Тело в плюще - Кэтрин Пейдж

— Но ведь мне нужно еще дойти до деревни! Тебе гораздо проще добраться на автобусе или такси. И ждать не придется.

— Только не дави на меня своей логикой, — рассмеялась Прин. — У меня с собой куча пакетов и никакого желания таскаться с ними по городу. Хватит того, что уже проехала на троллейбусе.

Феб попыталась сменить тактику.

— Не уверена, что мне стоит садиться за руль. Меня опять знобит, и я только что приняла таблетку.

— Тебе же не погрузчик вести. Всего лишь прокатиться на машине. Маленькой, послушной машинке. А таблетка подействует не раньше, чем через час.

Феб вздохнула.

— Ладно. Приеду. Но скоро не жди.

На последний день рождения родители подарили Прин серебристый спортивный «мерседес». Предполагалось, что «карманн джиа» перейдет сестре, но Элейн от машины отказалась, предпочтя получить взамен новенькую парусную лодку — парусный спорт стал ее очередной большой любовью. Поскольку студенткам Пелэма разрешалось иметь автомобиль только со второго семестра четвертого курса, Прин держала свой в деревне, в гараже некоего Пита. Пит уже несколько лет с удовольствием оказывал такого рода услуги, и на его стоянке не было свободных мест. Большого секрета из этого никто не делал, но администрация колледжа, если и знала что-то, предпочитала помалкивать. Точно так же она закрывала глаза на то, что некоторые девушки держали в деревенской конюшне своих лошадей. Запрет в отношении последних ввели в годы Великой депрессии, чтобы имущественное неравенство не так заметно бросалось в глаза. Конюшню в кампусе тогда закрыли и переоборудовали в жилое помещение. Поскольку стипендиальная программа тогда только зарождалась, буквально все студентки относились к имущему классу, и правило в отношении лошадей с самого начала выглядело бессмысленным жестом. Что касается запрета на автомобили, то, вводя его, администрация в первую очередь пыталась предотвратить несанкционированное оставление девушками кампуса, покидать который дозволялось только в сопровождении проверенного, благонадежного спутника. Последний должен был не только указать пункт следования, но назвать свое имя, адрес и номер телефона. «Не понимаю, почему они не требуют номер карточки социального страхования и не записывают особые приметы?», — возмутилась Рэчел после вводного инструктажа на первом курсе.

Гараж Пита находился недалеко от кампуса, но путь к нему — под жутким ливнем, от которого не спасал зонтик, в неуклюжих сапогах и по раскисшей тропинке — занял у Феб, как ей показалось, целую вечность. Прошлой осенью, когда Прин обратилась с предложением насчет машины, она восприняла это как знак отличия и доверия, еще одно доказательство связывающих их особых отношений. Таких, как Прин, она еще не встречала. И дело не только в поразительной красоте, но и в чем-то более глубоком, некоем природном, животном ощущении уверенности в себе, которое распространяла Прин, и которое обволакивало каждого, кто находился рядом с ней. Родные Феб заметили перемену в своей умной, но застенчивой девочке уже в ее первый приезд домой на День благодарения осенью первого года и поздравили себя с тем, что не ошиблись, настояв именно на Пелэме, где училась и сама миссис Хэмилтон. В частной школе Феб шла первой по всем предметам, и это вело к изоляции. Мальчики сторонились отличницы, ощущая в ней некую угрозу, девочки предпочитали иметь в подругах кого-то не столь обремененного «мозгами». Когда миссис Хэмилтон попыталась осторожно обсудить этот вопрос с дочерью, та посмотрела на нее недоуменно. «Ты действительно хочешь, чтобы я училась хуже? Из-за мальчишек?» Столкнувшись с такой постановкой вопроса, миссис Хэмилтон смутилась и не нашлась, что ответить, а Феб закончила школу первым номером, собрала все награды и не приобрела ни одной подруги. Вне школы ее интересы ограничивались занятиями танцами, а потом и вечеринками с танцами, которые вошли в моду в определенных кругах. Она вышла в свет — и выглядела почти хорошенькой в длинном белом атласном платье, когда спускалась рука об руку с отцом по широкой лестнице «Уолдорфа», — но лишь для того, чтобы вернуться. Прин научила Феб пользоваться косметикой и отвезла в Бостон, где ей сделали первую хорошую стрижку. Прин брала ее с собой, когда отправлялась по магазинам. Деньги не были проблемой ни для одной, ни для другой, и вскоре Феб носила такую же дорогую одежду, как и подруга, да только на ней эта одежда никогда не смотрелась так же хорошо. Образ стильной модели плохо соотносился с полноватой фигурой. Мини-юбки являли миру чересчур пухлые бедра. Лучше всего она выглядела в джинсах и водолазках, но, не желая оскорблять чувства Прин, натягивала при каждом удобном случае ее платья и все прочее, что предпочитала подруга. Удобные случаи подворачивались тогда, когда Прин брала ее с собой на двойное свидание. Феб не обманывала себя иллюзиями, прекрасно понимая, что приглашена только для удобства того, с кем встречается Прин. Но не возражала. Ей было даже приятно в компании преимущественно гарвардских мальчиков в рубашках от «Брук бразерс» и полосатых галстуках. Независимо от того, как одевалась сама, Прин требовала, чтобы молодые люди четко следовали традиции, и однажды заставила переодеться юношу, явившегося на свидание во френче «а-ля Неру». Феб о мужчинах думала нечасто. Она знала, что когда-нибудь выйдет замуж, но пока получала удовольствие от колледжа и подруг. Впрочем, еще больше ей нравилось учиться. В Пелэме она попала в родную стихию. Преподаватели хвалили ее и ободряли, а одноклассницы нередко приглашали выпить кофе и обсудить что-то, о чем она вскользь упомянула. Девушки в Пелэме хотели иметь подругу с «мозгами». Феб чувствовала свою силу, и это чувство пьянило сильнее шампанского, которое она по настоянию Прин пила, когда они вместе ходили на свидание.

