Чужое оружие - Владимир Кашин

— Сегодня ночью я пойду с вашими людьми, — подытожил разговор Коваль, поднимаясь и с наслаждением разминая ноги.

— Хорошо, — согласился Криворучко. Он собрал бумаги и положил папку в сейф. — А сейчас, если хотите, поедем на этот завод, а потом — ко мне, ужинать…

II

Ночь была по-южному темная. Выехав вместе с оперативной группой милиции на окраину когда-то тихого, ставшего теперь областным центром городка, Коваль оставил машину возле огороженного высоким забором двора. Сразу за забором начинался сад, и в звездном небе угадывались маковки яблонь и груш. Звук мотора разбудил в околице собак, и они лениво полаивали, но во дворе, перед которым остановились милиционеры, было тихо, только пели наперебой сверчки. После шума мотора, шороха шин по асфальту казалось, что большая, наглухо отгороженная от улицы усадьба полна таинственной, неестественной тишины. Пахло липой, сладкой как мед, и Дмитрию Ивановичу вспомнились строки Пушкина: «Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут. Своей дремоты превозмочь не хочет воздух…»

За молчаливым садом прятался дом одного из экспедиторов спиртоводочного завода. По данным отдела по борьбе с хищением социалистической собственности, при помощи этого человека с завода вытекал ручей спирта. Но Коваля воровские дела экспедитора интересовали меньше, чем его связи с Вербивкой…

Калитка оказалась запертой. Сержант, фамилия которого была тоже Коваль, по-кошачьи легко взобрался на забор и спрыгнул на землю. Тихо, без шума, отодвинул задвижку и раскрыл калитку. Милиционеры тут же вошли во двор. Сержант Коваль и младший лейтенант направились через сад справа и слева вокруг дома, белая стена которого блеснула из-за деревьев.

Криворучко вместе с подполковником Ковалем быстро шли дорожкой к крыльцу. У Дмитрия Ивановича появилось приятное чувство настороженности и легкого волнения, как всегда во время ночных операций.

Приблизившись к дому, услышали странные, похожие на пенье и плач, звуки. Остановились. Криворучко, очевидно, не сразу понял, откуда они исходят и что означают. Дмитрий Иванович улыбнулся про себя: он словно бы уже видел перед собой противника, знал, что звуки долетают из-за глухих ставен, таких грубых и плотных, что свет не находил щелочек между ладно пригнанными досками.

Коваль и Криворучко немного постояли, прислушиваясь к тому, что делается внутри дома.

— Моление, — прошептал Коваль.

Шум в доме становился все более странным. Звуки то обрывались, то вновь нарастали. Можно было распознать отдельные выкрики, вслед за которыми наступала тишина, потом снова шли вскрики, топот, невыразительный плач.

Дверь была заперта. Криворучко решительно постучал. В тихой ночи этот стук показался очень гулким. В соседних дворах снова всполошились собаки.

Голоса в доме затихли. Но дверь не открывалась. Казалось, к ней даже не подходили.

Вместе с лейтенантом милиции во дворе появились заспанные понятые — соседи экспедитора.

Криворучко постучал еще. Наконец из дома раздался глухой мужской голос:

— Кто там?

— Милиция!

За дверью наступила тишина.

— Открывайте! — нетерпеливо приказал Криворучко. — Здесь понятые, ваши соседи: Хомиченко и Хижняк.

Коваль подозвал понятых.

Один из них, высокий, сутулый, подошел вплотную к двери и выкрикнул:

— Михайло Гнатович! Ты меня слышишь? Я Хижняк Павло. Милиция тут.

Прошло не меньше минуты, пока что-то щелкнуло за дверью и она начала медленно открываться.

В проеме, в белой рубашке до пят, стоял коренастый, широкоплечий мужчина, на которого падал тусклый свет мерцавших в глубине комнаты свечей. Руки у него странно подергивались, и весь он дрожал, казалось, вот-вот упадет.

— Радение у нас святое… Суд божий идет… — с полузакрытыми глазами пробормотал он. — Нельзя… чужим входить… грех вносить… Уходите отсюда, Христа ради!

— Вы — гражданин Савенко Михайло Гнатович? — спросил Криворучко, вынимая из папки бумагу. — Вот постановление на обыск.

Мужчина в рубашке распростер руки, закрывая проход в коридор.

— Нет такого закона, чтобы святое радение перебивать… Нельзя мешать, когда господь с нами говорит… Советская власть не разрешает издеваться над верующими.

