От Кибирова до Пушкина - Александр Лавров

После того как стихотворение было напечатано в серии «Библиотека поэта», оно стало входить в основные издания произведений Ахматовой. Так, например, в двухтомнике, подготовленном В. А. Черных, оно помещено в раздел «Поздние черновые редакции стихотворений 1907–1928 годов», в примечании же указано, что печатается по текстам, опубликованным в «Русской литературе» и «Библиотеке поэта» (то есть в основе — тот же автограф из ГПБ (РНБ))[531].

В вышедшем в серии «Библиотека „Огонек“» двухтомнике, составителем которого является М. М. Кралин, стихотворение напечатано в разделе «Стихотворения разных лет», а в комментариях сказано: «Автограф (ОР и РК ГПБ, ф. 1073) — позднего происхождения; стихотворение восстанавливалось Ахматовой по памяти, вероятно, в 50-х гг. Знак вопроса после даты принадлежит автору. Характеристика Блока в этих стихах ближе к поздней ахматовской оценке его образа (ср. „С мертвым сердцем и мертвым взором…“ в „Поэме без героя“), поэтому дата „1914“ вызывает сомнение, скорее это стихотворение было переработано Ахматовой»[532].

Эти сведения и трактовка М. М. Кралина в основном повторяются (возможно, заимствованы) в комментарии одного из составителей восьмитомного Собрания сочинений — Н. В. Королевой, в котором стихотворение напечатано по хронологии в первом томе Собрания: «Знак вопроса после даты — 1914 — принадлежит Ахматовой. Стихотворение восстанавливалось ею по памяти в 1950–1960-е годы и носит следы позднего осмысления Ахматовой облика Блока (особенно во 2-й строфе). Печ. по автографу РНБ»[533].

Итак, во всех изданиях, где указан источник публикации стихотворения «Ты первый, ставший у источника…», таковым называется автограф, хранящийся в РНБ. И если текст стихотворения совпадает во всех перечисленных публикациях (с некоторыми разночтениями в знаках), то разнообразие датировок удивляет как исследователей, так и читателей. В. М. Жирмунский датирует стихотворение «Между 1912–1914», В. А. Черных — «<1914?>», М. М. Кралин и Н. В. Королева — «1914?».

Каковы же текст и дата в самом автографе стихотворения?

После опубликования в 2006 году в «Ахматовском сборнике» фотокопии подлинника[534] (в качестве иллюстрации к статье В. В. Мусатова) обнаружилось, что все издатели несколько вольно обошлись не только с датировкой: в автографе — «1910-ые годы» (пометы или уточнения отсутствуют), но и с самим текстом: в строке «Тебе отчитанных минут» во всех изданиях без пояснений слово отчитанных заменено на отСчитанных. Когда мы попытались обратить внимание специалистов на этот факт (например Р. Д. Тименчика, М. Б. Мейлаха и др.), они уверенно характеризовали слово отчитанных в автографе как описку Ахматовой. Однако даже если не считаться с тем, что данная запись — единственный известный текст стихотворения, не имеющий дубликатов и вариантов в ее рукописном наследии, корректировка публикаторов не кажется нам убедительной (тем более что никто ее и не обосновывал). Попытаемся самостоятельно понять логику сторонников версии «описки».

Однозначность трактовки (и, соответственно, правки[535] ахматовского текста) основана, по сути дела, на автоматизме восприятия — всеобщей «угадываемости» смысла, заданного темой смерти. Степень предсказуемости здесь особенно высока, поскольку смысл при таком прочтении базируется на устойчивых выражениях «минуты / часы / дни сочтены» и «отмеренные годы жизни». Однако такое качество, как «угадываемость», предсказуемость элементов структуры, свойственно, как показал Ю. М. Лотман, нехудожественным и эпигонским текстам — «в художественном тексте этого не наблюдается: степень „неожиданности“ в следовании элементов или же приблизительно одинакова, или даже возрастает к концу <…>»[536]. Таким образом, «отсчитанные минуты» просто лишают финал стихотворения индивидуальной образности, переводя его на уровень банальности (всеобщности) естественного языка.

Что касается датировки В. М. Жирмунского, ясно, что время написания стихотворения он определяет как промежуток между выходом первого и второго сборников; В. А. Черных, по-видимому, руководствовался теми же соображениями, но, заключив дату в угловые скобки, тем самым указал, что она поставлена не Ахматовой, а публикатором. Заявления же остальных публикаторов о том, что дата «1914» и знак вопроса после года якобы принадлежат Ахматовой, заставляют сильно усомниться в качестве подготовленных ими изданий.

