Дай мне! (сборник) (СИ) - Денежкина Ирина

– До свидания… – одними губами проговорила Людка, глядя на него бессмысленными глазами.

Леха хлопнул дверью и ушел. А через десять минут из телевизора донеслось бодрое: «Бом–м–м… Бом–м–м…» Людка сидела вжавшись в подушки и смотрела на заряды, лопающиеся сотнями разноцветных звезд. Экран освещал ее бледное лицо, на котором начинал расцветать запоздалый нервный румянец. Коврик у двери был сбит, и на полу блестели грязные лужицы подтаявшего снега.

«Собака наследила, – машинально отметила Людка. – Надо вытереть».

Моя прекрасная Энн

Петербург нависал огромными сырыми стенами. Толстые ангелы, сморщившись, смотрели на небо. С неба уныло капал дождь, уже которую неделю. Небо затянуло мутной пеленой.

Заяц сидел на скамейке, завернувшись в плащ. Он был пьяный. Он никогда раньше не был пьяный.

Волосы слиплись сзади косичкой и капли стекали за шиворот. Заяц плакал.

Зайца бросила девочка. Вчера. Она ему сказала: «Заяц, ты мне на хрен не нужен». Как дверью по лицу. Они сидели в гостях, и за окнами так же размеренно капал дождь. Как сейчас. Только тогда еще было весело, а сейчас нет. Вчера был день рождения Генки Титова и он танцевал с девочкой Зайца. А потом они целовались на кухне. А Заяц смотрел телевизор и пил морс. Его все лошили, что не водку. Потом он пошел на кухню и все увидел. И напился. Первый раз в жизни. Дурак.

Девочка пришла из кухни и сказала, что Заяц не понимает приколов. Заяц спросил, если это прикол, то что тогда по–настоящему. Девочка ответила, что нельзя быть таким упертым. И послала Зайца.

Заяц ушел с дня рождения в час ночи и пешком пошел в Старый город. Запнулся за какой–то прут и упал в лужу. И уснул. Проснулся в пять утра и пошел обратно. И теперь сидел на скамейке у девочкиного подъезда. Он подумал, что ему приснилось, как она его послала. Он на это надеялся и плакал.

Они познакомились, когда в одной группе ездили в Венгрию. Потом оказалось, что он учится в одной с ним школе. Заяц влюбился. Первый раз в жизни. Они гуляли по Старому городу и Заяц кормил ее в «Макдональдсе». Водил в Эрмитаж. Непонятно зачем. Но он не умел ухаживать за девочками. Эта девочка его научила. Она говорила: «Заяц, я из тебя сделаю клевого пацана». Заяц не понимал, как и смущенно улыбался. У него были оттопыренные прозрачные уши и длинные передние зубы. Уши разъезжались в стороны, когда он улыбался. Получались две ямочки на щеках и торчащие зубы. Как у кролика. Но девочке нравилось. Ей не нравился характер Зайца. Заяц был слишком робкий, слишком наивный и слишком честный. Перед собой и перед другими. Девочка его переделывала, а Зайцу нужно было только одно: чтобы она никуда не пропала и всегда была с ним. Он думал о ней постоянно и ни о чем не мог говорить. Но его и так не особенно спрашивали. Заяц и Заяц.

Каждый день Заяц покупал мороженое и приходил к девочкиному подъезду. Она выходила и он протягивал ей мороженое. А она сердилась. «Ну почему ты такой упертый романтик?» – спрашивала она Зайца и ела мороженое. Заяц пожимал плечами. Девочку это раздражало. Ее раздражало то, как Заяц одевается, то, как он смеется, как иногда громко говорит, на всю улицу. Ее раздражало, что, выходя из автобуса, Заяц хватал ее за локоть и это было неудобно. Что он был постный и неинтересный. Что всегда был серьезный и не понимал шуток. Она твердила Зайцу, что так нельзя, а он улыбался и прозрачные уши его розовели.

Зато Заяц был верный. Лучший друг. Она его иногда спрашивала: «А если я буду тебе изменять?» и Заяц отвечал: «Я тебя брошу». И так было бы на самом деле.

А Генка Титов был веселый. И старше Зайца на два года. Ему было пятнадцать.

Заяц поплотнее завернулся в плащ и посмотрел вверх. Он знал, что никогда не простит девочку. И поэтому плакал. Ничего не мог с собой поделать. Он был упертый романтик и принципиальный человек. И не мог перешагнуть через принципы. Все равно, что добровольно прыгнуть в кучу дерьма и улыбаться. С ямочками.

