего не было – дыра в душе. За один день он потерял всех близких людей. Всех. Лучшего друга и компаньона, жену и, главное, сына. И винить – некого.
Он не видел, как сзади его почти ударила по затылку прозрачная воздушная ладонь, узкая, женская, но эту руку перехватила другая, мужская – мол, его-то за что? Так и остался в неведении, что мог бы получить прощальный привет.
А на улице шел снег. Равнодушный ко всему, вечный. Ему было наплевать на четверо ожидаемых похорон, на спешащие в никуда машины, на фонари, окруженные зыбкими гало. Наплевать на всех нас. И две прозрачные фигуры, идущие по воздуху взявшись за руки в неведомую даль его тоже не интересовали – кому они нужны?
Разве что друг другу.
Товарищ Сорокин
Вы верите в бессмертие, товарищ? Я вот – не очень. Есть, конечно, Вечный жид. Который Агасфер, если библия не врет. Есть куча богов, якобы глядящих с небес. Может, на кого и смотрят, не спорю. Я их ни разу не замечал. Впрочем, люди и электричество с гравитацией не видят, тогда как те существуют.
Научно доказано.
Но есть еще темные места в этом вопросе, с долгожительством. В тыща девятьсот двадцать втором мне было девятнадцать лет. Возраст не самый сознательный, но уже и не ребячий. В подполье успел поработать, от полиции прятался. В восемнадцатом воевал уже вовсю: возле Питера, потом на Урал направили по партийной линии, помогать товарищу Бубенцову. В тюрьме у белых сидел трижды, один раз хотели расстрелять, спас малый возраст.
Не выгляжу я на сто пятнадцать годов? Понятное дело, дальше слухайте. Дальше больше, как говорится.
В двадцать втором годе я уже в Подмосковье с религией боролся. Заложили мы взрывчатку под церковь какого-то Христофора, что с собачьей головой. Шнур, машинка – все приготовили, но дернул меня черт пойти проверить закладку зарядов. Кто ручку дернул – Тимоха или Константин, я не знаю. И зачем – понятия не имею. Скорее всего, по глупости: оба парня деревенские, мне в подкрепление приданы.
Не то, чтоб дураки, но политически незрелые. Темные еще.
Мне повезло, что я в подвале был, иначе б сразу погиб. А так – нет. Кирпичами привалило, конечно, по голове досталось и ногу отбило. От взрыва как лопнуло что-то в воздухе, ухи заложило. Сознание потерял.
Очнулся, когда в лицо светить начали. Думал, Тимоха, раздобыл где-то фонарь, стервец, меня ищет. Он такой, пронырливый, сообразил бы. А вот и нет: стоят парни какие-то, одеты черти во что – брюки мешком, куртки с полосками железными. Ботинки, правда, хороши у обоих, на толстой подметке, прошитые. Барская обувка.
Я поднялся, как мог – голова гудит, в ушах будто ваты набили, и давай на них орать: кто такие, мол? Почему в церковь полезли во время взрывных работ? Ору, а сам себя плохо слышу. Хотел револьвером им пригрозить, да не нашел. Гимнастерка, штаны и сапоги – все мое имущество. И то гнилое какое-то. Раз, другой повернулся, гимнастерка по швам лопнула, а сапоги кусками развалились. Портянки тоже как из марли: пальцы торчат из ошметков. Ремень соплей расползся, только бляха о пол брякнула.
Эти двое назад пятятся, один коробочку перед собой держит, типа портсигара. А второй фонарем светит. Я разозлился, конечно. Мало того, что одежда у меня гнилая, так еще и револьвер куда-то делся. Одному из этих в ухо дал, тот как сноп – на пол. Портсигар его вдребезги, как стеклянный. У второго я отнял фонарь и мешок заплечный, тоже врезал, но потише. Чтобы он говорить мог.
– Где, – спрашиваю, – Тимоха с Константином?
Тот глазами хлопает, рот кривит, а ответить толком не может. Только «диггеры» какие-то сказал и все. Немцы, что ли? Так не похожи, рыла у обоих славянские.
Шпионы, небось.
– Как сюда попали? Выход где? – Вот это он понял, растолкал товарища, как мог, на плечо его взвалил, вперед пошел. И мне рукой показывает, куда вылазить.
Лезли трудно. Сперва тот, что с фонарем был, потом второй – стонет чегой-то, но лезет. А последним я. Кирпич везде торчит, ободрался я, остатки амуниции в норе этой оставил. Вылез как Адам: задом сверкаю, босиком по камням хожу. Лом лежит, лопаты. Вокруг церквушка та, только крыша вся в дырах, мусор, стекло битое кругом. На полу пятна горелые от костров, а на стене баба голая углями изображена. Страшная, как жандарм Полетаев, только что без усов. И с сиськами.
– Где, – ору, – отряд мой? Тимоха с Константином, две лошади и подвода?
Эти шпионы головами машут, несут чепуху какую-то: мол, они только раскопали подвал. Никого больше нету рядом.
Пригрозил им чрезвычайной комиссией – вообще, не поняли меня. Опять про диггеров начали болтать. Ниггеров знаю, это в Америке угнетенный
