На воре шапка горит - Александр Преображенский

Людка беззастенчиво и не скрываясь изучала фонари на Митиной физиономии.

— Здорово, — подвела итог своих наблюдений, поменяв ударение в слове на первый слог.

Митя усмехнулся и промолчал, раз пришла, пусть сама говорит зачем.

— Меня Никита просил к тебе зайти, — словно прочитав эту мысль, объяснила свое появление Людка. — Очень просил. Он тебя этой ночью ждать будет за карьером у кладбища. Там где всегда.

Митя молчал.

— Он один будет, и ты один приходи. На разговор, — добавила Людка.

Митя молчал.

— Да, — будто что — то еще вспомнила она, — велел передать, чтобы ты не боялся. Драться они не будут.

Митя опять только усмехнулся.

— Так что передать — то? — Людка встала с раскладушки. — Придешь или нет?

— Приду, — распечатал свои уста Митя. — Только, может быть, долго придется ждать, пока бабушка не уснет. Сложно теперь все после вчерашнего.

На это уже усмехнулась Людка. Потом сунула руку в карман своих шорт и сделала шаг навстречу Мите.

— Еще это, — сказала она немного по — другому, не так подчеркивая свою независимость, как прежде. — Аленка просила передать.

У Мити снова екнуло сердце.

— На, — Людка протянула ему раскрытую ладошку, на которой лежал его швейцарский перочинный ножик.

Повинуясь как сомнамбула, Митя медленно взял его.

— Бывай, — бросила Людка и мимо остолбеневшего Мити быстро направилась к калитке.

— Стой, — обернувшись, он успел поймать ее за руку.

— Ну чего? — Людка остановилась, но повернула лишь голову.

— А у Мишки… Она ж Мишке его подарила. Людка вырвала руку и повернулась вся.

— Ты о чем? — спросила она, зачем — то еще подбоченясь.

— Ну нож этот. Я же его у Мишки видел.

— Больной, что ль? — Людка покрутила пальчиком у виска. — У Мишки свой такой же. Еще прошлым летом у какого — то приезжего отобрал. Бывай, — повторила она, решительно отворачиваясь. — Провожать не надо.

Но Митя об этом и не думал. Он еще постоял так, с ножом в руке, немного, потом сунул его в карман и лег на раскладушку.

Костер между ними горел совсем небольшой, слабенький. То ли Никита поленился собрать много дров, то ли в долгом ожидании Мити он спалил большую часть собранных сучьев и теперь экономил топливо. Как бы то ни было, но более хилого костра в яме у кладбища Митя еще не видел.

Они сидели по разные стороны от огня и общались через него. Митя сам так сел сразу, когда пришел, специально. И с того момента не проронил еще ни одного слова.

Щурясь на еле живое пламя, а быть может, таким способом пряча глаза, Никита резонерствовал, при этом, по старой памяти, называя своего собеседника Димоном.

— Я понимаю, обидно. Конечно, обидно. Но кое в чем, старик, ты и сам виноват. Знаешь, Димон, я ведь тебе с самого начала симпатизировал, ты мне нравился. Остальные не в счет. Майк там, Гарик, Лысый… Видишь, я их всех разогнал, чтобы только с тобой одним встретиться. Ты мне и сейчас… Ну, как бы тебе… Ты мне по душе. Но понимаешь, Димон, есть в жизни такие вещи, которые тебе пока недоступны. Нет, не потому, что кто там глупее или умнее, просто живем мы по — разному. Ты там, мы здесь, и жизнь здесь другая. Вот это ты должен понять. Сложно здесь, очень сложно. Но это наш мир. У тебя вот отец, мать, у меня тоже мать, отец умер. И, кроме матери, никто не работает. А что она заработает — ничего. Ну и не в этом дело. У Лысого вон, считай, вообще только тетка, и та старая. А у нас даже дом второй еще есть в Бузырино, от деда остался, ну ты вчера его видел. В общем… Да…

Никита, как видно, сбился с мысли и, пошуровав в костре цельным, не горелым еще сучком, подбросил его в огонь.

— Короче, — решительно сказал Никита, сложив руки на коленях и глядя Мите в лицо, — что ты хочешь? Что ты молчишь все? Давай говори. Для этого ведь ты и пришел.

Этого момента Митя и ждал, поэтому и молчал. Никита исчерпал себя и перешел к делу. Но будет ли он играть с открытыми картами?

— Я не сам пришел, — напомнил Митя. — Это ты меня позвал. Поэтому я ждал, когда ты скажешь зачем.

— А затем я тебя и позвал, чтобы ты мне сказал, что ты хочешь.

— Васю кто бил?

— Его и спроси. Пусть он сам тебе это скажет, если тебе это нужно.

— Он не помнит. Вообще не помнит, как его били. Это Майк?

— Блин. — Никита повесил голову. — Ну тем более, какая тебе разница?

— Ладно. Бывай, — Митя встал, использовав Людкино прощальное словечко.

— Сядь, — тут же указал пальцем за костер Никита. — Я говорю, сядь. Серега его бил, мой брат. Митя сел.

