Петербург - нуар. Рассказы - Андрей Кивинов

«Осторожнее, Аня, не поскользнись…»

«Да тут нету льда. Все растаяло. Иди сюда, я тебе покажу что-то, иди давай, да перешагни ты эти балясины, иначе не увидишь…»

Там был такой ампирный мини-заборчик ниже колен, и за ним еще кусочек, метра в полтора, ничем не защищенной крыши — вот с него было больше видно.

Бакалейщиков совершенно охуел от вида с этой крыши, на эту страшную площадь, засранную такими черными буранами и хлябями… Хотя, по-моему, все равно красиво. Но такое вообще… жуткое зрелище. От Петербурга ждешь чего-то другого. Даже зимой…

Он произнес монолог. Вполне классический.

Про то, какие мы все козлы, что тут живем.

Он стоял на краю крыши в развевающемся черном пальто и кричал почти истерически… плащ его бился, как альмавива, и шарф его метался красным знаменем…

«Вся ваша жизнь тут — ебаная достоевщина! Одна такая большая Царь-Жопа имени Настасьи Филипповны! Унижение паче гордости. Якобы тут красота. Аня, какая тут, на хер, красота? Аня, тут гниль, он гниет, этот факин Питер, понимаешь… гниет не хуже Венеции… только Венеция гниет цивилизованно, а это Порождение Хуйни гниет на свободе — на просторах Севера. И тут ничо не помешает сгнить ему на хер, ни Юнеско там, ни Захуеско… Снег, Аня, должен быть белый! Белый, понимаешь? Это медведь бывает белый и бурый. И нормально. А снегу положено быть белым! И только! Тут царство ебаной чернухи. Тут сплошной факин, факин, факин ебаный нуар!»

Сердце у меня стучало. И мысли стучали. От страха.

«Он — раскоординнрованный. Он курит траву с утра. Он не успеет. Не зацепится. Не схватится за меня».

Я толкнула его резко, двумя руками в спину — вперед.

Он не успел зацепиться. Не схватился. Ничего не было КАК В КИНО.

Не надо было бить его ботинком по пальцам и видеть его глаза.

Этого бы я, наверное, не выдержала.

Полетел вниз как миленький, с криком.

Всмятку. Вдребезги.

Не хуй курить траву с утра.

Дальше мне было совершенно все равно.

Меня потом не так уж долго таскали.

Следователь был молодой и красивый.

Медэксперт был молодой и ленивый.

Можно, можно было бы провести какие-то спецанализы и выдать заключение о том, что он не сам, что его в спину толкнули. Но можно было и не провести.

И не выдать. И так было явно быстрее.

Наверное, я — прирожденная актриса.

Я натурально плакала и говорила, что «это друг» и «какой ужас!».

И мотива у меня не обнаружилось решительно никакого.

Безвременно погибший фраер был русский подданный, даже без европейского паспорта, всего лишь с тремя разными «местожительствами».

Ну и хули дергаться?

У Миши осталось семеро детей от пяти жен.

И даже младшему сыну всего пятнадцать.

Конечно, хотелось бы все это рассказать Лехе Саксофону.

Моему соратнику по группе «Анюта и ангелы». Главному ангелу.

И даже, скорее, архангелу с тяжелой золотой трубой.

И даже объяснить, почему я так поступила.

Леха Саксофон, наверное, не смог бы представить меня убийцей. Я для него была героиня. Даже то, что я сбила свою группу «Анюта и ангелы» и как-то кормила себя и четверых музыкантов, — уже много значило в нашем действительно замкнутом, затхлом, как болото, городе. Тут все толкались на малом пятачке — денег было мало, и славы было мало. И все нужно было как-то проталкивать локтями, отжимать у других. Из «царь-жопы» надо было ежеминутно рождаться, именно вытаскиваться плечами из узкой ее дыры.

Сам Леха этого никогда не мог. Он умел по жизни только дуть в свою дудку, в золоченую архангелову трубу.

А про меня легенды ходили, о том, как я с двумя малыми детьми выживала в девяностые, как, оставшись вдовой, пела по бандитским тусам и клубам.

Как в меня однажды стрелял обожравшийся кокосом хозяин какого-то казино, а его оттаскивали шестеро…

Ну, даже если бы Миша произнес совсем другой монолог, наоборот, о любви к Питеру, я б его все равно не пожалела Я его приговорила к смерти и привела на его личное Лобное Место. В декорацию его личной смерти…

Потому что Человек Из Прошлого всегда рассказывает что-нибудь такое… насчет прошлого. Из чего ясно, что он — не жилец. Что его теперь пиздить не перепиздить…

Кто отец моих детей, вообще все вечно путались. Потому что отцов было двое: первая дочка была от Табачника, а вторая от Кита.

Но поскольку Кит и первую растил почти с рождения, то и она считалась Китовой.

