Позывные услышаны - Рафаэль Михайлович Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Рабочие! — надрывается он. — Вас обманули. Откройте сердца законному правительству социалистов!
— Социалист, — слышен высокий голос, — у нас уже перины распороты. Мало?
В толпе поднимается смех.
Он взбешен.
— Схватить смутьянов! — приказывает Гвоздев взводным.
Список составлен заранее, за людьми следят. Воскова и еще шесть рабочих активистов грубо оттесняют к броневикам, связывают им руки и вталкивают в кузов открытой грузовой машины. Толпа начинает медленно надвигаться на солдат. Голоса анархистов возбуждают людей: «Братья, мы сильнее!» Семен чувствует, сейчас произойдет непоправимое.
— Винтовку наизготовку! К бою — товсь! — командует Гвоздев.
Ну-ка, Семен, тут нужна хитрость подпольщика.
— Одну минутку, капитан! — весело и громко говорит он.
Толпа замерла, мог бы и потише. Значит, для них…
— Зря, капитан, вы трудились! Вы отобрали у нас оружие, и мы под давлением военной силы и во избежание напрасного кровопролития сдали вам оружие.
Лишь бы они не сдвинулись с места — навстречу пулям, провокациям, арестам!
— Но знайте… пройдет несколько дней, мы вновь изготовим для себя винтовки и, если нужно будет, сами вооружимся и товарищей из Петрограда вооружим.
Так, так, подает броневикам сигнал трогаться с места! В толпе — опять движение. Подарите мне еще минуту терпения, товарищи!
— Я считаю, капитан, — кричит он в толпу, мысленно благодаря друзей за то, что они его поняли, за то, что выдержали, — я считаю, что вы окажетесь тогда в проигрыше!
Машины медленно выезжают из заводских ворот. Громкий голос:
— Мы освободим тебя, Восков!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
«ПЕРЕХОЖУ НА ПРИЕМ»
— Хочешь, пойдем к самому? Поручимся за тебя!
— Не надо, девочки. Все правильно.
Шепот у замочной скважины смолк. Наверно, кто-то из начальства показался. Кто бы мог подумать — торопилась в действующую, а попала на гауптвахту.
Месяц назад она писала Ивану Михайловичу: «Дорогой мой, ты когда-то мечтал, чтобы у тебя в семье был радист, и вот твоя Сивка начинает становиться радистом-оператором… Меня и мою подругу оставили инструкторами здесь, но мы очень хотим идти в часть радистами и будем решительно добиваться этой чести».
Кардов непробиваем. Подкатилась к Арбатову. «Как вы считаете, товарищ комиссар, где человек приносит больше пользы — на фронте или в тылу?» Он погладил бородку, мягко заглянул ей в глаза: «Я тоже полагал, Сильвия Семеновна, что на фронте. Но когда я прочитал, что проделал еще один комиссар — ваш отец — в тылу, я заколебался».
Перед шестилетней Галкой, которую безумно любила и старалась подкормить, забегая к Лене, репетировала свои диалоги с начальством, которые всегда кончались словами: «Я буду надеяться и ждать».
На собрании взвода она торопит курсантов, предлагает через день проводить контрольные.
Дневник запестрел фразами: «Конечно, в долгу у жизни я оставаться не намерена», «…Собираюсь полечь костьми, а добиться осуществления моих всепоглощающих мечтаний».
Встретила соученицу. Вспомнили школьных друзей. Рассказала про Шакееву. Узнала, что класс понес и новые потери. Снаряд угодил в землянку, где Ника Феноменов оперировал раненых. Ники нет. И Сашка Давтян погиб — один из «мушкетеров». Какую-то из сестер Диц немцы повесили в Пятигорске…
Сильва вошла в кабинет к матери, тихо села в углу, глаза воспаленные.
— Что с тобой, Сивка? Переработка?
— Недоработка, мама. Предстоит большой разговор с Кардовым.
Разговор состоялся, в дневник легло отчаянное: «Опять и тысячу раз опять мои стремления уйти отсюда тщетно разбиваются… О, как мне не хватает деятельного настоящего при жгучем и неотвратимом стремлении к нему!»
Седьмого июля проснулась и подумала: «Просыпаться по утрам с ощущением счастья — вот это счастье!» Хорошо сказано. Почему она вспомнила эти слова сегодня? Ах да, сегодня ей стукнуло двадцать два.
Начала припоминать, каким был этот день до войны. Непременно находила под подушкой томик стихов. Володя преподнес ей букетик горных ромашек — это было в альплагере, и он лазил за цветами на рассвете по скалам. От Лены тогда пришла телеграмма: «Поздравляю люблю некогда писать целую жду».
Повернулась, под рукой зашелестела бумага. Всмотрелась — точки, тире — Ленкин почерк: «Поздравляю писать некогда люблю желаю пробить мечту».
В этот день опять приезжал полковник. Сел за пе-образный стол сам, предложил инструкторам рассадить курсантов. Сильва переглянулась с Леной и заняла место рядом с экзаменующимися.
Полковник имел возможность переговариваться по «морзянке» с любым из радистов-операторов. Послал короткие депеши двум-трем, определил их ритм работы, вызвал Сильву, задал несколько вопросов, что-то привлекло его внимание в ее стиле — то ли четкость, то ли обостренная наблюдательность. Предложил принять текст. «Перехожу на прием», — отстучала Сильва. Все ускоряя и ускоряя темп, он нанизывал кодированную цифровую вязь, попросил ее записи, всмотрелся, кивнул:
— Учителя у вас добротные.
Через час ее и Лену Вишнякову вызвали к Кардову.
— Что вы натворили, товарищ инструктор? Вы заняли место курсанта. Вы понимаете, что вы натворили?
— Меня отобрали? — спросила она, замирая от счастливого предчувствия.
Его смуглое лицо совсем потемнело.
— Да. Но одного из лучших инструкторов не отпущу.
И размашисто вычеркнул ее фамилию из списка.
— Что вы делаете? — закричала она. — Вас самого не отпускают, и вы должны понять своих подчиненных!
От неожиданности он даже выронил трубку. Встал.
— Товарищ Вишнякова, вы у нас комсорг. Ваше мнение?
— Я согласна с Восковой, товарищ начальник.
Вошли Скалодуб и Арбатов.
— Черт знает что, — сказал Кардов. — Теперь придется конфликтовать со штабом. Они затребовали Воскову. Но вы слышали, что я решил, и я не отменю свой приказ. Товарищ старший лейтенант, научите своих людей дисциплине.
Скалодуб козырнул и вышел. Девушки последовали за ним.
— Курсант Воскова, — приказал Скалодуб. — Сутки ареста за обман командования. Повторите приказание.
Она повторила.
— А вы, Вишнякова, комсорг, — поучительно заметил он, — и мы с вас спросим за покрывательство по другой линии.
— Вы извините, товарищ старший лейтенант, — отрезала Лена, — но я хочу служить своей Родине одинаково по всем линиям и различия между ними не делаю.
Когда Кардов узнал, что Сильва посажена на гауптвахту, как курсанты называли маленькую угловую комнату, он вскипел:
— За что вы ее наказали, старший лейтенант? За патриотизм?
— Да вы же сами… — Скалодуб растерялся.
— Что
