Болото - Марьяна Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ночной лес давно стал ей привычным. Сначала не по себе было – звуки какие-то, шорохи; бывает, сова низко над головой пролетит, расправив крапчатые крылья. Иногда кажется, кто-то идет за тобой, останавливаешься, слышишь приближающиеся шаги и даже, кажется, дыхание чувствуешь шеей – чужое, прохладное, илом пахнущее. И сердце вниз ухнет коршуном, обернешься на пятках – никого сзади. Померещилось. Темнеет в лесу быстро – как будто бы в стакан черное молоко льют. Идешь через поле – ноги туман обнимает, как прозрачное платье. А потом словно границу переходишь, за которой совсем другой мир.
Бояться она быстро перестала. Почувствовала себя своей. Тем более, вглубь никогда не ходила. С детства мать ей говорила – не углубляйся в тот лес, а лучше вообще не ступай туда. Даже грибники не ходят, даже охотники. О болоте лесном легенды слагают – на многие километры оно растянулось, силки расставило. Топь такая, что одну ногу поставишь, и, считай, совсем пропал – вонючая слизь проглотит тебя за несколько минут, и косточек не найдут потом.
Но в ту ночь все как-то по-другому было. Может быть, потому что Марфа была одна. Аксинья лишь показала ей нужную тропку – иди, говорит, никуда не сворачивай и ничего не бойся. Около часа иди, тогда и увидишь перекресток.
Долго Марфа шла. Часов при ней не было – Аксинья запретила.
– Все, что тебе на перекрестке понадобится – единственная спичка, лист бумаги, ножик, карандаш и несколько щепоток соли, – сказала она. – Все остальное – лишнее. А все то, что лишнее – оно мешает.
– А если не получится выжечь огонь из спички одной. Мало ли, под дождь попаду, уроню, сломаю…
– Если не получится, значит, развернешься, уйдешь и забудешь и обо мне, и о болоте, и обо всем, о чем сама забыть хочешь.
Тропинка сначала была довольно широкой, а потом почти иссякла; иногда Марфе даже начинало казаться, что она сбилась с пути, ушла в бездорожье. А если так, то это смерть с отсрочкой. Никто в лес этот не ходит – и даже если знать будут, что человек здесь пропал, поиски не начнут. Слава о гиблом болоте по всем окрестным деревням разнеслась.
И ведь чувствовалось, что в лес этот не ступает ничья нога. Совсем он был не похож на места, где Марфа грибы и чернику собирала. Необжитое место, тревожное, тихое. Хилая тропа да бурелом вокруг.
Много раз ей хотелось повернуть обратно, нервы сдавали. Много раз она успела пожалеть, что послушалась Аксинью и не взяла фонаря с собою. Тьма была такая густая, как чернила. Ветки по лицу хлестали, она едва успевала уворачиваться. Да и неуютно пробираться вперед, когда пространство словно давит со всех сторон, где все вокруг такое чужое, мраком сокрытое.
– Да все это брехня, – усмехнулась Аксинья, когда Марфа у нее про фонарь спросила. – Еще страшнее, когда свет при тебе. Потому что он освещает крошечный участок, а все остальное кажется еще более темным. А если света нет, глаза быстро к темени привыкают, начинаешь чуять тропу, как кошка.
Наконец Марфа вышла на небольшую поляну, залитую скудным светом наполовину занавешенной облаками луны. Там и вторую тропинку разглядела, пересекающую ее путь. Вот он, стало быть, тот самый заветный перекресток. К этому моменту она настолько выбилась из сил, что и страх отступил.
Марфа присела на прохладную влажную траву в задумчивости. Глупо как-то все. Как будто бы игра, только вот она не дитя давным-давно. Аксинья толком и не научила, что надо делать – торопливо объяснила, сразу предупредив, что два раза ничего повторять не будет.
– Сделаешь, как я скажу, а дальше сама разберешься. Если примет Он тебя, сама поймешь, что делать надо. А уж коли не примет, просто вернешься домой и все.
– Хочешь сказать, он как живой предстанет мне?
– Ну это вряд ли, – Аксинья смерила ее таким взглядом, как будто на жабу смотрела. – Одно могу сказать – когда твой листок гореть будет, глаза не закрывай. Обрати внимание на цвет пламени. Если оно будет рыжим, как обычно, значит, не пришел Он к тебе. Если же позеленеет, значит, рядом Он. Говори с ним, проси Его. Даже если Он не будет отвечать, все равно говори – знай, что Он стоит за твоей спиной и все слышит.
Вдруг справа от Марфы в кустах заворочалось что-то. Не ветер ветки трепал – совершенно очевидно, то были чьи-то шаги. И тишина. Как будто бы наблюдал за ней кто-то. Сердце у Марфы сжалось, и пальцы похолодели. А что если медведь? Самая опасная и непредсказуемая тварь из всех, что можно здесь повстречать. Волки тоже водятся, только вот нападают они редко, а летом – почти никогда, разве что не повезет наткнуться на едва разродившуюся самку. Волка если встретишь, надо в глаза ему уверенно смотреть и заговорить с ним – негромко, но без волнения. И тихо отступить, не поворачиваясь к нему спиной. С медведем эти уловки не проходят. Замерла Марфа, прислушиваясь, и тот, кто наблюдал за нею из кустов, тоже замер.
Больше всего на свете Марфе хотелось бросить все и повернуть обратно, но она чувствовала – нельзя так. Лес как будто бы ждет от нее что-то. То ли правда живой он, то ли сумасшествие Аксиньи заразным оказалось. Лес не простит разочарования.
Взяв себя в руки, Марфа переместилась аккурат в середину перекрестка, как учила Аксинья. Бросила по щепоти соли на каждую сторону света и пробормотала срывающимся и слабым от страха голосом:
– Оставьте это место, черти да бесы мелкие, и ты, леший-батюшка, уходи, да пребуду здесь только я, неназванная невеста его.
Шорох в кустах усилился, невидимый наблюдатель как будто бы перешел из одного кустарника в другой, и сухие ветки трещали под весом его тела. Он шел вокруг, ускоряя темп. В какой-то момент Марфе показалось, что не один он. Шаги были везде, везде по кругу, как будто бы ее заключили в центр хоровода. Она могла бы поклясться, что слышит и мягкую поступь босых ног, и стук копыт, и хлопанье крыльев.
– Оставьте это место, черти да бесы мелкие, и ты, леший-батюшка, уходи, да пребуду здесь только я, неназванная невеста его, – сказала она громче и увереннее, как будто бы входя во вкус.
Дрожащими пальцами достала из кармана лист бумаги заготовленный и огрызок карандаша. Не достать было в те годы хорошей писчей бумаги, поэтому Марфа взяла газету старую, от солнца поблекшую, и писать сверху выцветших строк собралась. Круговой пляс тем временем продолжался, и ветер откуда-то налетел, гнул книзу кроны деревьев невидимому танцу в такт.
– Оставьте это место, черти да бесы мелкие, и ты, леший-батюшка, уходи, да пребуду здесь только я, неназванная невеста его! – в последний раз произнесла Марфа, уже громко, почти выкрикивая слова.
И вдруг чудо случилось – все стихло вокруг, в один момент, и мертвенная тишина воцарилась. Так тихо, что стук сердца слышно. Даже ветер успокоился, и деревья застыли, словно время замерло. Карандаш выскользнул из пальцев, Марфа его долго в темноте искала, руки землей перепачкала. Нашла, газетку на колене расправила, занесла карандаш, и вдруг так тошно стало ей, так невыносимо тошно, хоть плачь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});