Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

Он подошел к краю сада, обнесенного невысокой стеной. Далеко внизу жители города поодиночке или парами неторопливо прогуливались по туманному бульвару меж изваяний и огромных домов. Как и город, все они были сплошь белыми. Цирконы цвели на запястьях женщин, тунику одного из мужчин скрепляли на плечах серебряные пряжки. Никто не поднимал взгляда, чтобы увидеть, как кто-то наблюдает за ними из сада наверху. А если бы и сделали это, то приняли бы его за раба, смуглого слугу из дома Аз’тиры, который по какой-то причине не прячется в крысиных туннелях под лужайкой. Но без сомнения, они не станут лазить в его мозг, чтобы понять, почему это так, ведь он не вполне человек и не заслуживает внимания.

Он уже имел представление о проходах для незримого перемещения рабов. Два или три раза он замечал, как они появлялись из тайных дверей в штукатурке, колоннах и лестницах и уходили туда же.

Что до горожан, то они неторопливо двигались вдоль бульвара и исчезали на прилегающих улицах.

Позже утром на склоне холма, покрытом сочной зеленью, он увидел еще одну группу горожан. Со стороны их действия выглядели, как некая медленная и расчетливая игра, ритуал или даже танец — но без музыки и песен.

Он сможет подробно рассказать об этом в Заддафе… если вернется туда.

Регер подумал об Амреке, который хотел стереть эту расу с лица земли, и снова посмотрел через город.

Он довольно давно, уже в последнем поселке в лесу, признал, что у него не осталось никакой иной цели, кроме как достичь этого города.

Это чувство было сродни чему-то из детского опыта, когда человек по имени Катемвал забрал его из Иски. Оно вернулось к Регеру, разя, как нож. Словно ребенок, он внезапно заплакал, утратив что-то. То ли черную собаку, то ли черные волосы матери — все, что он мог вспомнить, помимо ее по-разному произносимого имени… Обида, такая маленькая и ни с чем не связанная, теперь разрослась и билась в его груди, заключенная и ошеломленная человеческим телом.

Не Йеннеф, не Катемвал, даже не Тьиво. Стадион стал его родителем и создателем, а Дайгот, божество бойцов, акробатов и  колесничих — Дайгот был его богом.

Но его мать поклонялась Ках. Низменной, кровавой и самой черной на свете…

Его вела не гордость, не ненависть, ярость или любовь. Допросив себя, он понял, что ни разу не испытывал в полной мере ни одного из этих состояний, дозволенных человеку. Что же двигало им, если не одно из них?

И стоя на вершине холма в нереальном и все же существующем городе, он осознал, что навсегда потерял себя. Регер, как и Амрек, ушел в прошлое.

Весь долгий второй день она просидела, скрестив руки и прислушиваясь к волнам борьбы в нем. Ее сила давала ей возможность не только сделать, но и выдержать это.

Когда тень полностью покрыла пол в ее комнате, она отринула все это и пошла искать его.

Она любила его, но помимо любви к нему у нее оставалась собственная судьба и суть ее народа — Анакир. Ей приходилось одновременно быть двумя женщинами — любовницей и чародейкой.

В рассеянном закатном свете она появилась на пороге его покоев. Он стоял, замерев в центре комнаты, словно ходил туда-сюда. На нем была одежда, которую принесли ему рабы по ее приказу — белая, как любая хорошая одежда в этих местах. А в его мыслях на поверхности лежала картина: другой мужчина в Мойхи, темный Вис, одетый в белое ради своей свадьбы. Кто был этот мужчина, она не могла сказать.

— Заддаф или Дорфар захотят услышать все, что ты можешь рассказать о моем городе, — произнесла она.

Почему его глаза пусты? Их чернота утратила глубину, превратившись в ставни из обожженного железа.

— Пойдем со мной, — мягко позвала она. — Сегодня ночью в Ашнезии может произойти кое-что интересное для советов Закориса и Междуземья.

— Ты так много знаешь обо мне, — и в голосе его тоже звучала пустота. — Все.

— Ничего, дорогой мой. Совсем ничего. Я не знаю, все ли еще ты осуждаешь меня.

Сейчас, в одной из комнат своего дворца, она могла разобрать лишь нестабильность его восприятия, словно морские валы накатывались и разбивались о берег. То, о чем он размышлял в глубине себя, сделалось неоформленным, но устойчивым, словно ребенок в нем наконец дорос до старости.

— Ты приглашаешь меня выйти с тобой на улицы твоего города, — ответил он через мгновение с ужасающей серьезностью. — Если таково твое желание — да, богиня.

— Богиня? Прежде тебя не затрагивали суеверия глупцов.

— Теперь затронули.

— Регер, — произнесла она.

— Я не узнаю имени, которым ты меня называешь, — возразил он. — Этот человек, Лидиец, ушел вместе с Саардсинмеей. Я усвоил твой урок.

— Ты неправильно понял это! — неожиданно и отчаянно воскликнула она, лгунья и любовница. Тогда он подошел к ней и нежно дотронулся рукой до ее лица. Она так хорошо помнила теплоту, силу и сдержанность его успокаивающей ласки, несравненную грацию льва, поднимающую ее, словно лист, не причиняя вреда…

«Что же я наделала?» — подумала она, как самая простая женщина.

— Ты думаешь, что не вернешься в Заддаф с новостями, — произнесла она вслух.

— Мне кажется, вряд ли. Но я пойду с тобой, Аз’тира.

Она положила ладонь поверх и отодвинула его руку.

— Ты должен идти в шаге или двух позади меня, — сказала она, скрепя сердце. — Прости, что прошу тебя об этом.

— Конечно, — он улыбнулся ей. Она видела, что он спокоен. Он смирился. Величие короля, которого ждет публичная казнь. И снова ей пришлось обуздывать страсти и скорбь.

— Никто не подумает, что ты раб, — уточнила она. — Здесь, в Ашнезии, мы редко храним что-то в тайне. Кое-кто уже осведомлен о госте, поселившемся в моем доме, и даже о твоей родословной. Когда тебя увидят, знание распространится среди них, словно пожар. Само по себе это не опасно.

— Нет.

— Ты можешь почувствовать на себе плеть этого знания. Но ты в состоянии защититься.

— Мне известно и об этом.

— Необычная способность для Виса. Род первого Повелителя Гроз, Рарнаммона, хвастался своими Равнинными корнями. Но сейчас среди дорфарианцев он совсем пришел в упадок.

Она пошла через дом впереди него.

Сквозь высокие решетки и окна полыхал яркий алый свет заката. Но запад, вид на который открывался из передней, окрасился более нежно, полыханием янтаря на шелке. Святилище за домом поймало солнце в ловушку своей золотой крыши. Все остальное чернело, словно туча.

Женщина спустилась с террас и пошла на восток. Ее белизна сияла в сумерках, пока она вела его по безымянным улицам Ашнезии.

Каменная лестница привела в небольшую низину. Ночь уже почти спустилась сюда, заполнив чашу травы и деревьев, словно дым. Над этой мглой возвышались громады башен, блестя рдяными, как медь, куполами в виде голов калинксов и тирров, вытянутых собачьих морд или хищных клювов птиц. В каждой маске горела пара глаз — хрустальных окон, недобро окрашенных умирающим солнцем.