Подвиг - Борис Лапин

«СОЛНЦЕ ВОСХОДИТ С ВОСТОКА»

Объяснив мне устройство своих аппаратов, мистер Лу занимает меня разговорами. Но разговор плохо клеился.

Я попросил показать мне пароход и познакомить, если можно, с капитаном. При упоминании о капитане он недовольно сморщился.

— Зачем вам капитан? Я — племянник судовладельца. Судовладелец — мой почтенный дядя. Капитан — наш служащий.

— Нет, я просто хотел бы познакомиться с ним как с норвежцем, служащим на китайском пароходе. Вообще мне интересно познакомиться с судостроительством ваших пароходов.

— В таком случае вы можете видеть капитана. Вот капитан. Он разговаривает с матросами.

С палубы доносились дикий вопль и ругань, которую только с большой натяжкой можно было назвать разговором. Я выглянул в окно рубки. На палубе стоял какой-то замасленный, небритый субъект, горланивший и оравший, размахивая снятой с головы бескозыркой. Заметив меня, он остановился:

— Хо! Халло, хилло, хелло! Вот эта треска с помидорами! Симпатичнейшая белая морда! Откуда вы взялись здесь?

Он, по-видимому, забыл о матросах и, пошатнувшись, сел на бочку, марая липким рассолом свою синюю робу. Он икнул, изобразив на своем лице приятную улыбку, и широким взмахом руки показал мне на дверь какой-то клетушки, на которой было выведено мелом: «Captain’s room».

Кули продолжали бегать и, суетливо крича, выполняли свою работу, как будто капитана вовсе не существовало на свете. Да и вообще я удивляюсь, как они понимают его приказания даже в те часы, когда он трезв. Ни капитан, ни первый помощник не знают ни одного слова по-китайски. Они объясняются с матросами на отвратительном «пиджин-инглиш», в котором каждый выдумывает новые правила и новые слова.

— Войдите в мою каюту, войдите. Ничего, ничего — не споткнетесь. Это ящик от пива. Вот! А теперь запрем дверь на ключ… О, белому человеку надо быть осторожным… Они выпьют целый океан, если не запереть его на ключ. Перераспроклятые люди! Вы кто — немец? А, русский! Очень приятно, и, надеюсь, не служите желтолицым? Я их жгу с чертями на обед, в рваный рот их бабушки!

Он вытаскивал из всех углов каюты бутылки, склянки и стаканы. Они были всевозможных форм и цветов, заклеенные этикетками, как в аптекарском магазине. Ром, пиво, виски китайских, японских, американских и сиамских заводов.

— Пью ваше здоровье. Пейте, — сказал он. — Я капитан. Уважаемая личность. Герой. Но скажите, где мой корабль? Неужели вот эта плавучая дыра, исключенная из Ллойдовских списков! Я вас вешаю… то есть не вас, а вас — желтолицые портовые контроли.

За пять минут он третий раз говорил о «желтолицых». Они здорово ему, должно быть, досадили. В его голосе были пьяная горечь неудачника, обиженное самолюбие, задавленная ненависть.

— Я говорю вам, я бы их повесил… Можете себе представить, ведь я бросил службу в лучшей океанской фирме. Я служил в «Сорабайа Нидерландше Коммерциаль Леенье». В те времена вы бы меня не узнали. Нет! Вы бы меня не узнали. Вы это можете себе представить или нет?

— Могу, могу. Отчего же не могу представить?

— Ну, так вот… И я бросил все и поехал на Север. Восемнадцать лет, приятель, я плавал в тропиках, и пришлось отправиться чуть ли не на полюс. В прошлом году я отправился в Батавии к специалисту. Специалист говорит: «Еще два года в этом климате — и вы сгниете и счахнете». У меня началась тропическая болезнь. По-английски она называется «спрюс» («соки»). Представьте себе, друг, что у вас начинается истечение из всех слизистых оболочек — нос, рот, десны. Страшнейший понос. Глоток коньяку сгибает вас в дугу, как каракатицу. А? Вот это и есть спрюс.

Не знаю, как в тропиках, но здесь глоток коньяку совсем не сгибал его в дугу, как каракатицу. Он пил коньяк стакан за стаканом и вытирал ладонью нос. У него был красный круглый нос, похожий на вздутый волдырь, присосавшийся к лицу.

— Я надеюсь, что с переменой климата вы быстро поправитесь, — сказал я, чувствуя некоторую неловкость от этого разговора.

