Красные больше не вернутся - Олег Мороз

Однако в целом сам Ельцин то утреннее совещание 18 марта (он ошибочно датирует его 23-м), его исход и настроение большинства тех, кто на нем присутствовал, описывает несколько иначе. Упомянув, что против его планов высказались Куликов и Черномырдин, президент пишет, что большинство участников совещания поддержали идею переноса выборов:

«Борис Николаевич, говорили мне, вы же не отказываетесь от выборов, вы только переносите их на два года, поэтому обвинить вас в нарушении демократических принципов нельзя. Народ не хочет никаких выборов. Все привыкли к вам. И с коммунистами можно покончить только решительными действиями. Сколько лет они будут людям головы морочить, отравлять всем мозги?! Сейчас, может быть, тот самый благоприятный момент, когда это можно сделать. У вас пошел рейтинг вверх, за вами все пойдут».

Наконец я сказал: «Все понятно. Большинство — «за». Совещание закончено. Идите, я подумаю сам».

Перелом в своем настроении Ельцин объясняет не возражениями помощников, не сопротивлением Куликова и других высокопоставленных чиновников. По крайней мере, считает он, не это сыграло решающую роль. После описанного совещания он все еще продолжал раздумывать, как поступить. Окончательное решение надо было принять быстро, в течение суток, пока информация о его планах не распространилась за пределы узкого круга посвященных. В этот момент, как пишет Ельцин, инициативу взяла на себя его дочь Татьяна. Она пригласила в Кремль Анатолия Чубайса, не занимавшего, как мы знаем, в ту пору никаких официальных постов, и попросила отца принять его и выслушать «другое мнение». По словам Ельцина, именно разговор с Чубайсом оказался решающим. Сам президент так излагает его:

«Борис Николаевич, сказал Чубайс, это не девяносто третий год. Отличие нынешнего момента в том, что сейчас сгорит первым тот, кто выйдет за конституционное поле. Хотя, в сущности, и в девяносто третьем первыми за флажки вышли они. Это безумная идея таким образом расправиться с коммунистами. Коммунистическая идеология она же в головах у людей. Указом президента людям новые головы не приставишь. Когда мы выстроим нормальную, сильную, богатую страну, тогда только с коммунизмом будет покончено. Отменять выборы нельзя».

…Мы разговаривали около часа. Я возражал. Повышал голос. Практически кричал, чего вообще никогда не делаю. И все-таки отменил уже почти принятое решение. До сих пор я благодарен судьбе, благодарен Анатолию Борисовичу и Тане за то, что в этот момент прозвучал другой голос и мне, обладающему огромной властью и силой, стало стыдно перед теми, кто в меня верил…»

Кстати, Ельцин добавляет, что именно после этого разговора напомню, состоявшегося 18 марта, после этой «важной психологической и идеологической победы», одержанной Чубайсом, вскоре созданная и возглавленная им аналитическая группа «стала главным центром принятия всех политических решений». В то время как «предвыборный штаб Сосковца перестал существовать».

У Чубайса в тот год было несколько критически важных разговоров с Ельциным. Один из них 20 июня, когда по распоряжению Коржакова были задержаны два сотрудника Чубайса по избирательному штабу Евстафьев и Лисовский. Другой, который напрашивается на сравнение с тем, июньским, вот этот, 18 марта, когда на Россию надвигались события, похожие на 3 4 октября 1993 года. Спрашиваю Анатолия Борисовича, какой из этих двух разговоров был для него сложнее?

-Пожалуй, 18 марта, отвечает мне Чубайс. Я бы не сказал, что 20 июня дело обстояло так: вот я пришел к Ельцину и переубедил его. Я думаю, что, располагая той информацией, которую он уже получил к моменту моего прихода, он всю картину достаточно хорошо понимал. Вернее, может быть, не понимал, а чувствовал своим исключительным чутьем. И я со своими словами мог оказаться тут всего лишь последней каплей… Гораздо более тяжелым был мой разговор с Ельциным 18 марта, когда я уговаривал его не распускать Думу и не запрещать КПРФ. Там я попал в ситуацию абсолютного открытого противостояния с ним. Было совершенно очевидно, что он просто не хочет меня видеть, не хочет со мной говорить, не хочет обсуждать эту тему, не хочет слушать моих аргументов… У него все уже сложилось в голове. А когда у него сложится в голове, изменить здесь что-то это, я вам скажу, задача такая, практически невыполнимая. В общем тогда мне приходилось давать всему делу некий стартовый импульс.

