Первая версия - Фридрих Незнанский

—        В ваш ли госпиталь привезли единственного спасшегося матроса с яхты «Глория»?

—        Да, — коротко ответил Хомяков.

—        Он успел что-либо рассказать?

—        Нет. Его доставили в бессознательном состоянии. Он слишком долго боролся за жизнь, на саму жизнь сил у него уже не осталось...

Это был как раз тот случай, когда я мог отдать руку на отсечение, что человек не врет. Об этом он говорил с абсолютно чистой совестью. Все именно так и было. О Сотникове, я был уверен, он ничего не скажет. Возможно, я сгущал краски, но уж больно все это мне не нравилось.

Когда я встал и попрощался, я увидел искреннее изумление на лице капитана первого ранга, так и не преподнесшего мне тщательно сварганенной речи.

Я спустился на этаж ниже, где оставил Марину утешать рыдающую медсестру. Лушников помахал мне из дальнего конца коридора, жестами объяснив, что ждет внизу.

Медсестра сидела в своей дежурке, как бедная родственница, сжавшись в комочек на самом краешке больничной кушетки. Марина нервно ходила из угла в угол и что-то убедительно и быстро говорила ей. Когда я вошел, повисла мгновенная и тяжелая тишина. Обе женщины посмотрели на меня. Сестра — затравленным зверьком, Марина с надеждой и нетерпением. Я тоже молчал.

—        Лена, ну вот и Александр Борисович! Расскажи ему сама то, что рассказала мне. Это очень, очень важно. — Марина выделила голосом двойное «очень».

Голос ее звучал не настойчиво, а как-то мягко и твердо одновременно. Я и не подозревал, что в хрупкой, веселой девушке таится такая сила убеждения.

Лена молча показала рукой на дверь. Я понял и прикрыл дверь. Наконец она заговорила.

Лена Красовская заступила на суточное дежурство вчера, в девять часов утра. День выдался обыкновенный. В хирургическом отделении был только один тяжелый больной — молодой лейтенант с пулевым ранением в живот. Дежурство проходило в обычных процедурах: уколы, смена капельниц, измерение температуры. У старшины со сломанной лодыжкой неожиданно разболелось ухо, пришлось вызывать лора из соседнего отделения, в общем, привычная суета.

После отбоя и вечерних уколов отделение наконец стихло. В коридоре погасили верхний свет, и Лена поставила чайник. У нее было полчаса до вечернего фильма. Телевизор стоял в холле. В случае, если какой-нибудь больной нуждался в помощи, звонок она могла услышать.

Чайник закипал, когда в дежурку заглянул новенький медбрат из урологического отделения.

—        Позвольте представиться, меня зовут Василий, я теперь этажом ниже, в урологии, обосновался, коллегам можно называть меня Васей. — Он вошел в дежурку с бутылкой красного вина.

Он так широко улыбался, что создавалось впечатление, будто несказанно рад и тому, что работает в урологии, и тому, что его можно называть просто Вася.

—        Я теперь здесь, надеюсь, буду долго работать, так что хочу познакомиться со всеми, особенно с такими симпатичными.

—        Лена, — представилась она.

Вася был среднего роста, улыбчивый и явно не из тех, кто сразу начинает приставать. Поэтому Лена даже обрадовалась, что будет с кем разделить вечерний чай и поболтать, проигнорировав надоевший телесериал. А уж вино... Ну, такое слабое при привычке-то к настоящему, хоть и разбавленному, медицинскому спирту вообще сущий пустяк. Но приятно.

Она помыла стаканы, разглядывая неожиданного визитера. У него было обычное, чуть скуластое лицо, живые карие глаза. Немного портила его нижняя челюсть, тяжеловатая и слегка выдвинутая вперед. Однако ослепительная улыбка и хорошие зубы скрашивали этот недостаток.

Он сразу стал рассказывать какие-то веселые байки из своей прошлой армейской жизни. Про горячий борщ, который заливали новичкам в сапоги, про тупых старшин и остроумных рядовых. Хотя Лена давно работала в военном госпитале и знала армейский фольклор назубок, она все равно смеялась. Вася разлил по мензуркам вино, и тут ее отвлек звонок больного из шестой палаты.

Она оставила Васю и отправилась туда. Старшина со сломанной лодыжкой и стрелявшим ухом просил обезболивающий укольчик. Лена ограничила его таблеткой анальгина — обезболивающее выдавалось только по распоряжению завотделением или лечащего врача. Потом они с Васей выпили...

—        Больше я ничего не помню, словно провалилась в темную яму. — Лена всхлипнула.

—        Вы думаете, он подсыпал вам что-то в вино? — спросил я.

—        Я уверена. Со мной такого никогда не было.

—        Почему же вы сразу нам об этом не рассказали?

