Евангелие от Егория - Игорь Ушаков

— Кончено… Пришел час: вот, предается Сын Человеческий в руки грешников. Вставайте, сонные тетери, пойдем обратно. Вот уже близится предающий меня.

И лишь они вернулись к месту, где трапезничали, появился Иуда Искариот с отрядом воинов, вооруженных мечами и секирами, и толпой служителей от первосвященников и фарисеев, оснащенных фонарями и светильниками. Апостолы, вскочив со своих мест, приготовившись к защите. Как всегда импульсивный, Петр, имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо. Имя рабу было Малх. Но Иисус сказал Петру:

— Вложи меч в ножны. Неужели мне не пить чаши, которую приготовил для меня Отец?

И, когда еще говорил он слова сии, подошел к нему Иуда, крепко обнял его и поцеловал, шепча ему на ухо, чтобы никто не расслышал:

— Прощай, мой любимый брат и учитель! Наступил наш час… Я уже свершил то, о чем мы договорились: за тобой пришли эти псы от Каиафы… И прости меня: не могу я видеть пытки, которым тебя подвергнут. Я сейчас же пойду и повешусь, ибо нет мне жизни без тебя! Прощай и прости, брат возлюбленный мой! Мужайся!..

И Иисус ответил Иуде лишь крепким объятием, крепко прижав его к груди своей. А кругом уже толпились какие-то стражники с мечами и копьями, первосвященники и старейшины народные. Сразу же после объятия с Иудой, на Иисуса набросились воины, связали его веревками и цепями и повели к первосвященнику Каиафе, куда собрались уже во множестве книжники и старейшины.

СУД ПЕРВОСВЯЩЕННИКОВ

Верные же ученики Иисусовы, увидев, как скрутили Иисуса и повели, бежали в панике. Один Петр следовал за Иисусом в отдалении, дойдя до самого двора первосвященникова, а затем, войдя внутрь, сел со служителями, чтобы видеть, чем все закончится. Страшно ему было, но еще сильнее было чувство сострадания к Иисусу. Ведь он был беззаветно, и к тому же бездумно, предан Иисусу.

Ввели Иисуса в здание, где собрались только те, кто имел право судить. Первосвященники, старейшины и весь синедрион, все они искали, в чем бы преступном обвинить Иисуса, чтобы предать его смерти, но не находили. И спросил его первосвященник Каиафа:

— Заклинаю тебя Богом, скажи нам, ты ли Мессия, или Христос, Сын Божий?

Иисус ответил ему в обычной своей манере, оставляя за собой всегда любое возможное толкование сказанного:

— Ты сказал, не я сказал.

Озверели члены синедриона, взирая на спокойного и независимо ведущего себя человека, которого они давно уже считали опасным государственным преступником: ведь он подрывал основы их религии, а к тому же, говорили, объявил себя и царем Иудейским. Стали они плевать Иисусу в лицо, отвешивать подзатыльники, а кто и бил его ногами. Спокойствие же, с которым Иисус переносил побои и оскорбления еще более выводили из себя собравшихся. Ведь толпа — всегда есть толпа, из кого бы она ни состояла: из вельмож ли, или из кухарок, или же из подвыпившей черни.

Между тем, рабы и служители, разведя огонь, потому что было холодно, стояли и грелись. Петр также стоял с ними и грелся. Он скорбел за Иисуса, мучаясь, что никак не может помочь своему учителю.

Тут одна раба-придверница, увидев его сидящего у огня и всмотревшись в него, сказала:

— А я видела тебя с этим Галилеянином, которого допытывают старейшины. Не один ли ты из учеников его?

Но Петр вскипел и наорал на женщину, говоря:

— Не знаю я, о чем ты говоришь, глупая баба!

С сим он поспешил — от греха подальше — покинуть двор. Но когда выходил он из ворот, увидела его другая женщина, стоявшая в толпе зевак, собравшихся, несмотря на очень раннее время — ночь едва только стала умирать на небе: «Бабоньки, гляньте на того пейсатого. Ей-ей я видела его своими глазами с Иисусом Назореем, когда тот нынче изгонял бесов из Лизки дурковатой!»

Петр, слыша слова те, опять отрекся с клятвою, что не знает никакого Назорея и никогда не видел его, кроме как нынче.

Однако тут же подошли другие стоявшие там зеваки и затараторили: «Точно, точно! Ты один из тех, кто ходит по стране и наводит смуту: речь твоя обличает тебя!»

Тогда Петр начал истово клясться и божиться, что не знает он того, кого пытают церковники.

И вдруг раздалось первое громкое «ку-ка-ре-ку!» и с ужасом вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: «Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от меня». И побежал он прочь от места того. И плакал он горько, осознав всю глубину своей трусости и подлости: ведь отрекся он от Иисуса, которого чтил за Учителя.