— Только второй раз я это говорить не буду, — покрутил головой Никита.

— Достаточно, — успокоил его Митя. — А я уж стал думать, что Майк.

— Это потому, что тебя он бил и еще ножичком попугал. Нет, этого пацана Майк не трогал. Его вообще никто не должен был трогать. Но Серега, вечно он, эх!.. — досадливо оборвал фразу Никита. — Я ведь только сказал ему, что к Лысому папаша вот этого пацана приходил — и все. Ну, думаю, попугает парня, глядишь, и прекратится суета. А он его сразу по рогам. И не видел никто из нас, не знал даже… — Никита потряс головой: мол, полное недоразумение. Впрочем, Митя ему поверил и следующий вопрос задал совсем о другом.

— А нож у Майка… Он у него давно?

— Ты что, думаешь, Мишка, что ли, людей режет? — криво улыбнувшись, спросил Никита. — Что он, дурак, что ль. Или что, он с этим ножом кого — нибудь грабит? Да таким перышком только грязь из — под ногтей выковыривать, он тебя просто на испуг брал, чтобы ты замолчал. Он боялся, что шуметь будешь и сделку сорвешь. Клиент зашухерится, и все. Но ты еще хуже сделал… Ладно, речь не об этом. Нож у него этот всегда с собой, понял. Это не финка, вообще ничто. Там меньше десяти сантиметров лезвие, ну да ты его видел. Никакой мент не имеет права даже отобрать его. Обычный перочинный ножик.

— Я понял, — кивнул Митя. — Я только хотел знать, давно он у него или нет.

— Блин, я опять не въеду. Ну год, полтора. Какая разница?

— Теперь никакой. Не бери в голову.

— Трудно с тобой, — честно признался Никита. — Порой я тебя не понимаю. Чего ты хочешь — то?

— Чего я хочу? — усмехнулся Митя. — Этого ты не можешь. Ты просто этого не умеешь. Не дано тебе, понял? И никому из вас не дано. Даже… — тут Митя прикусил язык.

— Ну давай, давай договаривай, — подбодрил его Никита. — Ты про Алену хотел сказать. Дурак ты, Димон, понял. Ты думаешь, ты очень умный и все про всех знаешь. Ни фига ты не знаешь. Ни фига.

— Ну почему, — не согласился Митя. — Я многое про вас знаю. И то, как вы Ленина, о котором я вам рассказал, у Петровича через забор утащили, а чтобы кобелей отвлечь, Ладу Людкину к забору привязали, когда у собаки течка была. Самый дальний угол выбрали. Потом Ленин на баллонах до самого Бузырина поплыл. Вот где он теперь, правда, не знаю. То ли на пункте сбора цветного металла, то ли в том же гараже, где и я сидел. Не приметил, темно было, да и не до этого. Еще я знаю, как вы мотобайк по доскам из овражка через забор перекатили, опять же, все у меня насчет этой тачки выведав. И сколько он стоит, и где стоит, все я вам выложил. Для этого я и был вам нужен, а потом еще для того, чтобы знать, как воров ищут. И я знаю, что это ты все придумал, даже как меня посильнее еще раскрутить, ведь это ты Мишку уводил, чтобы я с Аленой остался в Зараеве. А то, что я дурак — это точно, потому что я верил, что вы друзья. А вы… Суки вы все, а не друзья.

Никита терпеливо проглотил оскорбление, только желваки заходили у него под тонкими скулами.

— Нет, Димон, — немного придушенным голосом ответил он на Митино выступление, видимо, и ему теперь приходилось давить эмоции. — Ты дурак не поэтому. А потому, что ничего не заметил. Я заметил, а ты нет. Ведь я когда Мишку стал уводить? Когда увидел, что Алена сама этого хочет. Ты думаешь небось, что я ее о чем — то просил. Ни о чем я ее не просил. Все у вас само собой получалось. А я только не мешал, понял. Нет, вру, то есть забыл. Об одном я ее просил. Чтобы она тебя на дискотеку не приглашала, чтобы ты там не мешался. Но ты хитрей оказался, чем я думал. Но она еще и друзей твоих на дискотеке спасла. Серега, брат мой и дурак, собирался того парня — танцора избить. Аленка просекла и пошла ментам в машине стукнула, что бить их собираются. Ну менты твоих друзей и прибрали, чтобы ничего не было. Вот так. Дурак ты, Димон, дурак и есть.

Никита помолчал, не отрывая взгляда от Митиного лица, которому тот тщетно пытался придать выражение бесстрастности. Это у Мити не получалось, и он сам это чувствовал. Теперь он действительно мог только молчать, чтобы не сорваться.

— Ладно, — выждал нужное время Никита, — оставим. И давай по — другому. Сначала я скажу, что я хочу, потом ты. Так вот, я хочу, чтобы все, о чем мы с тобой говорили, осталось бы между нами. И чтобы никто вообще больше никогда не узнал, что ты про нас знаешь. Ну, про мотобайк, Ленина этого, про того пацана, про гараж… Тогда… То есть я хотел спросить, что ты за это хочешь? Потому что лучше нам все — таки договориться. Хочешь, будем друзьями.