- А вам не кажется, говорю, что в той ситуации подход, которого придерживался Коржаков и его друзья, отменить (перенести) выборы имел право на существование: ведь положение Ельцина (низкий рейтинг, череда инфарктов) было практически безнадежным?

- Категорически нет. И тогда так считал, и сейчас считаю. По двум группам причин. Первая группа чисто юридическая: юридической технологии, с помощью которой можно было бы реализовать это решение отменить или перенести выборы, не существовало. Это было совершенно очевидно…

- В 1993-м такой технологии тоже ведь не существовало…

Это не совсем так. Если вы имеете в виду, что Указ президента № 1400 о приостановке действия Съезда и Верховного Совета нарушал Конституцию, это чистая правда. Но есть еще политическая группа причин. В общем нетрудно было спрогнозировать: если бы тогда, в 1996-м, Ельцин отменил или перенес выборы, его действия получили бы совершенно однозначную трактовку не только со стороны коммунистов, но и со стороны большей части политических сил. Эта трактовка очевидна: президент испугался прямых выборов, он испугался той самой демократии, которую сам создал, он сворачивает эту демократию. Таким образом мы получили бы ситуацию, когда против нас были бы не только наши традиционные оппоненты, но у нас был бы и абсолютно расколотый собственный лагерь. Политические последствия этого были бы просто чудовищные. Коржаков этого просто не мог понять. Я как-то обсуждал с ним это. Разговор был примерно таким. «Александр Васильевич, говорю, ну хорошо, вы предлагаете отменить или перенести выборы… А как это сделать?» «Да ну как указ написал: перенести, и все». «Подожди, указ, но ведь есть Конституция, есть закон о президенте… Там прописан срок его полномочий. Когда срок истекает, полномочия прекращаются…» «Да ладно, указ написал и все». «Ну хорошо, а что делать с Конституционным Судом, в который, естественно, сразу же обратится та сторона? Мы это дело проиграем, указ будет отменен мгновенно, в течение семи-восьми суток. Что мы тогда будем делать?» «Что делать? Да указ написал и все. О чем там еще говорить!» То есть обсуждение было бессмысленным. Это была абсолютно убийственная стратегия, которая привела бы Ельцина к политической катастрофе практически мгновенно.

Когда у вас испортились отношения с Коржаковым сразу, как только вы включились в избирательную кампанию, или через какое-то время? Что было тому причиной взаимная личная неприязнь, психологическая несовместимость или разница во взглядах на ситуацию он гнул в сторону переноса выборов, а вы были категорически против этого?

Нет, ну я же к этому времени уже много лет его знал, и отношения между нами уже вполне сложились. Мы десятки, сотни раз встречались по сотням различных текущих вопросов. Парадокс состоит в том, что как раз ничего личностного в наших отношениях не было.

Ельцин все время колебался в выборе между вами и Коржаковым или сначала в основном ориентировался на своего охранника, а в дальнейшем, особенно после 18 марта, когда вы уговорили его не распускать Думу и не запрещать КПРФ, на вас (кстати, он сам отмечает эту веху в своих мемуарах)?

Мне трудно сказать, колебался ли он. Я думаю, выбор был для него непростым… Дело в том, что на старте избирательной кампании Ельцин был уверен, что она идет хорошо. Ему же докладывали Сосковец и Коржаков: все классно, все замечательно, ваш рейтинг растет, народ требует, чтобы вы оставались президентом. Это продолжалось, пока не пришли мы и не показали ему, что рейтинги катастрофически низкие. Тогда он развернулся…

В сущности, 17 марта Ельцин ведь фактически уже начал осуществлять план Коржакова. Как мы знаем, в 6 часов вечера Думу захватили омоновцы и сотрудники Главного управления охраны под предлогом проверки анонимного звонка о том, что она заминирована. Всех депутатов, кто там находился, чиновников, технических работников удалили из здания и никого не пускали.

Да, то, что Борис Николаевич на это согласился, можно трактовать как колебания, которые он постоянно испытывал. Конечно, два этих больших сценария провести нормальные выборы или отложить их года на два он всегда держал в голове и так или иначе соотносил друг с другом. И должен был это делать. А в тот момент 17 18 марта мы просто прошли по краю пропасти.