Дождь шел и шел. Прин просто не знает, каково это, выйти на улицу в такую погоду. Если бы знала, никогда бы ее не вытащила. Прин не такая. Феб знала, что-то случилось между ней и Люси Стрэттон, но не знала, что именно. Она никогда не спрашивала напрямик, но из брошенных вскользь реплик подруги следовало, что виновата Люси. А Гвен! Разве Прин виновата, что оказалась в одной компании с Эндрю сразу после того, как Гвен с ним порвала? Понятно, что жить после такого вместе не совсем комфортно, но стоит ли винить во всем Прин? Разве они все не сестры? Да и вообще, почему бы Гвен не злиться на Эндрю? Феб видела, как они разговаривали, когда Гвен дежурила на звонке, а Эндрю приехал за Прин. Гвен, похоже, пыталась вернуть его и откровенно флиртовала, но Эндрю потерял к ней всякий интерес. Феб было жаль Гвен.

Конечно, ужасно, что так случилось с братом Рэчел. Вот об этом Прин с ней говорила. Оказывается, Макс был гомосексуалистом. Новость эта просто шокировала Феб. Парень как парень, ничего такого за ним не замечалось, но ведь среди музыкантов и артистов вообще много гомосексуалистов. Слава богу, что Прин узнала об этом до свадьбы. Да, для Рэчел и ее родителей большая трагедия, но и для Прин тоже. Она ведь по-настоящему любила его и любит до сих пор, в чем сама призналась недавно после двойного свидания и нескольких бокалов шампанского. Его фотография все еще там, за рамкой зеркала, вместе с фотографиями родных, Эндрю и даже самой Феб. Однажды Феб зашла в ее комнату, чтобы оставить конспект — Прин не смогла прийти на лекцию, а тема была интересная, европейское искусство конца девятнадцатого века, и она попросила Феб сходить за нее, — и увидела, что фотографии Прин с Максом больше нет. Кто-то разрезал снимок на две части, и клочки той части, на которой была Прин, валялись на полу, а другая, с Максом, пропала. Наверно, бедняжка Рэчел, подумала она.

Вот и гараж. Прин поступила благородно, позволив ей пользоваться своей машиной. Правда, пока Феб брала машину всего два раза. Большой надобности в машине она не испытывала, а если бы и испытывала, то приехала бы из дому на своей. Нарушение запрета ее не пугало. Можно нарушить правило, не причинив никакого вреда ни другим, ни самой себе. Если бы ее поймали, плохо было бы только ей, да и то не очень. За такие провинности не отчисляют. Запрет — всего лишь символ власти администрации колледжа, допотопная чепуха, сохранившаяся в таком заповеднике традиций, как Пелэм. Феб сильно увлеклась символизмом и собиралась писать курсовую по теме «Символический дискурс двадцатого века в отражении Мэдисон-авеню». Она специализировалась на экономике, но посещала и курсы английского отделения. Материалов набралось уже два ящика, и куратор говорила, что ее работа вполне может удостоиться публикации в одном из академических журналов.

В гараже никого не было. Феб обошла его сбоку, попав под луч прожектора, в котором дождь казался настоящим ливнем. Идти на стоянку вечером приключение не из приятных. Ее охранял здоровенный доберман, разразившийся при виде Феб злобным, маниакальным лаем. Она знала, что пес на цепи, что Пит держит его для устрашения — как символ, — но все равно тряслась от страха. Феб любила собак и скучала по своим, оставшимся дома, но этот представлялся совершенно иным животным, зверем. Отыскать в темноте машину тоже оказалось делом нелегким, потому что закрепленных мест не было, но в конце концов она все же отыскала «карманн», открыла дверцу и проскользнула за руль, радуясь, что нашла убежище от дождя и пса. Мотор завелся сразу; она выехала на боковую улочку, которая вела к Мейн-стрит.