Украсть богача - Рахул Райна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько недель ко мне возле моего старого дома подошел Сумит.
Я не сразу его узнал: так сильно он изменился. А может, просто я сам стал другим.
Сперва я принял его за поклонника, который хочет попросить автограф или еще что-нибудь: они тысячами осаждали нас с Руди, заваливали его Инстаграм просьбами о пожертвованиях.
Но нет, оказалось, это Сумит, и он пришел не к Руди, а ко мне.
– Брат! – он улыбнулся как помешанный.
– Что случилось? – я удивился, потому что Сумит никогда не был со мной любезен.
– У меня неприятности, – ответил он. – Ничего серьезного. Клиент требует вернуть ему деньги.
– А я что могу сделать? – Я направился было к ждущей меня машине, но Сумит сказал, стараясь, чтобы голос его звучал одновременно жалобно и честно (получилось не очень, потому что такого опыта у него не было).
– Это все дело прошлое. Ты можешь мне помочь. Я всю жизнь буду тебе благодарен. Что было, то прошло.
– Да ладно? Я так и останусь мелочью, сколько ни зарабатывай. Мне бог дал такие мозги, и как я ими распорядился? Твои слова. Нет, брат, не стану тебе помогать.
И я ушел.
Мы отправились на конференцию TED, потому что там, по словам Руди, тусовались все сексуальные, шикарные, равнодушные телки – его любимый типаж. На вечеринках после конференций проповедники с шеями толстыми, как автомобильные покрышки, расспрашивали Руди о секрете его успеха, и он отвечал:
– Всегда слушайте отца с матерью. Трудитесь усердно, лезьте из кожи вон, трудитесь еще усерднее, чем Хануман, когда нес на ладони гору с целебными травами для Рамы.
Проповедники кивали и соглашались: без культуры и традиций мы ничто. Газеты потом публиковали статьи с заголовками «Удивительный секрет успеха от Руди», а дядюшки и тетушки по всей стране упрекали детей в семейных чатах вотсапа за то, что те редко ходят в храм, и покупали еще больше товаров с изображением Руди.
Оберой разжирел на популярности Руди и «Мозгобоя» – и как вы думаете, что этот мудак выкинул? Решил пойти в политику и для этого связался с Народной партией.
Начиналось все с малого. Сперва невинные твиты о ведических традициях, а потом бац! – и он уже выходит на сцену, кланяется и верещит об интеллектуальных элитах и вредителях-космополитах, а в подписях к его имени на телевидении появляется уточнение «лидер мнений».
И вот он потащил нас на одно из своих мероприятий: как бы Оберой ни ненавидел Руди, но имя этого парня открывало все двери.
Осчастливил, конечно. Гольф-клуб к югу от города, нувориши, тусовка, гирлянды. Вечеринка перед Дивали: с каждым годом они начинаются все раньше и раньше.
Кругом кишмя кишели националисты и консерваторы: похлопывали друг друга по спинам, держа при этом в руке бокал с «Джонни Уокером», где брякали кубики льда, соревновались в красноречии: рассуждали экспромтом о поэзии Упанишад и о том, что индийский язык священен.
Оберой толкнул речь со сцены; позади него сидели жирные министры – члены Народной партии. Гнал обычную пургу: «Наша страна сегодня сильна как никогда, и это заслуга одного-единственного человека, нашего премьер-министра». Все аплодировали. Оберой был в восторге от самого себя. В кои-то веки оказался в центре внимания. Заткнуть его было невозможно. Он уже видел себя влиятельным политиком. «Эта страна добьется многого, эта страна на подъеме, страна, в которой простой продюсер типа ме…» – тут он осекся: его так хлопнули по спине, что едва не вышибли дух.
– Давайте послушаем, что он скажет, – прогремел какой-то важный чин, министр правительства; пот лил с него градом, даже воротник рубашки промок до прозрачности.
Клэр мне всегда говорила: «Политикам верить нельзя», я и не верил.
– Кто, господин министр, сэр? – уточнил Оберой, и испуг в его глазах сменился ненавистью.
– Рудракша Саксену. Вы очень интересно рассказываете, мистер Оберой, но мы собрались ради него.
– Да, сэр, – тихо ответил Оберой и уселся на стул, бледнее западного панно о расовом многообразии. Я спрятал ухмылку в бокале.
Вышел Руди, шатаясь от виски и кокса.
– Мы будущее, я будущее, этот человек, – он схватил министра, чьего имени не знал, но процент жира в организме которого свидетельствовал о том, что человек явно важный, – будущее, правда? – И он принялся тыкать министра кулаком в пузо, приговаривая: «Правда? Правда?»
А потом спрыгнул со сцены с криком: «Официант!»
Все зааплодировали. Даже Оберой, хоть и скривился.
Потом выступали другие члены Народной партии. Оберой остался на сцене, то и дело пытался добраться до микрофона, но его всякий раз оттирал кто-нибудь поважнее, повлиятельнее, потолще. Минута его славы прошла. Выступавшие консерваторы осыпали бранью либерастов из НКО, утверждали, что гиганты послевоенного периода были недостаточно религиозны, чересчур либеральны и слишком уж толерантны к мусульманам. Оберой сорил деньгами – жертвовал на созданный премьер-министром фонд веротерпимости.
Оберой почти весь вечер оглядывался по сторонам, сложив руки в районе ширинки, точно заключенный, на котором сейчас будут морить вшей. Время от времени подходил к кому-то из бонз, просил визитку – с прицелом на будущие инвестиции. Постоянно делал с кем-то селфи. Казалось бы, такие у него деньги, такие связи, а ему все мало.
Я же весь вечер тенью ходил за Руди, следил, чтобы он ни во что не вляпался, не перепил и не поссорился с теми, с кем ссориться нежелательно.
Все свои дни я посвящал передаче и тратил на то, чтобы зашибать деньги для Руди и находить ему работу.
Все свои ночи, в клубах или ресторанах, я тратил на то, чтобы уследить, как бы Руди не нажрался, не подрался или чего похуже. Чтобы никто не заметил, как он нарушает общественный порядок. Чтобы его вообще никто никогда ни на чем не поймал, чтобы ничего не просочилось в газеты и его фанаты – индийские домохозяйки – продолжали покупать товары, которые он рекламирует, и наша экономика росла на 7 % в год.
Мне бы следовало быть с Прией. Жить своей жизнью. Я все собирался выкроить для нее больше времени, но состояние Руди внушало мне опасения. Он был на грани срыва. Приближался праздник света, но вокруг Руди сгущалась тьма.
Я предавался дурацким мечтам – как сбегу от всего, от халявной выпивки и халявных денег. Не помогало.
Так что порой я прикалывался. На свой лад.
В студии и в барах я отвечал на дурацкие вопросы потеющих сценаристов. Мы вынуждены
