Легко - Андрей Скубиц

Я: Что за ерунда!

Агата: Конечно, плевала! И на метле над Великим Рогом летала, и всех этих мужиков из Камна-Реки с толку сбила, заморочила, все хотели любовью со мной заняться. А вы знаете эту старуху, восьмидесятилетнюю?

Она издевается надо мной. Надо мной! Эта бабенка.

Агата: Так это ее я ударила. Сковородой по голове. Я! И никто другой! Мамочка меня удерживала, предупреждала, просила не искать беды, а я не послушала.

Ушам своим не верю.

Она хочет меня спровоцировать.

Невероятно. Все то же самое, что раньше. Все эти истории о полете на метле и плевании в колодец. Все то же самое, только сейчас она хочет выбить меня из колеи. Ей не удается. Нет, это не она ее ударила!

Да, на такие номера она очень даже способна. Куда там! Впечатление хочет произвести. Вульгарная, за словом в карман не полезет, но сейчас — другое. Я ведь не дурак, на лбу не написано, но раньше мы друг друга лучше понимали. Это Шулич все испортил, начиная с его бурека и дальше, как он хорошо все понимает, потом еще этот ребенок… Грязные, абсолютно неуместные намеки… Свинья.

Почему она сейчас такая? Почему так себя ведет? Почему это говорит? Только сейчас вижу, как у меня напряглось горло, еще чуть-чуть и буду заикаться, сам того не замечая; пытаюсь взять себя под контроль…

Я: Почему?

Агата снова наклоняется в мою сторону, эти ее острые, обидчивые глаза. Почему обидчивые? Пару часов назад я ее спас от Шулича, не ее, правда, а Тоне; а еще раньше вытащил из еще более опасной переделки. Почему такой ядовитый взгляд? Мне ведь нужны от нее только слова. Только понимание. Чтобы она задумалась, какая у нее дорога. Пусть так смотрит на Шулича, который сейчас держит ее ребенка, один раз он уже пытался выкинуть его в долину. Уж слишком часто, с того момента, как мы знакомы, она принимает вид обиженного питбуля. А это всего несколько часов. А что будет, если ты пробудешь вместе с ней более длительное время? Да, эта построит любого мужика, вот только не Маринко Шаркези.

Агата: Зачем ударила? Это вас интересует? Потому что она не должна говорить, что я — курба.

Я: Что говорить?

У меня даже челюсть отяжелела от всех этих странных речей. Что еще она будет валить на дорогу, вместо того чтобы пойти по ней? Какие фантазии?

Агата: Мне жаль ее. Хорошая тетка, всегда мне что-то давала. Только какого черта она начала против меня наговаривать?

Я: Что ты курба?

Агата: Что я сошлась с Маринко и бог меня за это накажет, потому что не хожу в школу.

Для нее это все святая правда. Она за две секунды убедит себя в том, что все, что она выдумает, правда.

Действительно верит. Действительно верит, что сама ее ударила, это видно. Только для того, чтобы заставить меня поверить в это. И это единственный действенный метод — верить во что-то, потому что это с нее снимает груз: что старуха такие глупости говорила, что это даже правильно, что дом был полон цыган. Старуха, которая наверняка была испугана до смерти. Что может старуха знать о цыганах, о ней, о Маринко? Откуда она могла бы это знать, если только видела ее изредка, издалека? Отвечая на это, Агата продолжает:

Агата: Она мне давала конфетки, когда я была ребенком. Что, мол, я и этих конфеток не заслуживала.

Конфет. Удар сковородой по голове за то, что тебе дают конфеты. Что за ерунда?

Я: Что значит «сошлась с Маринко»? Разве ты не была за ним замужем?

Агата: Тогда? Нет, почему, была. Только она мне все время на живот смотрела и ругала.

Показывает, какой был большой живот, когда она была беременной.

Агата: Я не курба.

Шулич: Конечно, ты была замужем, но ведь не официально.

Это он сказал неожиданно, хотя казалось, что он совершенно не слушает; а оказывается, очень даже слушает. Может, я не понял его игры. Я думал, ему все равно, но, по сути, он профессионально играл роль хорошего полицейского, у которого всегда наготове электрошок в кармане. Ведь он тоже на нее давил, держа на руках младенца.

Шулич: Два года назад, когда Маринко был арестован, ты была еще малолетка.

Нет, он это делает исключительно для своего удовольствия. Похоже, сейчас он попал в цель, потому что Агата какого скрутилась, неловко, продолжая странно смотреть на него.

Я: А сколько времени Маринко в тюрьме?

