Вспомни меня. Книга 2 - Виктория Валентиновна Мальцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сквозь сон, не открывая глаз, я глажу ладонью его щёку и тихо, практически неслышно шепчу:
- Колючий…
После этого его поцелуи больше не тревожат меня, и я глубоко и крепко засыпаю на его груди.
А утром меня будит знакомое шуршание. И хотя дверь в палатку прикрыта, чтобы неяркий утренний свет меня не разбудил, я знаю – Альфа бреется. Нехотя выползаю из спальника, натягиваю куртку и выглядываю наружу: так и есть, он уже развёл новый костёр, согрел воды из родника и аккуратно водит по шее давно затупившейся бритвой. Несмотря на его старания, порезы всё равно есть, и видеть его кровь мне больно.
- Зачем? – восклицаю.
Его ответ – едва заметная улыбка и полный мягкости взгляд. Это даже не взгляд, а какое-то кроткое, покорное ожидание чего-то.
К концу следующего дня почти полностью меняется ландшафт. На смену осенним краскам приходит бескрайняя, дикая, холодная красота. Хвойный лес, укрывающий склоны и подножия гор, такой густой и непроходимый, что кажется, будто плодороднее этой земли и вовсе не бывает. В самых низинах высоченные кедры и ели совсем вытеснили лиственные деревья, многолетний валежник покрыл непреодолимыми баррикадами почву, зарос папоротниками и другими живучими травами, способными обходиться без света и не сгнивать в вечной сырости. Всё во мхах: стволы деревьев и их ветки, даже редкие побеги хилых без солнечного света кустов. Здесь нелегко передвигаться даже зверям, не то что людям.
Hozier - Swan Upon Leda (Official Audio)
Мы снова разбиваем лагерь и снова в удобном месте. Едва я просовываю ноги в спальник, как Альфа уже рядом. Он прячет руки между моих одетых в штаны ног - греет ладони и пальцы, чтобы позднее не обжигать мой голый живот холодом. Его губы нетерпеливо целуют мои лицо и шею, плечи в футболке, отчего мне отчаянно хочется её снять и даже как будто совсем не холодно… почти жарко.
Эта его жажда близости и прикосновений всё ещё странна и непривычна для меня после стольких дней отчуждённости.
- Что это с тобой? – шёпотом спрашиваю.
Он немного серьёзнеет, но не очень сильно. Его ладони и пальцы, ни на секунду не останавливаясь, гладят мой живот, рёбра, легко проскальзывают под штаны, обводят изгибы бёдер.
- Я никогда не ощущал себя таким беспомощным, загнанным в угол, - внезапно признаётся. - Это настолько новое для меня чувство, что думаю, уверен, подобного никогда не случалось со мной и в прежней жизни. Никто ещё не шантажировал меня самым важным. Быть рядом, лежать в одной постели и не мочь даже прикоснуться… Так досконально изучить чью-то слабость и так бессовестно её использовать может только очень неправильный человек.
Его признание оказывает на меня куда более серьёзное воздействие, нежели просто ответ на заданный вопрос. Оно не только снимает с моей души камень, но даже более того, заставляет увидеть в Цыпе настоящего врага. Мне не приходило в голову, что этот, настолько превосходящий нас обеих по силе парень оказался, хоть и временно, сражён стратегически. Его страдание, даже самое малое, я не способна простить. Свою обиду могу забыть, отойти в сторону, уступить, но обиды, нанесённые тому, кто мне дорог, я не прощаю, оказывается. У меня словно вырастают острые шипы и бивни, я наполняюсь ядом и свирепой агрессией. Мне обидно и даже больно… но что странно, не за себя, а за него.
Меня всё сильнее удручает собственная неспособность видеть дальше, глубже поверхности, улавливать хитрость, просчитывать наперёд. Только ли память моя виновата в том, что мне так катастрофически недостаёт жизненного, практичного ума, или есть что-то большее?
Я обнимаю его так крепко, как могу, насколько мне хватает сил. Он тоже обнимает меня, но в его объятиях не сила, а бережность.
Чем дальше мы уходим в лес, чем больше дней проходит с тех пор, как в последний раз видели соплеменника, тем спокойнее и уравновешеннее становится Альфа. Невзирая на скудность еды и меньшие возможности для охоты, он улыбается, открыто говорит со мной обо всём, всегда целует и обнимает перед сном. За последние несколько дней я ни разу не видела его раздражённым или хотя бы сильно уставшим, изнурённым, как это часто бывало в лагере или на маяке. И мне становится очевидным: его неадекватная злость – это реакция на стресс и страх - так работает его нервная система. Он действительно всё время тревожился за меня, боялся, что погибну.
Теперь же Альфа вечно что-то мычит себе под нос. А я прислушиваюсь. И иногда, словно забывшись, это мычание вдруг становится более уверенным, чувственным, превращается в пение. И тогда я проваливаюсь в его голос, в слова, которые всего лишь символы тысяч эмоций, которые нельзя вот так виртуозно передать, если только сам ты не умеешь их испытывать. И от понимания того, как тонко, как глубоко он чувствует, у меня кружится голова.
Глава 17. Трудности
К концу пятого дня на меня наваливается слабость на грани бессилия, и я прошу Альфу остановиться для ночёвки чуть раньше, чем обычно. Место не очень удачное, но ситуация у меня и впрямь такая, что ноги не идут. Он недолго вглядывается в моё лицо и отвечает:
– Хорошо.
Немногим позже, когда костёр уже разведён и вода почти закипает в котелке, я замечаю, что Альфа время от времени бросает на меня взгляды, и глаза его при этом чуть сужены, словно он в чём-то меня подозревает. Наконец, он спрашивает:
– Ты плохо себя чувствуешь?
– Нет, всё хорошо. Просто устала… немного.
На ужин у нас обычно суп из вяленой рыбы, сушёные ягоды и несколько орехов. Но в этот вечер Альфа выуживает из закромов своего необъятного рюкзака две картофелины.
– Откуда? – радостно восклицаю я.
– В твоём рюкзаке несколько штук уцелели.
Бо́льшая часть картошки, которую я добыла, разбилась в пюре. Мы всё равно её отваривали и ели, пока жили на маяке, и это, как мне показалось, добавило немного веса каждому из нас. А мне, в отличие от остальных, ещё и сил. Если бы не Цыпа и её картошка, неизвестно сколько ещё времени ушло бы у меня на то, чтобы окончательно окрепнуть.
– Ешь ещё! – командует Альфа.
– Я наелась.
– Всё равно ешь больше, – требует он. – Картошка – это углеводы, а углеводы –
