Синельников (сборник рассказов) - Лях Андрей Георгиевич

– Георгий Глебыч, вы что же, считаете, что я не прав и вся версия насчет Сахно – ерунда?

– Да в том-то и беда, что ты, скорее всего, прав… Володя, у нас цейтнот, нам на пятки наступает ФСБ, а к ним подбирается ГРУ – разнюхали, слетаются… Нас тут даже прокуратура не защитит.

Старик покосился на Игорька, и я понял, что слышу продолжение какого-то недавнего спора. Граф Ивлев тут же взвился.

– Разрешите мне. Хотим мы того или нет, в наших руках судьба гениального открытия и гениального физика. Да, он воспользовался знаниями для сведения личных счетов, попытался ликвидировать воровского авторитета, но заметьте – не продал своего изобретения в Америку, не обогатился за этот счет – значит, в этом человеке жив патриотизм. Без сомнений, Сахно владеет записями Пономарева-старшего, это национальное достояние, поймите, мы стоим на пороге пересмотра самых фундаментальных понятий современной физики…

– Пересмотром понятий пусть занимается академик Деркач, – зарычал Старик. – А у нас свои заботы, Игорь Вячеславович. Пусть я худший патриот, чем Сахно, зато понимаю некоторые простые вещи. У нас нет ни малейших оснований его задержать, да и володина куртка пока что целехонька, а вот чекисты без всяких оснований уволокут твоего патриота куда ворон костей не заносил, и завтра все его секреты всплывут у американцев, а послезавтра эти же американцы решат, что нашу нефть они могут прекрасно добывать и без нас. И это еще в лучшем случае. А в худшем мы подарим какому-нибудь подонку такую власть, какая ему во сне не снилась, и во первых строках он избавится от нас с вами, уважаемый Игорь, потому что мы станем категорически не нужны во всероссийском масштабе. А дальше начнется такое, о чем лучше не думать и чего мы, на наше счастье, уже не увидим.

Игорек мрачно отвернулся.

– Все равно, я совершенно не согласен с таким приказом. Путь уж лучше огласка.

– Огласка чего? – ехидно поинтересовался Старик. Мне стало не по себе.

– Минуту, господа офицеры. Вы о чем? Какой приказ?

Игорек взглянул на меня с тоской.

– Да такой. Тебя небось и пошлют, Терминатор хренов.

Жанна оказалась крохотным встрепанным воробышком уже известного возраста – скорее даже не воробышком, а ежиком, благодаря стоящим клином коротко стриженым волосам и острому курносому носику – ни дать, ни взять, персонаж мультфильма. У Полины из одной ноги можно было бы сделать двух таких. Задрав голову, подруга преступного физика смотрела на меня со смесью ужаса и восторга.

– Саша говорил, что вы придете, – восхищенно прошептала она.

– Он что, здесь? – аккуратные немецкие пупырышки «вальтеровской» рукоятки тут же вдавились мне в ладонь.

– Нет, – все с тем же энтузиазмом откликнулась Жанна.

– Ага, – я понял, что надо ковать железо, пока горячо. – Вот что, Жанна, позвольте, я войду, и поговорим.

Через прихожую, завешанную какими-то халатами и фотографиями, мимо навороченного, в шлангах и амортизаторах, рогатого спортивного велосипеда я энергично препроводил ее на кухню, причем моя ладонь заняла у нее примерно полспины.

– Жанна, – сказал я, усадив ее на табуретку – крошка-ежик переплела пальцы прижатых к груди рук, сжавшись и по-прежнему глядя на меня расширенными глазами. – Отвечайте мне прямо и немедленно – за что он убил Логвинова и Каменцева?

– А вы знаете, – закричала Жанна, но опять-таки шепотом, – какие это были мерзавцы? Как они над ним измывались?

– Ничего не знаю, – меня терзало скверное предчувствие и до сердечной тоски захотелось закурить. – Это связано с компанией «Магма»?

– Нет… то есть я об этом ничего не знаю, ни о какой «Магме». Они над ним издевались в школе. Травили его, как могли… настоящие фашисты.

Действительность заскользила из-под пальцев.

– Ну да, а учителя труда он убил за то, что тот заставил его делать ручку для совка.

