Бойтесь данайцев, дары приносящих - Анна и Сергей Литвиновы

Гале, в отличие от подруг, нравился Гриша Нелюбин. Девчата считали его высокомерным. Кто-то даже назвал «изломанным». Но он был красив, с буйной черной шевелюрой, и любил оказываться в центре внимания – и это ему удавалось. В чем, кстати, было его основное отличие от Юры Первого: тот не стремился к популярности и обществу, но сам собою притягивал людей. А Гриша старательно и изо всех сил тащил одеяло на себя. Впрочем, временами напротив – ходил мрачным, слова не вытянешь, и на всех дулся. Но главное, что в нем нравилось Гале, столь ценившей свободу: был он независимым парнем, ни под кого не подлаживался и ни перед кем, включая любое начальство, не лебезил.

Хотя первое столкновение с ним у Гали было неприятным. Она подслушала, как Гриша разоряется в компании двух-трех слушателей-космонавтов – как и он, не летавших:

– И так кораблей мало, ракет тоже. Летаем, хорошо если по два человека в год. С августа прошлого года сидим, готовимся. А тут еще баб прислали! Придется теперь им наши корабли уступать!

Галя фыркнула, прошла мимо. Но постепенно именно с Нелюбиным – одним из всех, таких приятных и таких разных, стали устанавливаться отношения. Может, во взгляде его было что-то магнетическое?

Засиживались в столовой. Чаще группкой. А иногда оказывалось, что они вдвоем.

В хорошие свои моменты Гриша любил рассказывать:

– А ведь до последнего дня неизвестно было, кто из нас первым летит: Юрка, Герман или я! Всех поровну готовили. Каждый записал в гостелерадиокомитете на Пятницкой обращение к народу. Всех на Красной площади сфотографировали. Потом пошло начальство кандидатуру к Хрущеву утверждать. Фотографии ему наши принесли, объективки, как положено. Тот смотрит и говорит: «А это еще что за Нелюбин? Первый космонавт, любимец советского народа и всего прогрессивного человечества – и вдруг Нелюбиным будет?» Вот так меня и не утвердили – стал я вторым запасным. А Герка знаешь почему самым первым не полетел? Из-за имени. Герман. Что за имя такое, тот же Хрущев спросил, для советского человека нехарактерное – Герман? Как у Геринга! Не будешь ведь всем объяснять, что отец героя оперу «Пиковая дама» любил!

Так ли оно было или нет, доподлинно неизвестно, но, забегая сильно вперед, надо заметить, что упомянутые истории стали далеко не последними, когда фамилия мешала человеку занять место в советском орбитальном корабле. Но в дальнейшем начали поступать кардинальней и гуманней: меняли не человека, а имя. Когда в конце семидесятых стали тренироваться и летать космонавты социалистических стран, польского летчика по фамилии Хермашевский перед полетом переименовали в более благозвучного Гермашевского. А болгарину, уродившемуся Какаловым, пришлось срочно стать Ивановым.

Но эти истории произойдут в Звездном городке гораздо позже, а пока вернемся в шестьдесят второй год, в столовую профилактория, где увидим засидевшихся после вечернего чая Гришу Нелюбина и Галю Иноземцеву.

– Я осенью тренировался, на трое суток должен был лететь. Но нет, теперь выясняется: надо дружбу народов демонстрировать. Значит, стартуют хохол Паша и чуваш Андриян. Ну, извините, что я коренной русак, не казах, не немец, не еврей!

– Ну, что вы, Гриша. Знаешь, как Королев говорил нам: все мы, рано или поздно, полетим.

– ЭсПэ мозги вкручивать, да, умеет. Он и нам подобные песни пел. Мол, проектируется новый, маневренный, многоместный корабль «Север», все, кто готовится в полку, будут летать, всем места хватит. Только где он, этот «Север», что-то его не видно пока. А тут еще решили, ты слышала, новый отряд набрать, второй, с высшим образованием. А зачем? Все равно на прежнем «Востоке» летаем.

– «Восток» прекрасная машина, надежная.

– Да, прекрасная. Ни рулить невозможно, ни сделать ничего в полете. Правильно Юрка про себя сказал: не знаю, кто я – то ли первый человек в космосе, то ли последняя собака… И вы, девчонки, теперь конкуренцию составляете. И нам, и друг другу… А ты помяни мои слова: полетит из вас одна. Первая, она же последняя и единственная. А остальным скажут до свидания. Потому что ни за чем вы, девушки, в космосе не нужны. Все это чистой воды пропаганда: ах, первая в мире женщина-космонавт – советская!

– А я смотрю, – вздыхает Галя, – вы, Гриша, циник и маловер.

– Я грубый, трезвый реалист. И потому предлагаю: а пойдемте, Галя, гулять.

