Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

Сюсанна, проглотив, вытаращила глаза:

— Тебя?

Ева, кивнув, улыбнулась:

— Он так сказал. Сказал, когда он в следующий раз в Лондон поедет, я смогу поехать с ним.

— О!

Это был только вздох, совершенно непроизвольный тихий вздох, вызвавший отклик Евы. Она тут же погасила сигарету и накрыла ладонью руку Сюсанны.

— Не переживай, — сказала она, улыбаясь еще шире. — Уж мы что-нибудь придумаем, чтобы и ты могла поехать с нами.

— Боже мой! — сказала Инес, разматывая платок на шее. — И долго еще маме все это терпеть?

Лидия, прислонившаяся к дверному косяку, чуть улыбнулась и пожала плечами, руки ее по-прежнему были скрещены на груди.

— С неделю еще.

Сняв сапоги, Инес стояла, держа их большим и указательным пальцем и высматривая, куда бы поставить. Наконец она водрузила их на ящик с инструментами. Сняла пальто и повесила его, а потом, держась за стену, стала пробираться между грудой коробок и зеркалом в передней.

— Лучше бы мама перебралась к нам на время ремонта, — сказала она, заглядывая в темную ванную. Там зияли пустые отверстия труб. Стены были покрыты чем-то коричневым. Неужели оргалит? Неужели можно отделывать ванную оргалитом?

— Мне и тут неплохо, — сказала Лидия. — Ты, наверное, хочешь кофе?

— А мама сможет сварить кофе?

— Конечно. Кухня почти готова.

Она отвернулась и пошла на кухню. Инес последовала за ней, перешагнула еще через одну коробку, потом остановилась в дверях и осмотрелась. Окно находилось на прежнем месте, но все остальное стало по-другому. Новые шкафчики и полки. Зеленая плита. И такие же зеленые холодильник и морозилка. Но кафель возле мойки по-прежнему отсутствовал, как и пластик на разделочном столе.

— Авокадо, — произнесла Инес и села у стола.

— Что, прости?

Лидия вопросительно подняла брови, наливая воду. Она была безупречна, как всегда. Словно только что вынутая из заморозки. Белая блузка. Серая строгая юбка. Начищенные до блеска черные туфли на невысоком фигурном каблуке. Тщательно уложенные седые волосы. Инес торопливо пригладила свои и поджала пальцы ног в чулках.

— Цвет плиты и холодильников. Он называется «авокадо».

Лидия снова пожала плечами:

— Ах вот что! Возможно. Тут уж выбирать не приходится.

Это была не вполне правда, и обе это знали. Лидии полагался кафель на все стены ванной, а не только по краю самой ванны, как остальным жильцам. Кроме того, ей удалось договориться насчет еще одной комнаты из соседней квартиры, жилец которой только что умер — она ведь лишилась бывшей спальни девочек из-за того, что теперь в каждой квартире сделали отдельную ванную. Ей даже не понадобилось как-то особенно это аргументировать: Бертильсон, домовладелец, учел ее пожелания, выраженные с помощью тщательно сформулированных косвенных оборотов, и возвратил в виде уже готовых предложений. Все, что требовалось от Лидии, — это кивнуть. Может, в какой-нибудь из косвенных оборотов она вставила и зеленую плиту. Инес этого не знала, но спросить ей и в голову не приходило. Лидия не из тех, кого можно спрашивать о чем захочешь. Пока. Но скоро она станет старенькая, и вот тогда…

— Бьёрн ведь уже уехал, правда? — спросила Лидия и поставила чашку перед Инес.

— Да. Рано утром выехал.

— Через Каструп?

— Да.

Лидия бросила взгляд на свои часики:

— Тогда он, наверное, уже добрался…

Инес посмотрела на свои:

— Ага. Он уже там…

— И уже встретился с Элси.

Инес устремила взгляд в окно и так ничего и не ответила, только издала горлом некий звук. Его можно было истолковать как согласие. Или как возражение. Что, в общем-то, дела не меняло. Лидия глянула на Инес, пока наливала кофе.

— Да-да, — продолжала она и, усевшись за стол, взялась за свою чашку. — Вот будет хорошо!

«Будет ли?» — шипит в голове, и Инес поспешно подняла чашку с кофе, словно прячась за ней. Лидия слегка улыбнулась через стол и подтолкнула блюдце с домашним печеньем в сторону Инес. Поверх печенья лежала салфетка, маленькая японская салфеточка из рисовой бумаги, с розовой каемкой и голубыми цветами. Инес увидела ее и сморгнула. Не расстраиваться. Расстраиваться совершенно не с чего.

— Как у него дела? Ну, в денежном смысле?

Лидия склонила голову набок. Инес оторвала наконец взгляд от салфетки.

— Не знаю. Думаю, все неплохо. Этим Биргер занимается.

— Биргер? — переспросила Лидия. — Вот как?

— Биргер понимает в деньгах.

— Не сомневаюсь, — сказала Лидия и улыбнулась самой ядовитой из своих улыбок.