— Чепуха, сэр. Отчего бы мне поправиться? А если бы я и поправился, то все равно это ни к чему. Будьте уверены, что мы не доплывем до Шанхая. Это я вам говорю — я, капитан. Япошки делают в Китае что хотят. После того как Шанхай не выпустил наш пароход, они буксировали его до Чи-Фу и там приписали его порту. Знаете — «китайсыка генерала шибко люби японские деньги». Думала ли моя мамочка, что ее сын будет командовать на этой вавилонской башне? Боже мой, здесь капитан хуже последней швабры. Вы смеетесь? Я — старый капитан…

Он заплакал и стал сосать виски, тоскливо утирая слезы рукавом. С палубы к нам доносились крики, топот кули и визг лебедки. Пароход давал бестолковые гудки, вызывая отправившийся к берегу катер. Я не знал, как выбраться из каюты норвежца.

Раздался отчетливый, уверенный стук в дверь. Я увидел в стекле иллюминатора черную фуражку и скучно вежливое лицо господина Куроми.

— Прошу извинения, синчьо-сан (господин капитан), могу ли я осмелиться прервать вашу беседу?

— Тсс… вот он! Япошка-стивидор. Он был здесь, когда мы стояли в Аомори. Что ему здесь нужно? Он служит на «Асахи-мару». Где слыхано, чтобы стивидор делал указания капитану? Не слушался отца-матери, послушайся телячьей шкуры! Когда он смотрит на меня, — это как будто в мою душу впился клоп. Он назначен фирмой следить за укладкой груза, но в действительности он следит за мной. Будьте спокойны. Он обязательно донесет обо всем, что увидит, в правление «Футци-Сима». Сейчас открою! Сейчас. Пожалуйста, господин стивидор. Боже, как я рад вас видеть! Не хотите ли одну кружку пива? Или, как говорят американцы, одну «шхуну»? Я ведь ничтожнейшая личность — капитан! А что такое капитан по сравнению с такой важной птицей, как стивидор?

Он растворил дверь и впустил Куроми, издевательски и пьяно кланяясь, преувеличенными глубокими рывками передразнивая церемонную манеру японцев.

— Какие новости вы мне принесли? Наверно, уж какие-нибудь новые распоряжения от вашей фирмы. Выбросить, например, рыбу за борт и отправиться грузиться снегом на Южный полюс. Пожалуйста, Куроми-сан. Готов исполнить беспрекословно.

— Дайте ваше уважаемое извинение, — равнодушно сказал стивидор, — за то, что я прерываю вашу речь. Я очень тороплюсь. Господин манаджер нашей фирмы распорядился ускорить погрузку. Иначе вы будете оштрафованы. Господин манаджер сделал мне замечание, что ваши кули работают, как шайка забастовщиков. Он опасается, не слишком ли занят господин капитан, чтобы исполнять свои обязанности на судне. Об этом будет сообщено судовладельцам. Если капитаны не будут подчиняться распоряжениям нашей фирмы, то фирма перестанет фрахтовать пароходы в Шанхае. Мне кажется, — может быть, я ошибаюсь, — что выбор между великим господином капитаном и нашей маленькой фирмой не очень затруднит пароходовладельцев.

— Ну, ну, ну, я, кажется, всегда исполнял все требования… прослужив восемнадцать лет… и вообще не замечен…

Стивидор поклонился и вышел. Я пошел вслед за ним. Шлюпка отходила к берегу, где прибой, усиленный приливом, образовал кипучий белопенный бурун. Навстречу шлюпке от берега шел катер, волочивший за собой вереницу желтых остроносых кунгасов, наполненных людьми. Рыбный завод Рикуоку, отработавший сезон, должен быть снят двумя пароходами: «Кьенг-Чау» принимает с берега соленую рыбу и консервы, «Асахи-мару» снимает рабочих с завода. К зиме на заводе не остается никого, кроме немногих сторожей из курильских туземцев-айнов, занимающихся на досуге рыбной ловлей и охотой. Несмотря на сравнительную близость Японии, остров слабо населен В последние годы на западном берегу его появилось несколько японских селений. Японское правительство спешит колонизовать острова. С восточной стороны Урупа в десяти милях от завода находится небольшая и мелкая гавань Тава-но-Нома, где прилепилось несколько японских рыбацких домишек.

Последний айну

7 октября 1928 года

Ночью был ветер, и пароход качался на волнах, уныло скрипя якорными цепями. В трюме что-то перекатывалось со стуком и бульканьем. К утру море успокоилось.

Мы стоим совсем недалеко от берега, и здесь якорный крюк еще может зацепиться за дно. Но в нескольких километрах отсюда места, где самый глубоководный лот не достает дна, знаменитая «курильская впадина», над которой проходит холодное течение Ойясиво. Ее глубина — свыше десяти километров. Там, на дне, — пучеглазые рыбы, мертвая зона, черные водоросли. Давление там так велико, что сплющенные остатки погибших кораблей не могут дойти до самого дна. Они замедляют с каждым метром свое падение в головокружительную водяную бездну, пока плотность воды не заставляет их совсем остановиться, и вот они повисают между поверхностью океана и дном, то поднимаясь вверх, то опускаясь.