Христианин в языческом мире, или О наплевательском отношении к порче - Андрей Кураев

В другой греческой рукописи, опубликованной проф. Алмазовым, предлагается совершение подобного рода чина начинать еще до литургии. В этом случае к литургии также предписывается приготовит уксус, известь, сосуд, семь смолянных же свечей и пять пресных просфор, свалянных «двигая рукой назад и вперед». Удар в било к литургии должен делаться левой рукой; совершая же литургию, священник надевает обувь с правой ноги на левую и обратно и, сверх того, облачается «во всю священническую одежду наизнанку»… При совершении литургии предлагается еще на выбор, – «когда поминаешь мертвых, если хочешь, чтобы он (отлучаемый) помер, – помяни и его в ряду мертвых, если же желаешь ему жить, – помяни его в ряду живых»[159].

Как видим, порой даже духовенство способно идти на поводу у верований прихожан, переступая при этом евангельские и святоотеческие заповеди[160].

В древнерусских и сербских Требниках была молитва, надписанная «Молитва егда в человеке вода запрется» или «Молитва от запора воды человеку»[161]. Один соловецкий лечебник содержал в себе заговор – «Како еще кровь умолвити, чтобы перестала»[162]. В русском Требнике была «Молитва егда начнет жена дитя родити не борзо», звучавшая так: «Иже обрет Исус Христос со Иоаном Богословцом жену ражающу не может родити. И рече Господь наш Иоану Богослову: гряди Иоане рцы ей в правое ухо: от Бога рождающис выйди, младенче Христов, Христос тя зовет. Помяни Господи сыны едемские во дни Иерусалимовы глаголющая истощайте истощайте до основания земли»[163]. Была в требниках и молитва «на закрутку»…[164]

В древности подобных молитв-заклинаний в церковном обиходе было немало. Но постепенно, по мере роста богословского образования духовенства, они исчезают из церковных книг.

Впрочем, есть одно небезынтересное исключение. Именно в поздних, в печатных требниках появились ранее не включавшиеся в офицальные церковные книги апокрифические молитва и заклинание. По определению литургиста А. Алмазова, «заклинание, в противоположность молитве – есть обращение совершителя, или точнее, его требование, адресованное уже не к подателю блага – Богу, а к источнику и виновнику того зла или бедствия, к устранению которого направляется данное заклинание»[165]. Заклинатель декларирует свою связь с Богом, который полагается страшным для тех существ, к которым обращено заклинание. Итак, молитва просит у Богу блага для себя и для других, в то время как заклинание есть ходатайство, несущее неприятности виновникам зла. Важной чертой заклинания является и то, что «ввиду своего обращения к виновнику зла заклинание, очевидно, понимает этого виновника существом личным, разумным и свободным, а сверх того и могущественным, – более сравнительно с человеком, но с подчинением могуществу и силе Бога»[166]. «При указанном усвоении демону особенного могущества, последнее суеверными представителями невежественной части христианского общества иногда стало распространяться до чрезвычайных пределов, настолько, что демон понимался не только источником зла, действующим по своей инициативе, но действующим и по желанию человека»[167].

Итак, «под именем апокрифической заклинательной формулы нужно разуметь всякое заклинание (безразлично, направлено оно к благу или ко вреду человека) которое усвояет демону власть и могущество в большей степени, чем это допустимо по учению христианскому» [168] – в отличие от заговора, в котором речь идет о технико-магическом воздействии на сам предмет, а не на владеющую им бесовскую силу. «Если в молитве и заклинании положительный результат считается возможным от содействия высшего существа, то в заговоре он усвояется исключительно желанию, воле и требованию самого совершителя заговора»[169].

И вот заклинание из, увы, церковного Требника: «Заклинаю вас червие, гусеницы, мыши, мухи, мравие Богом Отцом Безначальным и Сыном Его Собезначальным и Единосущным, и Духом Его Пресвятым. Заклинаю Вас вочеловечением единородного Сына Божия, еще страстию же Его спасительною…» (Чин бываемый на нивах или винограде или вертограде, аще случится вредитися от гадов или иных видов).

Почему бы прямо и просто не обратиться к Творцу всяческих? Почему не сказать просто: «Господи, по беззакониям нашим и по воле Твоей святой нашли на нас сии бедствия, но не воздаждь нам по грехом и, аще возможно, минуй нас Твоей праведной и любящей карой»? Зачем еще обращаться в бездушным и примитивнейшим тварям, делая при этом вид, будто они разбираются в тонкостях церковного учения и знают, что такое «вочеловечение единородного Сына»?