Я это тоже сказал неожиданно, удивляясь самому себе, потому что слова Шулича пробудили у меня в голове идею — ей ведь сейчас восемнадцать лет, этому младенцу уже четыре-пять месяцев.

Агата: Дольше, чем говорят ваши! Гораздо дольше, чем ваши сказали!

Мне уже ничего не понятно. Наши? Он был осужден, совершенно официально.

Агата: Вы прекрасно знаете, сколько времени он в тюрьме. А ваши сказали, что нужно сделать, чтобы он вышел оттуда, уже полгода сидел за решеткой. Все полицейские на станции говорили! Что это не зря!

Шулич улыбается, но как-то формально.

Шулич: За все нужно платить, не так ли?

Я: Когда это?

Агата: Что? В конце прошлой зимы, когда на следующий день в суде должны были давать свидетельские показания.

Непонимающе смотрю на Шулича, тот — только на нее, с насмешкой, но более серьезным взглядом. Потом вздыхает и отдает ей ребенка.

Шулич: Ай-ай-ай, сиротинушка.

Агата принимает ребенка, прижимает его к груди. Ребенок приникает к ней. Что имеют в виду Агата и полицейский? До меня не доходит. На что они намекают?

Как могут жить такие люди? Ни один нормальный человек этого не поймет. На каком языке они говорят?

Похоже, он ей больше нравится, она будто кокетничает. Ему она, похоже, больше доверяет, мне не так, а ему, обычному полицейскому, больше. Куда там!

Может быть, она…

Но она этого не говорила. Как начнешь раздумывать, это кажется просто невозможным. Что, у Маринко были интимные свидания в тюрьме? Его на выходные отпускали? Ага, конечно, так тебе и выпустят цыгана домой, отдохнуть на выходные. Но ведь тогда не сходится! Что, может, полиция… слишком много смотришь телевизор, вот в чем дело. Она просто выдумывает, да, выдумывает, в этот вечер она уже столько наговорила… Почему тогда Шулич так отреагировал? У него лицо посерьезнело. «Ай-ай-ай, сиротинушка»? Почему сиротинушка?

Значит, полицейские ее тогда, в тот день…

Нет, это просто невозможно.

Какие больные идеи! Сейчас я понял, что у меня эти чудные мысли рождаются только из-за этой игры между ними. Прекратите. Потому что мне ничего не понятно. Послушай, девчонка, ты действительно пережила травму. Тебе нужна помощь. Ты даже не понимаешь, насколько сильно! Но, похоже, помощь тебе требуется в гораздо большем объеме, чем я думал вначале!

Почему же тогда выбор пал именно на меня? У меня была более простая задача. Почему эти задачи всегда усложняются? Почему?

Мы обо всем договорились. Я нашел для тебя решение. Ты согласилась. Тогда я тоже был груб, как и Шулич, тогда, в конце нашего разговора на холме; ты могла бы понять, что я серьезен, что у меня авторитет, что меня нужно воспринимать без дураков, что это не шутки. Решение тебе предложили. Что тут за изменения? То мое решение было идеальным. Если бы не было всех этих игр — дурацких, идиотских, пропавших аккумуляторов, — зачем эти странные намеки, к чему эти сигналы — я-то все время один и тот же, на твоей стороне, пытаюсь тебе помочь! Действительно! Даже если это и не просто — ты ведь тоже человек, в этой своей цыганской куртке, брюках, майке. Знаю я, куда тебя нужно отвезти! Чтобы выросла личностью и стала самостоятельной! Какие массажисты? Какие полицейские? Что за дурацкая ночь перед началом свидетельских показаний в суде! Что за Шмальцы, что за заговор, какие богачи-цыгане в Жельнах?

После всего этого нужно время, чтобы прийти в себя. У тебя разрушили дом! У тебя остался единственный шанс, гораздо лучше всех иных, от которых ты просто сбежала. Ото всех сбежала, а пришла ко мне. Зачем опять провоцировать не того человека? Ведь я — часть системы. Почему не Шулича? Подумай.

Если нет конкретных действий, тогда это возмещается притянутыми за ушами сценариями по философскому навешиванию лапши на уши. Кто на это будет смотреть. У типа своя задача!

У тебя трое парней и двое девочек. Ага, я приеду на машине. ОК? Еще что-то нужно?

Эй, Тиа… только сейчас я тебя узнал. Ты могла бы быть консультантом. Умная!!! Отличная память! Дипломатичная! Красивая! Вне коррупции! И даже вполне социальная.

Тебя!

Не волнуйтесь, я хорошо воспитан и продуктивен. Мог бы красть, целый месяц мог бы ходить весь грязный, бил бы девчонок так, как это делаешь ты, но меня это не развлекает.