Работы у Кита всегда была хуева туча В Малеготе он был на ставке макетчиком. И там нужно было только раз в сезон делать Табачнику один официальный макет для текущей постановки.

Но все остальные макеты были заказные, и для Табачника, если в другие театры, и для всей остальной шайки-лейки. Потом еще военные макеты, с них и начались заказы для коллекционеров в конце восьмидесятых, когда вся лавочка с театром приутихла по причине очередной революции.

Кит был пьяница, конешно. Самый натуральный пьяница

Такой классический русский мастеровой пьяница.

И опять же — кабацкая душа.

Основное время он проводил в этой малеготовой мастерской, по театральной описи имущества, движимого и недвижимого, она так и называлась «макетная». А прочее время он делил между тремя ресторанами Всероссийского театрального общества. Тем, что наверху, — парадным, тем, что в подвале, и третьим, который был просто маленькое кафе-буфет.

«Европейскую» он не любил. Не потому, что туда ходили наши корсары, а потому, что туда ходили его загадочные работодатели, особенно в последние годы. Тонкие, изящные коллекционеры, которые заказывали ему уникальные макеты знаменитых битв.

С солдатиками всех видов и с техникой. Все это один к двадцати.

Иногда и мельче. И платили по тем временам больше, чем просто много.

Это его почему-то нервировало.

Наверное, он стал бы алкашом, но не успел.

Может, я бы его и бросила, я вообще была легкомысленная.

Но и бросить не успела.

Он часто дрался спьяну. И однажды его убили в драке.

Глупо, случайно. Отрыв селезенки.

Хлоп… и нету пацана. Еще до всей этой Большой Стрельбы.

Так я думала целых двадцать лет.

И дальше думала бы.

Если б не этот разговор с Мишей.

Когда это случилось, из всей нашей компашки только он, Бакалейщиков, уже был женат на финке, и уже жил типа там, и мотался сюда с той стороны.

И было так очевидно, что он это все и устроил.

Этот суперзаказ, на суперфальшак, за супербабки.

Он и сдал Кита. Больше некому.

А сдавать — это…

Это было очень принято в корсарской среде.

Вообще, сдавать своих — это принято в любой уголовной среде, еще начиная с настоящего Джона Сильвера…

Ветер воет, море злитсяМы, корсары, не сдаем…

Пиздеж, большой пиздеж… Сдаем, да еще как сдаем…

Вот я и придумала Бакалейщикову такую сложную казнь, именно с этой крышей.

Решила, что Бог нас рассудит. Что это немного даже и дуэль.

Я считаю — дуэль, потому что это чудо, что он такой раскоординированный оказался. Не схватил меня в последний момент и не утащил за собой.

Хотя он, по-любому, схватил меня и утащил за собой. Я теперь как и он — убийца и предатель. Я увеличила в мире зло…

Кита все равно не вернуть. А Миша, конечно, не думал, что Кит для меня такой важный человек. Миша думал, что самый главный мэн в моей жизни — это все-таки он. Но уж точно не Кит, который вообще по корсарским понятиям был лузер… И для художников он тоже был лузер, недоучка, ремесленник…

Никто из них так и не понял, что Кит был мой Призрак Оперы Навсегда.

И нет смысла рассказывать эту историю Лехе Саксофону,

Он никогда не знал ни Кита, ни Мишу Бакалейщикова. Ему двадцать пять, и его мучают то Кира, то Лера…

Мы сидели на скамейке и смотрели на Пушкина. Вокруг порхали мелкие птицы и флаеры нашей группы «АНЮТА И АНГЕЛЫ».

Человек Из Прошлого был мертв.

Женщина С Прошлым крутила косяк.

Не богарть этот джойнт, парень.Он сгорел до конца…Ты лучше сверни себе новый…Точно такой же, как тот…

Питер, 2011

Часть III

БЕГСТВО ОТ ПРИЗРАКОВ

Антон Чиж

ЩЕЛКУНЧИК

Белая ночь растеклась в раннее утро. Свинцовые тучи, накопив июньский дождь, зависли над Петербургом плотным саваном, грозя прорваться потопом. Серый мрак смешал дома и крыши, пустые улицы и одиноких прохожих. Ветер стих, но зябкий, не летний холод пробирал ознобом. Носились неясные шорохи, словно стук коготков по жести. В легком тумане над каналом Грибоедова виднелся дом грязно-бордового окраса. Лепнина декора отваливалась ломтями, а куски водосточных труб соединяли подтеки ржавчины. Дом требовал ремонта. Вместо него повесили вывеску «Отель "У Достоевского"». Мрачный классик русской литературы к этому строению отношения не имел, но туристам название нравилось. Ничем иным отель не выделялся из десятка подобных ночлегов вокруг Сенной площади.