Шпион, который спас мир. Том 2 - Шектер Джеролд

В ходе обсуждения вопроса о ракетах на Кубе президент сказал Макоуну: «Вы с самого начала были правы».

— Только неправильно обосновывали это, — заметил министр обороны Макнамара{160}.

«В высоких правительственных кругах отмечалась довольно большая напряженность, и по этой причине я не спросил Макнамару, что он под этим подразумевал. А надо было бы спросить», — вспоминал Макоун{161}. Уолтер Эдлер, исполнительный помощник Макоуна, все же спросил у Макнамары, что тот имел в виду. Макнамара ответил: «Сам не знаю. Надо же было что-нибудь сказать»{162}.

Президент Кеннеди, обратившись к американскому народу в 19 часов 22 октября, сказал:

«За последнюю неделю были получены неопровержимые доказательства того факта, что в настоящее время на этом лишенном свободы острове строится ряд пусковых площадок для наступательных ракет. Целью создания этих баз может быть только одно: обеспечить возможность нанесения ядерного удара по Западному полушарию... Такое поспешное превращение Кубы в крупную стратегическую базу, присутствие там мощного, явно наступательного, обладающего большим радиусом действия оружия массового поражения, способного нанести неожиданный удар, несомненно представляет собой угрозу для мира и безопасности всех американцев...

Но это тайное, поспешное и небывалое по масштабам наращивание потенциала коммунистических ракет в районе, который, как известно, имеет особые связи с Соединенными Штатами и государствами Западного полушария, осуществляемое в нарушение советских заверений и вопреки политике, проводимой Америкой и государствами Западного полушария, это неожиданное, принятое в обстановке секретности решение разместить стратегическое оружие впервые вне советской территории представляют собой преднамеренное и провокационное, ничем не оправданное изменение статус-кво, с которым наша страна не может согласиться. Мы не хотим, чтобы наше мужество и наши обязательства никогда больше не заслуживали доверия ни у друга, ни у врага»{163}.

В период с 16 октября по 2 ноября последовала серия заседаний исполнительного комитета, чтобы дать оценку советским намерениям и возможностям, а тем временем Советы демонтировали ракеты и ликвидировали пусковые площадки. На этом этапе информация Пеньковского сыграла решающую роль в оценке потенциала советских ракет на Кубе и общей ядерной мощи Советов. Аналитики имели возможность читать ее со знанием дела, потому что в ней содержались исходные разведданные, на которых строились их заключения.

Рэй Клайн, заместитель начальника ЦРУ по вопросам разведки, был ответственным за подготовку информационных записок для президента Кеннеди. Он полагал, что первоначальные снимки ракет СС-4, размещенных в Сан-Кристобале, до конца разобраться в которых удалось только благодаря Пеньковскому, были ключом к благополучному разрешению кризиса. Впоследствии Клайн спрашивал Бобби Кеннеди и Макджорджа Банди, насколько, по их мнению, ценным было одно лишь это доказательство. Оба в один голос отметили: «Оно полностью оправдывает все затраты страны на ЦРУ за все предыдущие годы»{164}.

Посол Чарльз Болен, которому стало известно о личности Пеньковского еще в начале 1962 года, был назначен послом во Францию. В начале кризиса, 17 октября, он пришел в канцелярию президента с официальным прощальным визитом. Президент показал Болену сделанные с самолета У-2 снимки пусковых площадок для ракет СС-4 в Сан-Кристобале и сказал ему:

— Хотя данных, по-видимому, недостаточно, наши эксперты смогли точно определить характер установок.

В своих мемуарах Болен впоследствии заметил: «Бесценным для анализа снимков был материал, полученный от Олега Пеньковского, возможно, самого результативного западного шпиона, который работал в Советском Союзе»{165}.