Подъездная дверь хлопнула, и Заяц увидел свою девочку. Она подошла к нему, и Заяц заулыбался.

– А где мороженое? – спросила она.

– Сейчас, – ответил Заяц и поспешно вскочил – Подожди!

И побежал в магазин, путаясь в плаще.

Генка Титов сидел на кровати у себя дома, пел под гитару: «…и я подумал: а так ли это важно, где и с кем ты провела эту ночь, моя прекрасная Энн…». Рядом, на полу спали друзья.

Постскриптум

Марк хочет, чтобы я пускала в джакузи пузыри. Я это поняла сегодня утром, стоя под душем и мигая глазами в зеркале. Он брился, вытягивая губы вниз в виде буквы «О». Он, наверное, ждал, чтобы я подскользнулась, чтобы потом наступить мне на волосы. Я задохнусь и погибну. Он вытащит мое бледно–розовое тело из джакузи и отнесет на кровать. Она, кстати, еще расправлена. Марк положит меня на кровать и принесет из кухни ножик с красной ручкой. Ножиком он выковыряет мне глаз и кончит в эту дырку вместо глаза. Потом пойдет на кухню, выпьет кофе и вернется. Выковыряет второй глаз. Опять кончит. Пойдет на балкон, покурит. Опять вернется. Начнет расковыривать нос. Но в носу мелкие дырки и вставить у него не получится. Тогда он чертыхнется и вставит мне в рот ножик. Потыкает взад–вперед. Потом кончит. Встанет, оденется и пойдет на работу.

Придет вечером. Не помывшись, займется с моим трупом любовью. Попробует сзади. Потом откусит палец на ноге. Мизинец. Засунет его в глаз. То есть в дырку от глаза. Пойдет попьет кофе. Придет с баллончиком сливок. Напихает мне их во все возможные… Отрежет правую грудь. Положит на себя и начнет играть в инопланетян. Потом отрежет левую. Запачкается. Пойдет помоет руки. Увидит в ванной швабру. Захочет проверить, что будет, если вставить швабру. Испачкает в крови всю постель, но ничего не добьется. Тогда Марк разрежет мне живот и начнет проталкивать швабру. Устанет, как собака. Пойдет попьет кофе. Потом достанет свою спортивную сумку. Оторвет мне голову. Положит в холодильник на память. Все остальное распихает по сумкам, а туловище положит в ту, спортивную.

Отвезет за город и выбросит в реку. Вернется. Помоет мою голову под краном и ляжет с ней спать.

Я этого допустить просто не могу.

Марк все еще бреется. Я выхожу из душа и иду на кухню. Беру ножик с красной ручкой. Подхожу к Марку сзади и примериваюсь. Лучше всего полоснуть по шее. Это наверняка. А то пока протыкаешься через мышцы к сосудам, он десять раз оторвет голову мне.

– Марта, – говорит он – Поехали сегодня за город.

«В спортивной сумке», – соглашаюсь я про себя.

– Зачем?

– Погуляем.

Марк умывается и осматривает себя в зеркале. Он красивый. По крайней мере, сам так считает. А возражать не в моих правилах.

– Поедем?

Я прикидываю возможность втыкания ножика в шею Марка. Очевидно, что он успеет перехватить мою руку. И оторвет мне голову прямо здесь, в ванной. Вытрет кровь полотенцем.

– Мар–та…

– Да?

– Ты меня слышишь?

Надо подождать, пока он повернется ко мне спиной. А потом полоснуть по горлу. Решено.

Но Марк не отворачивается. Он притягивает мое лицо к своему и целует. А что, если сейчас? Нет, не получится… Черт!

Сегодня за завтраком я поняла, что Марк хочет затыкать меня ножиком для масла. Он сидел за столом и намазывал масло на кусок хлеба…

Смерть в чате

Однажды сижу я за компом. Вдруг – стук. Так явственно слышу: «Тук–тук!» Кто это в два часа ночи? Странно… Сижу дальше. Тут дверь тихонько приоткрывается и входит нечто в балахоне. И с косой.

– Ты кто? – спрашиваю, оробев для начала.

– Смерть, – тихо так отвечает. Стесняется.

– З–з–зачем?

Стоит, с ноги на ногу переминается. Косу в ручках вертит.

– Да так, – говорит. – Шла мимо, ну, и зашла… А че? Жалко что ли?

– Нет, – отвечаю приободрившись. – С чего ты взяла? Проходи. Чай будешь пить?