Кокаин - Дино Сегре
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вижу, что хорошо себя чувствуешь. Ты еще не поцеловал меня. Когда вернусь, поцелую тебя крепко, крепко, но не теперь. Кармин совершенно не держится. Я подурнела?
— Таки да.
— Я и сама знаю. И все же, посмотри, на столике лежит телеграмма.
Тито взял телеграмму.
— Читай громко.
Тито прочел:
— «Barbamus Falabios Tagiko Ramungo Bombay 200.000 Viagarus Wolf».
И спросил:
— Это эсперанто?
— Нет. Ты совершенно не понимаешь телеграфных сокращений: в коммерческом мире это очень употребительно: отправитель телеграммы — богатый торговец коврами в Бомбее, его фамилия Вольф. А это Барбамус Фалабиоз и т. д. обозначает: если я сейчас же отправлюсь к нему (Фалабиоз значит «спешно»), то он уплатит за мой Рамунго, т. е. мой драгоценный и прекрасный товар двести тысяч франков и, кроме того, дорожные расходы туда и обратно.
— А что ты ответила ему?
— Что Рамунго удаляется от коммерческих дел. Бедняга, он будет очень страдать, потому что страшно любит меня, но я не переношу больше ни его, ни вообще мужчин; единственный, которого я еще немного люблю, — это ты: я люблю тебя, как брата, как сына, а всех Барбамос Фалабиоз пошлю к черту. Я отказалась от его предложения совершить путешествие через Персию, Аравию, Сирию и побережье Африки, а затем в Италию. Это был чудный план, потому что мой купец в душе поэт. Теперь четыре; в половине седьмого я буду дома: пообедаем вместе. Потом пойду танцевать во французском консульстве. Пойдем вместе. До свидания.
Тито видел, как она удалялась через улицу, залитую солнечным светом, и заметил, что походка Мод далеко уж не та: не было той грации и легкости, опьянявших его в свое время.
— Пьерина, нельзя ли при твоем посредничестве получить ванну?
— А я как раз пришел спросить вас, нет ли каких приказаний, — ответил появившийся в дверях лакей, почти с парижским акцентом. — Но вам, сударь, придется немного подождать.
— Пока согреется вода?
— Нет, пока остынет.
Когда Тито вошел в концертный зал губернаторского дома, публика была уже на своих местах; лица европейских офицеров были до того загорелые, что, если бы не их форма и галуны, то их трудно было бы отличить от туземцев.
Тито посмотрел программу и, так как до выхода Мод был номер престидижитатора-англичанина, египетского магнетизера и немецкой певицы, то вышел на улицу.
Сделав несколько шагов в этой знойной атмосфере, он зашел в кафе, взял прохладительное, которое напоминало скорее согревательное, и, не почувствовав никакого облегчения, снова вышел. В губернаторском доме, куда Тито вернулся, пела немка с волосами цвета сабайон[24]. Под музыку из «Веселой вдовы» она выводила меланхолические стихи Альфреда де Мюссе:
…Quand ge mourrai, plantez un saule au semitiere.[25]Публика много и горячо аплодировала.
Наступила очередь Мод.
Тито никогда еще не видел ее такой красивой. И танец, полный вибрации, страсти и упоения, тоже был чем-то новым в программе Мод, но в памяти Тито он воскресил «белые мессы» на вилле Калантан и подумал: как все повторяется в этом лучшем из миров!
Тито вышел на улицу и стал ожидать пока выйдет публика и исполнители: Мод появилась последней и, к удивлению Тито, одна.
Он взял ее под руку, и они медленным шагом, как двое только что вставших с постели больных, двинулись в сторону белевшей мечети.
— Я покинула Буэнос-Айрес, — тихо начала Кокаина, — чтобы вернуться в Италию, а сегодня танцевала в последний раз; красота моя отцвела; у меня есть кой-какие сбережения: вернусь к себе домой, на четвертый этаж, где так пахнет помоями и кухней. Помнишь? Быть может, найдется еще кто-нибудь, кому я не буду противна; быть может, умру в одиночестве; я нахожусь теперь на распутьи, как вот эти две большие дороги, которые ведут в разные части Африки; думаю, что какую бы из них я ни выбрала, обе приведут меня рано или поздно к смерти.
Так говорила она голосом, полным отчаяния. Однако Тито никогда не верил в искренность отчаяния ни мужчин, ни женщин. В глубине души все мы оптимисты. С приходом старости каждый из нас умудряется пристраиваться и приспосабливаться. Артист при появлении первых седых волос считает себя оконченным, но как только весь станет белым, считает себя молодым. Женщины, которые в тридцать лет записываются в разряд старых дев, в тридцать пять надеются найти себе мужа. При появлении первых, совсем незаметных морщин они говорят: «Как я нехороша: никто не хочет на меня и смотреть!» Но через десять лет они уверены, что могут быть увлекательными.
Быть последней любовью женщины невозможно, потому что как бы она ни была некрасива или стара все же обманывает себя надеждой найти после тебя еще кого-нибудь.
Но Кокаина продолжала:
— Я просила тебя приехать в Дакар, чтобы затем проделать с тобой остаток моего пути при возвращении на родину. Письмо, в котором ты описывал мне свою печальную жизнь в Турине, страшно расстроило меня. Ты говорил о смерти. Я тоже хотела бы умереть.
В этот вечер Тито видел Кокаину такой красивой и увлекательной, как никогда. Эта возродившаяся красота ее принесла ему не только радость, но и новую печаль. Он почувствовал, что для того, чтобы быть последним, ему придется ждать еще долго, пока не наступит полное разрушение. Кокаина чувствовала себя некрасивой и старой, но все это было еще не то, чтобы перестать окончательно нравиться. Тито не мог еще радоваться тому, что будет последним.
Последним!
Тито был уверен, что все то, от чего Мод только что отказалась, возникнет с новой силой под влиянием тех ухаживаний, которые ждут ее на европейском материке.
Тито чувствовал это. Но Кокаина, у которой были больные нервы и воля которой угасла, подчинилась бы всякому, у кого оказалась бы более сильная воля.
— Ты сказала, что была бы готова умереть, — прошептал Тито. — Ты говоришь, что чувствуешь себя оконченным человеком, что у тебя