Более того – это заклинание сопровождалось еще более странным: «Аще же преслушаете мене и преступите клятву, еюже заклинах вас, не имате ко мне смиренному и малейшему Трифону, но к Богу Авраама и Исаака и Иакова, грядущему судити живым и мертвым. Тем же, якоже предрех вам, идите на дивыя горы, на безплодныя древа. Аще не послушаете мене, молити имам Человеколюбца Бога еже послати ангела Своего, иже над зверьми, и железом и свинцом свяжет вас и убиет, зане клятв и молитв мене „смиренного“ отвергостеся Трифона; но и птицы, посылаемые моею молитвою, да снедят вас. Еще заклинаю вас великим именем, на камне написанном и не носившем, но разшедшемся, яко воск от лица огня, изыдите от мест наших» (Чин бываемый на нивах или винограде или вертограде, аще случится вредитися от гадов или иных видов. Заклинание св. мученика Трифона)[170].

Что это за «ангел иже над зверьми»? Почему ангел действует «железом и свинцом»? Зачем упоминать о некиих таинственно-неизреченных именах, если Христос уже открыл имя Божие человекам (см.: Ин. 17,6) и если уже нет иного спасительного имени под небесами, кроме имени Иисуса Христа (см.: Деян. 4,12)?

Происхождение этого заклинания из мира апокрифов – несомненно: «И теперь в греческом Евхологии (а отсюда и в русском Требнике) имеются молитвы, исходное начало которых только и можно находить в ряду молитв собственно апокрифических»[171]. Однако этого заклинания нет у старообрядцев, и ссылки на него используется ими как повод для нападок на никониан и их новизны[172]. Не было его и в «Большом требнике» киевского митрополита Петра Могилы (который вообще-то содержит – в отличие от современных чинопоследований – немалое число упоминаний о вреде от чародеев[173]). В рукописных экземплярах русского Требника она неизвестна; в печатный требник она вошла только с 1677 года. В греческих и западневропейских сборниках она известна и ранее – но именно в составе апокрифических народных сборников, и никогда не в церквных евхологиях (требниках). По выводу А. Алмазова, эта молитва не входила в церковные сборники молитв до XVII века[174].

Стоит заметить, что в современных изданиях Требника эти заклинания, непродуманно заимствованные из околоцерковной письменности в собственно церковную книгу уже снова устранены.

Это вполне уместное вмешательство цензуры: ведь в целом церковная традиция (и прежде всего – богословие) призывала относиться к вере в «порчу» как к суеверию.

Я раскрыл несколько книг, дающих практические советы священникам[175] – но нигде я не нашел упоминаний о «порче» и рекомендаций о том, как священник должен ее «снимать» и как он должен защищать свою паству от чародейств. В них говорится о том, как священник должен защищать своих прихожан от веры в действенность чародейства: «Бороться с русалками и языческими обрядами, если они не имеют безнравственного характера, малоплодоносное дело. Нужно бороться с предрассудками и суевериями наиболее жизненно вредными, особенно родящими вражду: сглаз, знахарские способы лечения»[176].

Народные представления действительно в центр религиозной жизни ставят борьбу «белой» и «черной» магий. А церковное богословие поступает совершенно недемократично и к голосу народа в этом вопросе все же не прислушивается[177]. Почему?

Дело в том, что если принять эту народную веру всерьез, то придется приписать колдунам немалую силу. И тогда в сердце поселится страх. Тогда надо будет опасаться колдунов и бояться «порчи». А это будет означать утрату Евангелия – Благой, радостной вести о Спасителе.

Страх перед колдовством может довести и до прямых преступлений. Колдовство столь страшно для ищущих его, что они прямо призывают к убийствам: «Уже после войны, когда я с Полюшкой блаженной беседовал, то прямо спросил ее: „Скажи мне, а что, если убить колдуна?!“. Она сразу мне ответила: „за колдуна – золотой венец от Господа!“[178]. Причем кандидата на убийство можно определить самому по такому, например, критерию: «Если кто-то сам ворожит или приколдовывает, то сам же первым делом и будет непременно отрицать существование магии и колдовства. И это – первый признак!»[179]. По этому критерию надо было бы христианам казнить апостола Павла, учившего не бояться никакой магии и не считаться с нею, ибо «идол в мире есть ничто» (1 Кор. 8, 4).