Экспедитор уже перестал дрожать и полностью раскрыл глаза. В голосе его прозвучала угроза. Но, увидев на погонах Коваля и Криворучко по две большие звезды, растерялся.

— Нет такого закона, чтобы мешать, — повторил он, утрачивая решительность. — У нас свобода веровать.

— Вере вашей мы не мешаем, — ответил Коваль, отстраняя Савенко с дороги.

Милиционеры быстро прошли в большую комнату, где мерцали дымящие свечи.

Пять или шесть мужчин и женщин, одетых в длинные белые рубахи, сидели на лавке вдоль стены, и не все еще, видимо, поняли, что происходит. Какой-то мужчина пытался поднять с пола молящуюся, у которой от долгого стояния на коленях одеревенели ноги и она не могла самостоятельно встать. На полу валялась веревка, и Коваль предположил, что молящаяся была связана ею.

Тем временем Криворучко нащупал скрытый выключатель, и комнату залил яркий свет. Он, словно моментальная фотография, выхватил из полутьмы и зафиксировал необычайное выражение на лицах молящихся: у одних — тупое, отсутствующее, у других — уже с тенью первого осознания и оттого растерянное и испуганное.

Дядька, поднимавший с колен молящуюся, замер с ней на руках, и она, застонав, сползла на пол.

— Что здесь происходит? — сурово спросил Коваль, обращаясь и к молящимся, и к хозяину, которого сержант вежливо направлял из коридора в комнату.

— Суд божий, гражданин начальник, над грешницей, и вы права не имеете вмешиваться. У нас один судья — господь бог Иисус Христос. — Савенко высоко воздел руки и запрокинул назад голову. За ним, словно по команде, повторили этот жест все и среди них — грешница, которую только что судили.

— Где же это вы бога обрели, Михайло Гнатович? — укоризненно произнес Коваль. — Не в колонии ли?

Подполковник успел уже ознакомиться подробно с биографией экспедитора и его судимостями.

— Не имеет значения, где человек благодати удостаивается. Господь Иисус наш везде приходит и ко всем убогим и страждущим спускается… А вы мне ордерок предъявите… От прокурора. Нарушаете законы. Обижаете верующих… — закончил он, оглядев своих собратьев, которые жались на лавке и растерянно моргали при ярком свете.

— Постановление на обыск мы уже вам предъявили.

— А я не рассмотрел, темно в сенях…

— Откройте окна, — приказал Коваль сержанту, — задохнуться можно, так начадили.

Пока Савенко рассматривал постановление прокурора, сержант отвинтил ставни и настежь раскрыл окна, выходившие в сад. Прохладный пахучий воздух дохнул в комнату.

Подполковник Криворучко попросил всех молившихся сесть на одну длинную лавку, и оперативная группа начала обыск.

Вскоре на столике, который внесли в большую комнату, где, кроме лавок, ничего не было, появились туго перевязанные пачки денег, дорогие украшения, золотые и серебряные портсигары, кольца, браслеты, коробка из-под фотопластинок, в которой аккуратно, сложенные одна к одной, лежали золотые монеты.

Коваль искоса следил, какое впечатление производит на собратьев такое богатство их духовного наставника. Одни из них тупо молчали и отворачивались от Савенко, другие, особенно «судимая грешница», смотрели на своего пресвитера явно недобрыми глазами. В их измученных взглядах, переходивших с брата Михайла на столик с кучей добра и обратно, медленно проступала ненависть.

Но Савенко на это никак не реагировал. За плечами у него была уже долгая жизнь, и немалую часть ее он провел в заключении, в последний раз — за тяжкие побои, которые нанес жене. Он с напускным безразличием ходил следом за оперативными работниками, производившими обыск.

Подполковнику Криворучко впервые пришлось встретиться с вором, который хитро замаскировался под верующего. Савенко это почувствовал и сразу пошел в наступление.

— Зря выгребаете, гражданин начальник. Не мое оно — общественное добро, всех их. Правильно? — обратился он к сидевшим на лавке верующим.

Кое-кто согласно закивал.

— Значит, групповое дело? — уточнил Криворучко.

— Не шейте, гражданин начальник, — не растерялся Савенко. — Я говорю — общественное, общины, значит, народное, а народное — это господнее. Разница большая.

— Зачем же вам, если такие верующие, копить этот греховный металл? — кивнул Криворучко на стол.

— В греховном мире живем, с грешниками дело имеем, вот и держим, чтобы не мешали нам господа нашего прославлять. Для защиты от вас, гражданин начальник, ибо вы веру нашу не чтите, все только золото ищете.