Новый Мир ( № 6 2004) - Новый Мир Новый Мир

Присели на тротуаре, у витрины с женским бельем. Откуда ни возьмись — охрана, убирайтесь, мол.

Потащились дальше, набрели на сквер. Ходили там вокруг лавочек, заглядывали в урны. Бутылки собирали. Леха сказал, что их сдать можно, чтоб харчей прикупить и водочки.

Когда набрали доверху две матерчатые сумки (опять у Лехи нашлись), в сквере появились местные оборванцы. Валите, говорят, отсюда, это наш сектор, нечего на чужую посуду глаз свой потухший класть.

Хотели сумки с бутылками отнять, да Леха сказал, что доложит о бесчинстве Контролеру, и оборванцы смирились.

…Зашли в ближайший приемный пункт, сдать стекло. Опоздали. Теперь только завтра откроется. Леха подумал и предложил до ближайшего храма податься, просить денег у трудящихся. Туда не поздно еще.

Подхватили рацию, горн, брякающие сумки, вышли дворами к церквухе. Уселись на паперти, рядом с двумя старушонками в черном, те зашамкали недовольно.

— Спокойно, бабки, — унял их Леха, — милости на всех хватит.

Горнист спрятал трубу за пазуху.

Ему казалось, что он еще повзрослел и борода (потрогал) отросла. Леха тоже оброс, глядит на прохожих истово, блеет, как та коза, которую яблоком угостил:

— Пода-а-айти, людидобрые… — И сыплется реденькая медь в его ладонь, сбирается на водку с хлебом.

К храму подъехала машина.

Из задней двери выбрался настоятель в голубом подряснике, степенно к дому причта пошел.

Горнист смотрит и видит: рядом с батюшкой Ангел летит печальный — красивый-красивый, голову склонил и говорит:

— Продай, батюшка, свою новую машину, деньги между убогими подели…

На горниста благолепие нашло — достал трубу, заиграл Ангелу приветствие.

— Не надо, — оборвал его Леха.

Пообретались они на паперти еще, потом сходили в магазин. Купили хлеба черного, майонеза пакетик, водки.

Передали сообщение Контролеру о том, что видели. Контролер остался доволен.

Спать полезли в подвал многоэтажного дома.

Горнист сыграл отбой.

Ночью в подвале пели сверчки.

Утром сдали посуду и постарели еще лет на десять. Ослабли.

И потекли обтрепанные дни, потекли, похожие друг на друга. Осень приспела, белые мухи вьются. Мундир немецкий истерся, и вместе с теплыми портками горнист подобрал себе на помойке приличный ватник.

Они все бичевали, завшивели, но исправно выходили на связь с Оплотом-Контролером, докладывали, как, значит, идут дела и каких успехов кто достиг, пока однажды Контролер не пропал. Леха звал, звал его, кричал позывные, а всё без толку.

Горнист сыграл отбой, и они выбросили громоздкую рацию за ненадобностью, хотя погрустили, конечно. Ведь трудно привыкнуть к мысли, что никто тебя больше не будет контролировать и вся жизнь твоя никому не интересна.

Через год после исчезновения Контролера в городе появились рязанские скауты. Ходили по улицам, затянутые в клепаную кожу, в цепях, с кастетами. Изводили хороших людей, а плохих не трогали. Горнист с Лехой тогда схоронились в пустом колодце.

Однажды весной сидели они в парке на лавочке. Горнист играл, а Леха слушал. Мимо шли малолетние гопники. Народу — никого, и принялись гопники их избивать. Повалили на землю, пинали ногами, отняли у горниста горн.

— Наверно, на помойке, козел, нашел, — сказал один гопник.

— В цветмет сдадим, — ответил другой.

Гопники ушли, забрав горн.

Горнист поднялся, утер нос, сплюнул выбитые зубы, подсобил Лехе встать. И побрели они, придерживая друг друга, прямо на ангельские голоса, туда, куда уходят все советские люди.