Лена посмотрела на дверь, на меня, а потом на Марину, как бы ища у нее защиты.

—        Саша, я обещала, что, кроме нас, об этом никто не будет знать, — сказала Марина, успокаивающе поглаживая Лену по плечу.

—        Я тоже вам это обещаю, — сказал я.

—        Когда утром выяснилось, что Сотников умер, я сразу подумала на этого Васю. Позвонила девочкам из урологии, они сказали, что никаких новых сотрудников у них нет... Я совсем растерялась. Не знала, что делать, куда бежать. Как раз в это время приехал наш главный. Он меня вызвал к себе. Ему я все рассказала. Он велел мне обо всем молчать, сказать, что я случайно заснула. Обещал не увольнять.

Она опять зарыдала, пытаясь сказать что-то еще. Я едва разобрал, что она говорит:

—        Так жалко лейтенантика, такой молоденький... Это все я виновата...

Лушников ждал нас на первом этаже в холле. Я был на взводе. Похоже, эти сволочи то ли по глупости, то ли по злобе все сговорились. У меня складывалось такое впечатление, что и Грызун, и Хомяков говорят с чужого голоса...

Тут еще Пушников дернул меня за рукав:

—        Смотри-ка, Сашок, вон наши караульщики. На посту стоят. Нас, дорогих и любимых, поджидают.

Метрах в пятидесяти перед выходом из госпиталя стоял давешний «жигуленок». Я разглядел, что один тип сидит за рулем, а второй, опершись локтем на крышу автомобиля, курит, наблюдая за стеклянным подъездом выхода. План маленькой, но сладкой мести, созрел моментально. Я, наверное, был не прав, но мне просто необходимо было на ком-то выместить свою злость.

—        Давай-ка их немножко проучим, чтоб знали, что нос в чужие дела совать неприлично, — предложил я Лушникову.

Тот немедленно согласился, и я отдал распоряжения:

—        Марина, жди нас здесь. Саш, заходи слева, блокируй правую дверцу, чтобы тот, что в машине, не мог вылезти. А с этим я сейчас поговорю.

Мы с Лушниковым вышли из подъезда, громко хлопнув дверью. Те двое сразу уставились на нас. Я пошел быстрыми шагами вперед, по направлению к ним. Лушников — как бы в сторону. Эти двое сразу сделали вид, что беседуют между собой. Я ускорил шаги.

Подойдя вплотную к тому, что курил, я боковым зрением увидел, что Сане до машины осталось шага три-четыре. Я грудью попер на курившего.

—        Ты чего здесь куришь?! — сделав страшные глаза, прошипел я.

Тот попытался отпрянуть, но я так поставил правую ногу, что он вынужден был прижаться к борту машины. В этот-то момент я и зажал между указательным и средним пальцами его длинный нос, словно специально приспособленный для этого приемчика, который в народе зовется «сливой». Оттого что кончик зажатого носа становится круглым и синим, как вышеупомянутый фрукт.

—        Ты, падла, — ласково сказал я «сливе», — если не умеешь висеть на хвосте, скажи своим начальникам, чтобы перевели тебя в говновозы, а то ты очень плохо кончишь.

Лушников тем временем через открытое окно заглядывал в салон и мило улыбался шоферу:

—        Не надо, ребята, а? — он был сама доброжелательность.

Если бы они были ни при чем или хотя бы посмелее, то нам бы не избежать небольшой драки. Но рыло, у них точно было в пуху, потому что они все стерпели и на нашу просьбу убраться отреагировали вполне адекватно. И мирно.

Хреново нынче у спецслужб с кадрами. Где они только таких молокососов насобирали? Не иначе как операцию по подбору сотрудников с особой тщательностью проводили. В кружках по домоводству и вязанию.

Как и договаривались, мы подобрали Ломанова у памятника погибшим кораблям, и все вместе отправились обедать в небольшой ресторанчик на берегу под названием «Лев». Имелся в виду то ли Лев Толстой, воевавший некогда в этих краях, то ли просто царь зверей. Лушников пообещал замечательную уху.

Наверное, со стороны мы напоминали известную картину «Военный совет в Филях». Мы и в самом деле, выслушав отчет Ломанова, обсуждали план «военных» действий.

Ломанов встретился с Галей, подругой убитого Сотникова, и с мичманом Петренко. Именно с ними Сотников был в тот вечер в «Марсе».

Галю Ломанов застал на работе. Она была приемщицей в ателье Дома быта. Клиентов поутру не было, поэтому они спокойно могли поговорить. Галя оказалась миловидной, склонной к полноте блондинкой, не лишенной определенного обаяния. Говорила она с украинским, точнее южно-российским, акцентом, смягчая согласные и как бы торопливо. Отпечаток несчастья слегка туманил ее голубые глаза, но природная жизнерадостность позволяла ей держаться достаточно непринужденно.