Русская фантастика 2007 - Василий Мельник

Мысли Максима по-прежнему скакали. Радировать на Землю? На Меркурий? Да, но какой смысл? С Меркурия ничем не помогут, а с Земли не успеют помочь даже советом. И все же… Если случится худшее, пусть люди знают.

— Передай всем: «Наблюдаем приближающийся малоразмерный объект искусственного происхождения», — приказал Максим старшей жене. — Только это и больше ничего.

Он не хотел сотрясать эфир паническими воплями — все равно от них не было бы никакого толку. А так — лаконично и достойно. Вроде предсмертной записки, брошенной в бутылке с борта тонущего судна.

— Ты все-таки прими душ. — На протяжении одной фразы тон Карины успел измениться с участливого до непререкаемого. — Настаиваю как врач.

Максим судорожно дышал, как дышит несчастный карп, зажариваемый живьем китайским поваром-изувером. Без помощи жен он вряд ли сумел бы покинуть обжигающе горячий скафандр.

Сам виноват — вышел в открытый космос. Всего на пять минут. Последние две минуты были истинной пыткой.

А все любопытство… Хотя Максим знал, что в подробном отчете, который с него наверняка потребуют, он напишет «осторожность» или «предусмотрительность». Пусть так. Одно другому не мешает. А что оставалось делать, когда сверкающий шарик, приблизившись к «Вычегде», уравнял скорости и прилепился к обшивке? Тупо ждать?

Невозможно. Психологически неприемлемо. Неизвестное надо потрогать, если не доказана его однозначная опасность. Притронувшись — осмелеть и изучить. Понять, для чего оно. На том выросла человеческая цивилизация — от австралопитеков до людей Космической эры. Страх неизвестного силен, но любопытство сильнее. Любопытство — азартная игра с возможностью как продуться в пух, так и крупно выиграть. Нелюбопытный не выиграет никогда.

— Иди в душ, иди, — настаивала Карина.

— Сейчас… — просипел Максим. — Ты гляди, он холодный…

Потная ладонь оставила след на сверкающей поверхности шара. Тот поплыл было в сторону, но сейчас же вернулся. Казалось, он в свою очередь изучает людей. Вильнул к Максиму, покружился вокруг Барбары и особенно заинтересовался Кариной. Потный след на нем постепенно растаял, как тает на зеркале туман от дыхания.

В душевой кабине на Максима обрушился шквал противно теплого воздуха с отвратительно теплой водой. Стало все же легче.

Вплыл в рубку — да так и повис лягушкой, разинув рот от изумления. Шара больше не было. Вместо него на коленях у голой младшей жены удобно устроилось небольшое человекоподобное существо, также совершенно голое, и Карина, умильно сюсюкая, гладила его по лысой голове!

Из взвихренных мыслей Максима родился не самый умный вопрос:

— Это… зачем?

— Превратился, — объяснила Барбара. — Сначала цвет поменял, потом стал вместо шара этакой амебой, ну а потом… В общем, сам видишь. По нашему образу и подобию. Жалко, не засняли процесс. Сначала испугались, а потом…

— Что потом?

— Успокоились. Сообразили, что это живое существо. Вот, налаживаем контакт…

На взгляд Максима, налаживанием контакта занималась главным образом младшая жена и делала это излишне своеобразно.

На всякий случай Максим, подплыв поближе, взглянул на то место, где полагалось находиться гениталиям существа. Результат одновременно успокоил и озадачил: гениталии отсутствовали. Напрочь.

Отсутствовали и глаза. Нет, веки и выпуклости глазных яблок находились на месте — вот только не были они никакими глазами. Тот же равномерный цвет, близкий к нормальному телесному. Имитация. Греческая статуя.

Рот — был. Хорошо еще, что один, а не два. Но Максим не был уверен, что розовые губы — улыбающиеся, черт возьми! — могут разлепиться, открыв ротовое отверстие. Тоже, наверное, имитация.

Манекен. Живой и двигающийся манекен. Дружелюбный до приторности, как и положено манекену.

Дружелюбный-то дружелюбный, но вот гладить Карину по груди инопланетной лапкой — это лишнее. А по шаловливым ручонкам разводным ключом не получал?

— Лучше бы ему остаться амебой, — высказал мнение Максим. — А еще лучше — шариком.

— Почему?

— У шарика ложноножек нет…

Ага! Чужак проворно отдернул конечность и заметно съежился. Ну то-то. Эмоции он, что ли, ощущает? Это правильно. Ценное для самосохранения свойство.

— Ты его напугал, — с осуждением сказала Карина. — Видишь, он боится.

— Лучше он, чем мы, — парировал Максим.

— Большой дядя, сердитый дядя, глупый дядя… ворковала младшая жена, склонившись над чужаком. — Не бойся, мы тебя в обиду не дадим, мой маленький…

— Лучше не раздражай его понапрасну, — рассудительно заметила Барбара. — Мы же не знаем, на что он способен.

Тут был резон. Инопланетное существо — раз. Не скованное моральными нормами землян — два. С неизвестной логикой — три. С неизвестной биологической природой и неизвестными физическими возможностями — четыре Хотя одну возможность только что можно было наблюдать — возможность запросто путешествовать в космическом пространстве безо всяких технических средств. Да еще там, где любое белковое существо в четверть часа изжарилось бы заживо. Но все-таки скорее организм, чем механизм. Интересный гость…

— Откуда он, хотелось бы знать, — проговорила Барбара.

— И думать нечего, — проворчал Максим. — Это серпентиец.

— Почему ты так думаешь?

— Очень просто. Метод исключения. Он не ауригиец, не аквилянин, не сагиттянин и не пикторианец. Об этих нам все же кое-что известно. Он наверняка не тауриец и не гидрянин, иначе нас уже не было бы в живых. Остается считать, что он серпентиец, созвездие Змеи. О серпентийцах мы твердо знаем только то, что их цивилизация существует. Помню, высказывалось предположение, что они метаморфы и не привязаны к конкретным планетам. Совпадает.

— А если он из тех, кого мы вообще не знаем?

— Зачем умножать сущности? Пусть будет серпентиец. Возражения есть?

— Да мне вообще-то все равно, — блаженно проворковала Карина. — Он милый и ласковый. Пусть хоть из созвездия Резца, лишь бы не резал…

— Он не режет, — с задумчивостью, не сулящей ничего хорошего, констатировал Максим. — Он, я гляжу, мастер совсем иного профиля. Кусать ядовитым зубом не станет, совсем наоборот. Нравится, а?

— Приревновал! — захохотала Барбара. — У султана уводят полгарема!

— Допустим, еще не приревновал, а меру знай.

— Ты-то чересчур хорошо меру знаешь. От тебя разве дождешься внимания?

Вечное женское… Максим знал, что Барбара была права. Отчасти. Но правда такая вещь, что иногда о ней лучше бы помолчать для общей пользы.