Сказ о явлениях блаженному Тимофею

Минаков Станислав Александрович родился в 1959 году в Харькове. Поэт, переводчик, эссеист. Автор нескольких поэтических книг. Член Национального союза писателей Украины. Лауреат российских и украинских литературных премий.

Воспою тебе сказочку, да не кривися, послухай ты:

как у реки-то псковской у Лугвицы Тимоха отрок выпасал скоты;

да, надысь-вчерась, лет четыреста сорок тому

паче солнца сияющ свет явися ему.

В час вечерняго пения виде Тимоня на воздусе свет велик,

а во свете том — Богородицы Умиления пречистый лик;

на руках держащу предвечнаго младенца Господа нашего Иисуса Христа,

и к лицю Его горненебесному Сама преклонившася — лицем чиста.

И рече Тимке глас: вот иди-ко, отроче, на Синич-гору, что рукой подать,

и узриши там — от Благодетеля всякому дыханию — возблагодать.

И пошел Тимофей Терентьевич — перепуган, кроток и молчалив,

на Синичью гбору, где пичуги щебечут щебетом чив да чив .

И всю ночь там молился Тимоня, а поутру

Богородица Умиление явилась на ту гору.

И опять повелела отроку: шесть год спустя

приходи сюда, приходи, не страшись, дитя.

В-третье, как было сказано, спустя шесть год,

на гору святую Тимофей Терентьич пришед, юрод,

лицезрел икону и света испил сполна,

и опять паки взяся та икона на воздух и бысть не видна.

Да повелено ею было Тимоне итти во Воронич горбод

и сказать народу, чтобы все крестный ход

повели с иконою Умиление на Синичью горбу.

Что, не веришь? Ты слухай, слухай — ей-Бо, не вру.

Ты не веришь, тако же не поверил Тимохе Никита поп.

Для того и помрачен был вкратце рассудком поп — да поверил чтоб.

Потому (как Фома) от того просветлел в уме и повел людей,

на Девятник по Пасхе, крест серебрян держа дак промеж грудей.

Поп Никита с Воронича отправился, велеречив,

на Синичью гору на тую, где синицы поют чив-чив.

И на горе на той, где горобцы хороводят чирик-чирик,

на сосне — Одигитрии Божией Матери народу явился лик.

На сосне на дереве иконочка как есть светилася, на сосне.

И лишь Тимохе блаженному на руки спустилася — как во сне.

И срубил народ часовенку на горе на той

и нарек тогда Синичью — горой Святой.

А на праздник Покрова (скажи-ка!) часовня та

Вся дотла (ты слухай, слухай!) сгорела — знать, неспроста.

И когда, сокрушаяся, разгребли золу,

Одигитрию Богородицу нашли (ты представь, целехоньку!) — на полу.

Иоанн-то, царь наш Грозный, — где стал пустырь,

повелел тогда отстроить-де монастырь.

Богородична Успения там престол возсиял,

где сосна росла, с коей Тимонька иконку съял.

Стало быть, тех веков предавешних испокон

Одигитрии и Умиления — двух икон

там обитель встала. И по сей день

на Святой горе — Пречистыя Матере пресвятая сень.

А через чверть тыщелетия в ту горбу , в ту святую самую, не в какую-нить

Алексан свет Сергеевич завещал себя схоронить.

Что землица, говорил, прекрасная: ни глины, ни сырости, ни червей...

(Да скажу те: земля, она — первей всех вервей.)

...Ну а Тимофей-то Терентьич, по явленью икон, всепремного рад,

возвестить велику новость отправился в Новоград,

и труждался по селам да по погостам, и за своя труды

ни с хитра, ни с горазда не взимаше мзды.

Да уж в Новеграде Великом Пимен архиерей

заточил Тимофея Терентьича аж за шестью шесть дверей.

Юй, люди добрыя так ругашася уродивому и глум творяше — что твой

                                                                                                                      палач!

Помяни ж, православный касатик, Тимоню мученика — поплачь,

                                                                                                                      поплачь.