– Этого я не застала, я тогда училась в другой школе. – Жанна даже вытянула шею в страстном желании убедить. – Но он как-то страшно унизил Сашу, заставил его убираться, Саша занимался у него в каком-то кружке, вырезал… я не помню… кажется, подводную лодку…

Я тяжело опустился на стул с красной подушечкой и бессмысленно уставился на облупленную раму окна. За окном ветер качал ветку тополя с тремя оставшимися почерневшими листьями. Истина имеет свой собственный, неповторимый аромат; ложь может выглядеть в двадцать раз убедительней, но такого аромата у нее нет, и здесь не ошибешься. Я понял, что ежик не врет и ничего не путает, и я на самом деле столкнулся с развязкой старинной школьной распри. Ко мне вдруг подступила невыносимая усталость, иметь дело с безумными – тяжкая работа.

– Мать вашу конем так нехорошо через семь гробов с присвистом! – заорал я. Все Светы стервы, все Жанны чокнутые, закон природы, ничего не поделаешь. – Вы были детьми, учились в школе тридцать лет назад, какого хрена? Да что бы там ни было, за это не убивают!

– Саша говорит, – патетически заявила Жанна, – что настоящая жизнь была именно тогда. Ну, и еще немного в студенческие годы, а дальше пошло уже сплошное корыстолюбие. Знаете, я тоже не понимаю этого странного напутствия: «Сегодня вы вступаете в жизнь…» А до этого что было? Смерть, что ли? – она выразительно пожала воробьиными плечиками.

– Что он за такой чертов Питер Пэн, – пробурчал я. – Вечно хочет оставаться ребенком? И народ при этом крошить?

Тут моя хозяйка поспешила сменить тему.

– Давайте я вас угощу чаем, – предложила она, вновь глядя на меня сияющими глазами. – У меня совершенно потрясающий цейлонский чай, представляете, настоящий, со Шри Ланки! Спорю, что вы такого даже не видели!

– Давайте, – согласился я. – И продолжим нашу изящную беседу. Кого еще он убил?

– Не знаю, – Жанна оглянулась на меня с прежним ужасом – невероятно, с какой скоростью менялись у нее настроения. – Кажется, еще этого парня… ну, который мучил его в армии. Скажите, что ему грозит? Что с ни могут сделать? Он ведь гениальный физик!

– Закон для всех одинаков. Вам не противно было во всем этом участвовать?

Она всхлипнула.

– Я и не участвовала. Он просто приходил и рассказывал. У него ведь никого нет…

– Ну хорошо, просто выслушивать все это?

Она хлюпнула громче. Вышло внушительно.

– Я даже не помню, когда его не любила…

Черт знает почему Жанна начала мне нравиться.

– Как по-вашему, его можно склонить к сотрудничеству?

Жанна зачарованно устремила взор в какие-то выси.

– Он обречен, я это знаю… И он знает… Вы опоздали, ему уже никто не нужен.

Хваленый чай оказался зверски ароматизирован, плотные, почти вязкие приторные запахи наполнили кухню. Тоска захлестнула меня еще острее.

– Жанна, вы ему указывали – как одеваться, что покупать из вещей?

Она взглянула на меня с изумлением:

– Конечно, нет. Какой же мужчина это потерпит? Я, правда, пыталась советовать… – тут до нее дошла суть вопроса, она поняла, но спрашивать ничего не стала, а радостно заулыбалась, чем понравилась мне еще больше. – Владимир… можно называть вас Володей? Володя, эта женщина вам не подходит. Поверьте, вы не будете с ней счастливы!

– Она очень красивая, – вздохнул я.

– Ну и что? – воскликнула Жанна, но теперь уже не шепотом, а во весь голос, – Володя, красота – ведь это на полгода! Ни в коем случае, послушайте меня, я знаю, что говорю!

– Ладно, пошли дальше. Записи Пономарева-старшего у него?

– Да, у Елены Александровны целый архив! Представляете, они сохранили его даже в блокаду! Он одно время хранился у меня, но теперь Саша все унес… Не знаю куда…

– Хорошо, а вам что-нибудь известно об информационном поле?

Она темпераментно потрясла головой.

– Я в этой физике ни бум-бум. А объяснять Саша не любит… и не умеет, учитель из него никакой…

Тут ее лицо осветилось прямо-таки материнской улыбкой.

– Это он вам велел во всем сознаваться?

– Он сказал, что я ни при чем, и мне ничего не будет.