Магазин шаговой недоступности - Ким Хоён
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После трех бутылок сочжу от бесконечных жалоб Хвана даже мясо стало казаться безвкусным.
– Мне уже скоро… идти надо будет. Смена рано начинается… И трезвею в последнее время долго… Черт! Мне же надо ложиться рано… График сутки через сутки совсем не для нас, стариков.
– Может, оставишь все это?
– Да так я хотя бы полтора миллиона в месяц могу заработать… Не уверен, что жена меня будет кормить, если я перестану приносить в дом деньги. В молодости я хорошо зарабатывал и она заботилась обо мне… А сейчас относится хуже, чем к собаке. Надо было развестись, как ты.
– Разве похоже, что я счастлив в одиночестве?
– Н-ну… Дружище… Да, мы постарели, но разве должны терпеть такое отношение? Мы строили страну, содержали семьи… А теперь – пятое колесо в телеге? От детей ни звонка, все относятся к нам как к отбросам.
– Может, и так.
– А кстати, знаешь, какие обязанности у охранника? Одна из них – сортировать мусор. Этот запах уже просто въелся в кожу… Я все время его чувствую. Мусорки мою тоже я. Вожусь в грязи. Но это еще не все. Умеешь отличать обычные отходы от перерабатываемых? Нет? А как думаешь, сколько людей бросают обычные в урны для перерабатываемых? Когда я вывешиваю объявление, что ушел разбираться с мусором, все смотрят на меня как на прокаженного и спрашивают: «Где это носит охранника?» В такие моменты хочется их самих заснуть в урну. Вот такая дерьмовая работа.
Хван все горячился, и на них уже стали коситься посетители с других столиков. Его резкий сиплый голос звучал крайне неприятно. Квак, чтобы хоть как-то смягчить гнев товарища, подлил ему сочжу. Опустошив очередную рюмку, Хван снова вскипел и принялся жаловаться на семью, а затем и на весь мир. Ну почему у него такой противный голос?
Не в силах больше терпеть, Квак взял его за плечо и с силой толкнул:
– Говоришь, семья тебя не любит?
– Просто игнорируют меня, делают вид, что не замечают.
– Очень жаль. Но я бы на месте твоих детей вел себя так же. Кому понравится вся эта пустая болтовня?
– Вы поглядите на него. А что, я не имею права ничего говорить? – закатив глаза, возразил Хван.
Квак тяжело вздохнул:
– Тогда чего орешь и возмущаешься? Что ты знаешь о жизни? Может, учился много? Или книги читал?
– Эй, да я через столько тягот прошел в жизни. Чему учеба может научить? Ты, вообще, на чьей стороне? Кого поддерживаешь?
– Я? Я на стороне тишины. Послушай. У стариканов вроде нас, у которых ни сил, ни денег, нет права возмущаться. Знаешь, что хорошего в успехе? Он дает это право. Посмотри на успешных стариков: им уже перевалило за семьдесят, а они до сих пор занимаются политикой, управлением. Да! И когда они что-то говорят, то молодежь слушает. И дети им верны. А что мы? Мы ничего не нажили. Какой смысл разводить бессмысленную болтовню?
– Ты прав. Мы неудачники. Нищие… Но мы ведь можем собраться и высказаться! Выйти на Кванхвамун[30]. Давай! Ты же развелся, тебе нечего терять. Выскажемся все вместе на площади в эти выходные. Пусть нас наконец услышат! Согласен?
Кваку стало стыдно. Хотя, в отличие от Хвана, причин выйти у него не было. Поднявшись, детектив взял маску Хвана со стола, натянул ему на уши, попросил заткнуться и пожелал не подцепить коронавирус на Кванхвамуне. Затем расплатился и ушел, слушая, как Хван выкрикивает ему в спину оскорбления. Ну вот, еще на одного друга меньше.
* * *
Квак не мог пойти домой – может, из-за неприятного чувства после низкосортной забегаловки, в которую его привел Хван, а может, все дело в унизительном разговоре с директором клиники. Да и назвать его дешевую, холодную, промерзающую однушку домом едва ли язык поворачивался. Ему хотелось возвращаться в дом, освещенный солнечным светом и теплом семейного очага, а не в пустую тесную квартирку размером с гроб. Но в такой холод идти ему было некуда. Поэтому он просто брел по зимним улицам и думал, когда же его жизнь пошла наперекосяк.
Сын захотел последовать примеру сестры: выражать себя через какое-то занятие. Сестра любила спорт, а его потянуло в художественную школу. Поэтому Кваку срочно понадобилась крупная сумма денег. В этот момент и пришло искушение: он принял взятку. На полученные деньги он купил сыну музыкальный инструмент и оплатил занятия. Кара оказалась жестокой: пойдя на такой шаг ради семьи, Квак потерял репутацию, а вместе с ней и работу. Тогда он решил основать свое детективное агентство, однако вскоре почувствовал, что его игры с законом не по душе жене и детям, которые стали сильно от него отдаляться. Черт. Они думают, что ему так хотелось заниматься этими слежками? Квак терпел их ради того, чтобы принести денег в семью. Сталкиваясь с постоянным унижением, он честно работал, обеспечивал родных и даже смог оплатить детям учебу в университете.
Но вскоре силы кончились. Он перестал поспевать за молодыми, куда более талантливыми коллегами. Потерял доход, а затем и уважение семьи. Жена потребовала развода. Дети, повзрослев, поспешили обрести независимость и только иногда звонили ему, чтобы напомнить себе о его существовании.
На самом деле, справедливо. Тогда Квак этого не понимал, но сейчас осознал в полной мере. После развода он много размышлял над своими поступками. Понял, что совершенно ничего не умеет, всю жизнь только пытался заработать. Готовить он научился только лапшу, как включается стиральная машина – не знал, разговоры с детьми давались ему с трудом. С женой идеальных отношений так и не получилось: он вечно ругался, кричал, заваливал ее упреками. А дети же выросли, за всем этим наблюдая… Неудивительно, что он остался один.
Когда Квак понял, что семья раскололась по его вине, он порадовался, что хоть медицинская маска теперь не дает ему говорить. Вот бы этот рот вообще никогда не открывался! Каждый раз, едва в голове назревали грубости, готовые бесцеремонно обрушиться в адрес близких, Квак убеждался, что своими же руками разрушил себе жизнь.
Миновав мэрию и рынок «Намдэмун», детектив оказался на Сеульском вокзале. На глаза попалось несколько бездомных,
