Повесть о парашюте - Константин Кайтанов

Колкие струи морозного воздуха мгновенно врываются за ворот, за тугие перехваты фетровых летных сапог. Дважды делаю сальто и, взглянув на землю, выдергиваю кольцо. Сквозь плотно обтянутый летный шлем слышу свист падения. Поворачиваю голову и смотрю вверх. Вслед за мной несется измятый, вытянувшийся в колбасу купол парашюта. Сразу подкрадывается тревога: а вдруг парашют неисправен? Метров шестьдесят купол несется за мной, едва шевеля сморщенными клиньями, затем медленно расправляется — и вдруг раскрывается, основательно встряхнув меня. Поправляю ножные обхваты, усаживаюсь поудобнее и смотрю на землю. Мою посадку на аэродром не планировали. Приземляться мне надо было на площадку недалеко от него. И вот я вижу, как меня ветром несет к лесу. Ничего хорошего в этом нет. Я скольжу и мягко приземляюсь в глубокий снег прямо перед огромной сосной, едва не зацепившись куполом за ее вершину.

Недалеко деревня. Пока я снимал и собирал парашют, ко мне подбежали люди. Все вместе идем в деревню. Как выясняется, все в ней видели летающие самолеты, но вот парашютистов к ним еще не заносило. Пришлось разложить парашют на снегу, надеть на себя подвесную систему и в таком виде демонстрировать колхозникам парашют и взаимодействие его частей. Только я закончил свой показ, как раздался гудок нашей санитарной машины, и скоро я был на аэродроме, где у самолета меня ожидала комиссия. С барографа были сняты пломбы. Высота прыжка— 6800 метров. Начальник штаба, председатель комиссии крепко пожал мне руку и поздравил меня с рекордом высотного прыжка без кислородного прибора.

Я часто спрашивал себя: что движет человеком в его стремлении покорить высоту? Спрашивал, потому что и в себе ощущал это стремление, но не мог осмыслить, сформулировать его. Стратосфера влечет к себе исследователя, как полярников манят необъятные ледяные просторы. Я чувствовал это по себе: чем выше я поднимался на самолете, тем меньше оставался удовлетворен достигнутым потолком полета. Однажды, когда я поднялся на высоту, превышающую 9000 метров, у меня мелькнула мысль: «Смог бы я с этой высоты совершить прыжок, если б вдруг возникла такая необходимость?»

«Смог бы» — основательно поразмыслив, ответил я сам себе. В самом деле, к этому времени в моем активе значилось более четырехсот прыжков, несколько десятков подъемов на высоту до 10000 метров. Я прошел специальный курс тренировки в барокамере. Словом, я считал, что при моей тогдашней спортивной форме я способен совершить прыжок с высоты порядка 10–12 километров. Летом 1936 года мы с Евдокимовым подали рапорт наркому обороны Ворошилову с просьбой разрешить нам прыжки из стратосферы. Предполагалось, что Евдокимов будет прыгать с задержкой раскрытия, а я — с немедленным раскрытием парашюта, В долгие дни ожидания ответа от наркома я не переставал тренироваться. Полеты на высоту до 9000 метров чередовались пребыванием в барокамере, в которой я «поднимался» на высоту до 13000 метров.

Поздней осенью 1936 года пришел долгожданный ответ. Маршал Советского Союза разрешил начать подготовку к тренировочному прыжку из стратосферы и совершить его, когда подготовка закончится.

Мы по рекомендации медиков еще увеличили объем тренировок. День за днем я приучал свой организм к кислородному голоданию, испытывал и «доводил» кислородную аппаратуру.

Эта напряженная работа продолжалась всю зиму и весну 1937 года. Вместе со мной тренировался и мой товарищ летчик Михаил Скитев. Он должен был поднять меня на самолете на ту высоту, с которой предполагалось совершить прыжок.

На 23 июля было назначено последнее испытание — «подъем» в барокамере на высоту до 14000 метров с имитацией всех действий с кислородной аппаратурой, открыванием фонаря, вылезания. Достаточно натренированные, уверенные в своей физической выносливости, мы пришли на сеанс в барокамеру, как на обычное наше летное задание. Наш тренер закончил последние приготовления. Приборы опробованы. Кислородная аппаратура выверена. Мы вошли в большой металлический барабан, и стальная тяжелая дверь захлопнулась за нами. Теперь только через четыре маленьких иллюминатора мы могли смотреть на внешний мир.

Надеты кислородные маски. Открыт доступ кислорода. Сеанс начался. Стрелка высотомера пошла вправо. Высота 8000 метров. Самочувствие нормальное. Высота 12000 метров. Мы чувствуем себя по-прежнему хорошо. Дружно поднимаем правые руки вверх, давая знать, что можно «подниматься» дальше.

Глухо жужжит электромотор насоса, откачивают его воздух. Постепенно мы начинаем ощущать высоту. Дышать становится труднее. Появляется какая-то вялость… Между тем стрелка высотомера доползла до отметки 14000. Теперь надо пробыть 30 минут на этой «высоте». Томительно тянулись эти полчаса. Я чувствовал страшную усталость. В голове появился какой-то шум. А в конце сеанса нужно было сделать движения, имитирующие отделение от самолета. Хватит ли у меня для этого сил? И вообще — зачем это нужно?..

Медленно, под неумолкающий звон в голове, я приподнимаюсь. Какая-то сила сковывает мои движения. Сердце бьется так, будто я заканчиваю дистанцию на 10 километров. Когда я полностью выпрямился, шум в голове еще более усилился. Казалось, будто я, как в свои молодые годы, когда еще работал котельщиком, сижу внутри котла, поддерживая заклепки, а снаружи кто-то непрерывно стучит молотом.

Сквозь иллюминатор я вижу сосредоточенное лицо врача. Знаком руки показываю ему, что все в порядке. Встать и выпрямиться я смог. Теперь надо сделать несколько приседаний. Напрягаю силы и медленно приседаю несколько раз. Когда я вновь сажусь, сердце колотится так, словно оно собирается выскочить из грудной клетки. Глаза застилает какая-то пелена, сквозь которую мельтешат сотни, тысячи ярких шариков. Считаю свой пульс. 135 ударов в минуту. Встать и присесть. Казалось бы, чего проще. Однако на «высоте» 14000 метров это требует огромных усилий. Проделываю еще несколько действий, предусмотренных планом, и даю знак, что все выполнено. Стрелка высотомера медленно поползла в обратном направлении на «спуск». Последний экзамен сдан.

Оставшееся до полета время мы должны были провести на строгом режиме. Созвали военно-научный консилиум, и каждый его участник придирчиво выслушивал, выстукивал, осматривал нас.

Видимо, не найдя повода для какой-либо «зацепки», комиссия дала согласие на наш полет. Была установлена строгая диета питания. Железный распорядок дня. Спали мы в отдельной комнате. Вечером военврач брал нас под руки, приводил в спальню и любезно желал спокойной ночи. Затем в коридоре появлялся часовой. Он бдительно следил, чтобы к нам никто не заходил и чтобы мы не вели разговоров через окно со своими друзьями-летчиками, которые, понятное дело, интересовались нашей подготовкой и не на шутку жалели нас…