Сам автограф стихотворения записан простым карандашом с характерным грифелем на отдельном листе тонкой желтоватой бумаги формата А4. В архиве Ахматовой в Отделе рукописей РНБ подобных листов немного, а запись отличается от большинства других записей карандашом, хотя данное средство записи чаше всего бывает трудно идентифицировать. Мы обнаружили несколько листов похожей бумаги, на которых записи сделаны похожим карандашом[537]. Это, по всей видимости, план книги и опять же проект титульного листа сборника Ахматовой «Стихотворения», который подготавливался ею в 1960-м, а вышел в свет в 1961 году[538]. На проекте титульного листа сборника первоначальная дата «1960» исправлена на «1961». Таким образом, мы имеем еще одно подтверждение о времени восстановления (а возможно, и создания — здесь мы согласны с мнением М. М. Кралина и Н. В. Королевой о «позднем происхождении» и «позднем осмыслении») стихотворения «Ты первый, ставший у источника…» как 1960 годе (кстати, 80-летие со дня рождения Блока).

Почему Ахматова в перечне не указала к нему даты, а просто поместила между стихами с точной датировкой — 1913 — и стихами 1914 года «до войны» из «Белой стаи»? Возможно, все дело в поправке на новый стиль, тогда стихотворение относится к концу 1913 ст. ст. — началу 1914 н. ст. (вскоре после ее визита к Блоку 15 декабря 1913 года по ст. ст.). Но скорее всего, точной даты Ахматова просто не помнила (ведь между первичным текстом — если он действительно был создан в 1910-е годы — и известной нам записью пролегают четыре с половиной десятилетия), и память автора должна была опираться на некоторые значимые в контексте отношений с Блоком события, что опять отсылает к концу 1913 — началу 1914 года: встречи, обмен визитами[539], письмами и стихотворениями.

Мифические сведения комментаторов о том, что знак вопроса после даты (1914) «принадлежит Ахматовой», проникли и в научные исследования, но, на наш взгляд, даже подтверждение подобного факта ничего не изменило бы в восприятии текста. В нем действительно угадываются две цитаты из стихов Блока 1914 года (строка «Но годы страшные пройдут» отсылает к блоковскому «Мы — дети страшных лет России»[540], ср. там же — «испепеляющие годы», а тайный холод в последней строке — трансформированная цитата из послания «О, нет! не расколдуешь сердца ты…», написанного Блоком в день визита Ахматовой: «Но есть ответ в моих стихах тревожных: / Их тайный жар тебе поможет жить»[541]), но, как точно заметил В. В. Мусатов, «скорее всего <,> Ахматова позже всего лишь „записала“ то, что отчетливо поняла в Блоке в 1914 году. Это — стихи не столько 1914 года, сколько „о 1914 годе“»[542].

Итак, при истолковании стихотворения мы предлагаем опираться на текст автографа — со строкой «Тебе отчитанных минут» и двойную датировку — «10-ые годы», <около 1960-го>; при этом особое внимание следует уделять событиям и стихам обоих поэтов конца 1913–1914 года.

Из всех значений глаголов отчитать/отчитывать в ахматовском тексте, на наш взгляд, «работают» два: 1) прочитать что-то кому-то — с коннотациями исполнения некой обязанности или ответа перед кем-то (т. е. собственно отчета); 2) «исцелить чтеньем Евангелий или заклинательных молитв» (В. И. Даль); отчитывали обычно больных, бесноватых и только что умерших (в последнем случае речь шла, разумеется, о спасении души).

Относительно первого значения — трудно представить, чтобы Ахматова, будучи у Блока, не читала ему своих стихов (хотя нигде об этом не упоминается). Но даже если исключить подобное предположение, ее записные книжки однозначно свидетельствуют о том, что Блок воспринимался ею в конце 1913 года как мэтр[543] и что она даже в 1965-м прекрасно помнила свои немногочисленные чтения стихов «при Блоке»[544]. В собирательном «мы» нет противоречия: многие держали своеобразный экзамен перед «величайшим европейским поэтом» или исповедовались перед «человеком-эпохой»[545] — см., например, воспоминания Е. Ю. Кузьминой-Караваевой[546].

«Тайный холод» в контексте последней строки автографа — сильное душевное волнение и страх, как их нередко ощущает лирическая героиня Ахматовой, ср.: «Так беспомощно грудь холодела…» («Песня последней встречи»), «холодная дрожь» («Мелхола»), «О, сколько раз вот здесь я холодела / И кто-то страшный мне кивал в окне» («При музыке») и др. Сковывающий холодом страх — это нередко знак опасного приближения к границе жизни и смерти, к демоническому миру призраков, от которых надо «освободиться чтением», т. е. отчитаться (В. И. Даль[547]) молитвой, что и делает героиня-автор в «Поэме без Героя»: «Но… / Господняя сила с нами! <…> И я чувствую холод влажный, / Каменею, стыну, горю…»; первоначальный текст — «Холодею, стыну, горю»), И в стихотворении «Ты первый, ставший у источника…» вполне уместно это значение — молитвой освободиться от «измучившего» мертвого взора полуношника. Однако в Блоке Ахматова видела не только демоническую, но и серафическую природу (что отмечается почти всеми исследователями данной темы) и даже назвала его как-то «типичным падшим ангелом»[548], потому не менее важно значение исцеляющей молитвы, спасительной не для себя, а для другого.