22 октября 1962 года Джо Бьюлик отправил в московскую резидентуру записку, предписывая напомнить «Герою», что информация о намерениях Советов в ядер-ной области имеет первоочередное значение. Пришло время воспользоваться системой «раннего предупреждения». В постскриптуме к письму, которое должен был доставить Пеньковскому Карлсон, Бьюлик писал: «Вам будет приятно узнать, что наше письмо написано накануне исторического заявления президента Кеннеди 22 октября. Поскольку ситуация меняется со дня на день, невозможно прислать вам перечень конкретных вопросов. Тем не менее вам должно быть ясно, что вся конкретная информация о военных и дипломатических мерах, планируемых Советским Союзом на Кубе или в других частях мира, имеет жизненно важное значение».

Вступить в контакт с Пеньковским не удавалось, поскольку в Государственном комитете его не было и он нигде не появлялся. Наиболее оптимистичным объяснением ситуации было то, что он, по-видимому, находится в очередном отпуске и где-нибудь отдыхает. Худший вариант — он арестован. Не полагаясь на волю случая, Джо Бьюлик после обращения Кеннеди дал телеграмму в московскую резидентуру ЦРУ: «Предложите „Герою” воспользоваться процедурой „раннего предупреждения”. Будьте наготове. Весь персонал на местах».

Примерно в 9 утра 2 ноября по определенному телефонному номеру, который был дан Пеньковскому, чтобы предупредить о том, что он заполнил тайник на Пушкинской улице, были приняты два условных звонка, сопровождавшихся молчанием в трубке. В отличие от тех случаев в декабре 1961 года, когда через нерегулярные интервалы раздавались подобные телефонные звонки «без слов», на сей раз на условленном месте, на сером телеграфном столбе № 35 по Кутузовскому проспекту, появился нарисованный мелом крестик. Пеньковский подавал сигнал о том, что он оставил срочное послание в тайнике, расположенном в доме 5/6 на Пушкинской улице. Было решено произвести выемку из тайника. Для проведения этой операции выбрали Ричарда Джекоба, сотрудника ЦРУ двадцати пяти лет, работавшего в качестве архивариуса «под крышей» американского посольства. Он должен был провести эту операцию в тот же день в 15 часов. Джекоб, ответственный за подготовку дипломатической почты и организацию ее отправки и приема в аэропорту, не ложился спать до 4 утра и сидел в аэропорту Шереметьево в ожидании прибытия диппочты. Прилет откладывался из-за погодных условий и плохой видимости. Джекоб спал, когда Хью Монтгомери, заместитель главы московской резидентуры ЦРУ, пришел к нему на квартиру и попросил прибыть в посольство. Монтгомери и Джекоб встретились в «пузыре» — подвесной звуконепроницаемой комнате из плексигласа, предназначенной для конфиденциальных разговоров и считавшейся недоступной для советских электронных средств подслушивания. Монтгомери показался Джекобу напряженным и «удрученным». Разговор был немногословным, и имя Пеньковского не упоминалось ни разу. Однако Джекоб понял, что тайник загружен именно Пеньковским. Перед отъездом в Москву он получил инструкции на этот счет. Он случайно видел Пеньковского 4 июля в Спасо-хаусе на приеме, который давал посол Томпсон.

Пеньковский пришел тогда на прием вместе со своим начальником Василием Петроченко, возглавлявшим отдел внешних сношений Государственного комитета по координации научно-технических работ. Джекоб вспоминал: «Петроченко, казалось, наблюдал за Пеньковским. Я поговорил с Петроченко, потом он подвел меня к Пеньковскому, который стоял с Хью Монтгомери. Я хотел избежать встречи с Пеньковским, однако мне это не удалось, и Петроченко представил меня ему. Мы обменялись приветствиями, а затем я уехал».

Москва была для Джекоба местом первой загранкомандировки по линии ЦРУ: он хорошо говорил по-русски, так как в течение пяти лет изучал этот язык в Дартмуте и продолжал его изучение в армии, где занимался разведработой. В Форт-Миде, штат Мериленд, его научили, как вести себя во время допроса: «Не говорить ничего, что было бы неправдой, и не сообщать подробностей, которые могли бы быть использованы против вас».