– Вы женаты, Гриша, не забыли?

– Ах, жена не стена, можно и подвинуть.

– Со мной, Гриша, подобные «строительные работы» по части подвижки родных стен не подходят.

– Ладно, Галя, я ведь просто гулять зову – не целоваться или чего еще, упаси бог.

– Нет, нет, не сегодня. Плоховато себя чувствую – только врачам не говорите.

Но он зовет на следующий вечер, она отбояривается тем, что по астрономии так много задали. А потом – на следующий. И вздыхает: «С женой у меня никакого взаимопонимания нет, ребеночка она мне родить так и не смогла, о разводе подумываю, не станут же они меня из-за развода из отряда отчислять, как думаешь? А я так хочу наследника, сына, а ты счастливая, у тебя уже есть сыночек, пойдем, расскажешь мне о нем». И непонятно, то ли врет красиво, то ли впрямь правда, но сердце дрогнуло: я баба слабая, я разве слажу, как написал молодой поэт Вознесенский.

И они все-таки идут – не топают вместе по городку, где даже березы имеют глаза и уши, а уговариваются встретиться у дыры в бетонном заборе, о которой все знают, и пройтись потом в лесочке за территорией. Май в Подмосковье так упоителен, распустились вишни и черемуха, небо полночи озарено нездешним светом, и заливаются соловьи.

А на обратном пути, когда, потеряв осторожность, Гриша все-таки решает не трусливо возвращаться в профилакторий по отдельности, а проводить Галину и слегка приобнимает девушку за талию, а она отчасти склоняет ему головку на плечо, им встречается собственной персоной командир полка подготовки космонавтов генерал-майор Провотворов. Он внимательно смотрит на них в полусумерках, а потом командует:

– Капитан Нелюбин, зайдите ко мне.

Подмосковье, военный городок

(в будущем Звездный).

Генерал Провотворов

В своем кабинете генерал задернул шторы и плюхнулся в личное кресло. Григорию садиться, разумеется, не предложил. Напротив, прорычал:

– Как стоишь, капитан! А ну-ка, смирно! И поправь свой внешний вид!

Что оставалось делать? Что может сделать капитан перед лицом генерал-майора, командира войсковой части? Пусть даже он не в строевом, а в обычном тренировочном «олимпийском» костюме: синий верх, синий низ, белые полосы. Только поправить молнию на олимпийке и вытянуться.

И тут Провотворов задал неожиданный вопрос. Вопрос не силы – а слабости. И прозвучал он так:

– Что у тебя с ней было?

Гриша тут сдержаться никак не мог и ухмыльнулся вслух:

– Странный вопрос для командира части, скорее он подходит для любовника. – Проклятый язык! Не сдержался, выпалил то, что думалось!

И тут генерал совсем взбеленился:

– Да ты что себе позволяешь, щенок! Ты забыл, о чем я вас всех предупреждал!? Персонального дела захотел!? И по строевой, и по партийной части? Ты забыл, что сам – женат? Что партийный? Под Москвой служить надоело? В спецотряде ВВС?! Под Хабаровск захотел? Вот учти, Григорий: если я тебя еще раз когда-нибудь с этой космонавткой увижу – именно с этой, наплевать на других – Галиной Иноземцевой, – не сдобровать тебе, не сносить головы! Понял ты меня!?

– Так точно, – вздохнул Нелюбин.

– Капитан Нелюбин, что вы там себе бормочете! Повторить, ЧТО ИМЕННО вы поняли.

– Больше не подходить к слушателю-космонавту Иноземцевой.

– Громче!

– Больше я не должен даже подходить к слушателю-космонавту Иноземцевой.

– Кругом марш!

…А назавтра утром на построении Провотворов зачитал приказ:

– Первое. В связи с неоднократным нарушением дисциплины капитана Нелюбина от подготовки к полету в качестве запасного пилота – ОТСТРАНИТЬ.

А Галю сразу после построения и завтрака отправили в институт авиационной и космической медицины – проходить тренировки в сурдокамере.

Подмосковье, военный городок (Звездный).

Галя

Сурдокамера – это вот что: наглухо закрытая комната площадью два на два, не больше. Там столик и кресло, в котором можно спать. И никакой связи с внешним миром. Точнее – тебя испытатели видят и слышат. И оценивают все, что ты делаешь и говоришь. Но ты – не видишь и не слышишь никого. Тебе три раза в день дают еду. И порой тушат свет, чтобы можно было сходить в туалет. Ты можешь делать все: петь, разговаривать, писать, рисовать. Надо только не забывать, что психологи, врачи и командиры будут потом изучать каждое твое слово, каждую запись и рисунок. И непонятно, что сказанное, написанное или нарисованное тобой они сочтут правильным, а что засвидетельствует, что ты космического полета не выдержишь.