Инес закрыла глаза и открыла снова. Спокойствие, только спокойствие. Потянулась за печеньем, маленьким крошливым печеньицем из жирного песочного теста, и уже собралась обмакнуть его в кофе, но вовремя спохватилась, где она. Лидия, разумеется, печенья не взяла, только помешивала свой кофе ложечкой, хоть никогда не пила кофе с сахаром.

— А Биргер хорошо себя чувствует? — спросила она.

Вопрос тоже был странный. Ведь Биргер и Лидия виделись меньше суток назад, они преподают в одной и той же гимназии и все перемены проводят в одной и той же учительской. Правда, Инес не имела ни малейшего представления о том, как часто они беседуют, — и Лидия, и Биргер не особенно любили рассказывать о взаимоотношениях с коллегами.

— Спасибо, — спустя мгновение ответила Инес. — Биргер себя хорошо чувствует.

— А Сюсанна?

Инес осторожно откусила печенье, и ливень мелких крошек посыпался в чашку.

— Ну да, — сказала она наконец. — И Сюсанна хорошо себя чувствует.

— Она на днях пришла в школу накрашенная, — сказала Лидия. — Очень ярко накрашенная.

Инес подняла чашку, чтобы выиграть время. Надо подумать. Сюсанна — накрашенная? В школе? Спокойствие, только спокойствие.

— Ну, — произнесла она наконец, отставив чашку. — Экспериментирует над собой немножко. Как раз теперь.

Лидия тоже подняла чашку и посмотрела Инес в глаза:

— Да. Возраст, видимо.

— Ну да, он самый. Да еще эти курсы.

— Что за курсы?

— Искусства правильно краситься.

Лидия подняла брови.

— Ах вот оно что, — сказала она, слегка улыбнувшись снова. — Будем надеяться, что они помогут. Со временем.

Инес доела свое печенье. Уставилась в наполовину выпитую чашку, думая, что бы еще сказать, но так и не придумала. Лидия повернула голову и посмотрела в окно. Утренний дождь со снегом уже перестал, но свет едва брезжил. Декабрьская темень. Лидия и Инес какое-то время сидели молча, не глядя друг на друга.

— Она вернется с ним вместе? — наконец спросила Лидия.

Инес вопросительно взглянула на нее:

— Кто?

— Элси. Она вернется вместе с Бьёрном?

Плечи Инес поникли, и в какой-то миг она словно увидела себя со стороны, бессильная фигура, растекающаяся по стулу. Тряпичная кукла, полная такого отвращения, что не поднять головы. Сестра, которой опротивела сестра. Жена, которой опротивел муж. Мать, которой опротивела дочь. Дочь, которой опротивела мать. Человек долга, которому опротивел его долг. Человек, которому опротивело быть человеком.

Собравшись с силами, она выпрямилась и поправила челку.

— Не имею представления.

Между бровями у Лидии появилась морщинка.

— Но ты же с ней на днях разговаривала?

Инес посмотрела матери в глаза, и отвращение как ветром сдуло. То, что она ощущала теперь, было нечто иное, насущно необходимое, точно костный мозг, и такое же скрытое от глаз, нечто, позволяющее тебе жить, однако предпочитающее, чтобы его не тревожили мыслью.

— Ну да.

— И ты не спросила.

— Спросила, конечно.

— А она что сказала?

— Что не знает, разумеется.

Лидия не ответила. Инес подняла свою чашку.

— Может, Элси сама ее спросит? Мама живет в отеле «Стрэнд-Палас». Телефон у меня есть.

Наконец и Лидия отвела взгляд.

— Нет, — сказала она. — Я не то имела в виду. Просто поинтересовалась.

Каблуки уходящей Инес громко стучат по мраморным ступенькам. Это прекрасно, стук созвучен этому дню, да, пожалуй, всей ее жизни. Она толкнула стеклянную дверь подъезда, но потом остановилась посреди тротуара, вытащила шейный платок, сложила треугольником и повязала на голову, застегнула пальто на все пуговицы и натянула перчатки. Вот так. Теперь она готова ко всему. Только попробуйте, смутно подумалось ей. Давайте. Если посмеете.

Тряхнув головой, она пошла размашистым шагом и распрямив плечи. Сумка хлопала по бедру, и вскоре Инес запыхалась, но не настолько, чтобы снизить темп. Вместо этого она пошла более длинными шагами и отметила не без удовольствия, что, во всяком случае, не потеет. Может, ее охлаждали изнутри ругательства, ругательства, выходящие на поверхность, по одному на каждый шаг. Черт. Бля. Твою мать. Она вежливо чуть улыбнулась и кивнула в сторону какого-то знакомого лица на другой стороне улицы, лица без имени, возможно принадлежащего родителю одной из этих долбаных учениц, с которыми она валандается, маленьких жизнерадостных идиоток, не знающих, где у них дома плита стоит, одной из этих хохотушек, уверенных — они такие необыкновенные, что им никогда в жизни не придется жратву готовить. Фигушки! Лет в пятнадцать можно, конечно, воображать себе и такое, а вот будет тебе двадцать, голубушка, и ты забеременеешь, и уж тогда где-где, а у плиты настоишься. Ведь любой мужик наследственно предрасположен к ору и крику, и он разорется вовсю, если ему каждые четыре часа не затыкать пасть жратвой.