СМЕРТЬ ИУДЫ

Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать его смерти, а потом, связав его, отвели к римскому прокуратору Иудеи — Понтию Пилату.

Иуда, находившийся в это время рядом с прокураторским дворцом, увидел, как повели Иисуса со связанными руками, и как люди, которые только еще вчера смотрели Иисусу в рот и получали от него милости, насмешничали, плевали на него и били его, чем попало. «Мерзко племя человеческое, — подумал Иуда, — вчера возносили на руках, а нынче попирают в прах. И вот ради них-то мы с Иисусом и жертвуем собой? Не страшно умереть, но оправдана ли жертва наша? Ведь этому быдлу только и надо, что набить пузо, налакаться вина да граппы, а потом пощекотать себе нервы каким-нибудь зрелищем!»

Протиснувшись сквозь толпу любопытствующих, когда Иисуса проводили мимо, Иуда встретился с ним глазами. Он дотянулся до Иисуса, коснулся его рукой и сказал: «Мужайся, брат мой! Прости, что выбрал я для себя легкую смерть, а тебя посылаю на нечеловеческие мучения… Прощай!» На секунду остановившись, молча, только одними глазами ответил Иисус своему верному другу. Стражник грубо дернул замешкавшегося Иисуса, и его повели дальше под улюлюканье толпы. И тут каждый из них потерял из вида другого, ибо глаза обоих стали влажны от невольно набежавших слез…

Иуда, поняв, что Иисус будет осужден на смерть, пошел прочь из города. Он брел, как полоумный, не глядя под ноги, не разбирая дороги, спотыкаясь, падая, вновь поднимаясь… Он шел и шел, идя навстречу своей смерти, которую выбрал добровольно и нисколько не колеблясь. Было у него одно лишь сожаление, что не может он принять на себя муки Иисуса, которые ожидали того.

Ему опять стало нестерпимо больно, что друг его, лучший из людей, которых он когда-либо встречал, обречен на мучительнейшую казнь. Невольные слезы сострадания текли по его щекам, но он не замечал этого. Редкие попадавшиеся ему по пути прохожие с удивлением смотрели на плачущего человека, бредущего будто в сомнамбулическом сне: «Видать, у человека большое горе: может, потерял мать или отца, может, брата любимого…»

Иуда шел по пыльной дороге, по которой обычно крестьяне ездят в небольшую рощицу набрать сухого хвороста, да мальчишки бегают осенью по лесную ягоду.

Он нашел чуть в стороне от дороги крепкое дерево, залез на толстую ветку, которая была достаточно высоко над землей, проверил, прочна ли она, потом туго привязал к ней веревку, сделал петлю на другом конце и надел петлю себе на шею… После этого, как-то вдруг, будто вспомнил что-то очень важное, он полез в карман, достал оттуда тридцать серебряных монет, которые получил от первосвященника в уплату за предание Иисуса в руки стражников. Отрешенно посмотрев на монеты, Иуда с внезапным ожесточением изо всей силы бросил их далеко-далеко в придорожную пыль… Монеты, со звоном ударяясь о камни, покатились по дороге, блестя на безразлично ярком солнце.

Иуде впервые вдруг захотелось, чтобы люди узнали все же правду о нем: нет, он не предатель! Может, найдя эти деньги поблизости от его окоченевшего трупа, люди догадаются — пусть не сразу, пусть через сто, пусть через тысячу лет — что он не предал Иисуса. Ведь если он предал Иисуса из-за денег, то зачем же он, выбросив эти деньги, в тот же день повесился?.. Но тут же отчаяние охватило его, что никто и никогда не поймет их с Иисусом заговора — шествия на казнь ради идеи.

«А нужна ли эта жертва? — уже заколебался и Иуда. — Обречь себя на вечные людские проклятья!.. Ну, да Бог с ними, с людьми… Это во мне жалость к себе самому взыграла: не хочется вечно быть предателем в глазах даже тех, кого я не уважаю. На самом же деле, для успеха нашего с Иисусом плана я должен навеки остаться в людской памяти злодеем. Добро и зло… Свет и тьма… Тепло и холод… Одно не может существовать без другого!»

С этой последней мыслью Иуда бросился вниз. Он умер мгновенной и не мучительной смертью — хрястнули шейные позвонки, и душа Иуды отлетела в Царствие Небесное, если таковое действительно существовало…

ИИСУС У ПИЛАТА

Когда связанного Иисуса привели в римскую преторию, Пилат сидел в тени большого платана и с наслаждением пил красное вино, разбавленное холодной водой, которую специально для этих целей хранили в глубоком погребе. Пилату были по душе эти обычаи римских патрициев: сначала добровольно мучить себя жаждой в жаркие душные дни, а потом, когда уже казалось жизнь покидает тебя от жажды, позволить себе пить маленькими глоточками, давая буквально каждой капле проникать в иссушенную воздержанием полость рта…