Бусый Волк - Дмитрий Тедеев

Не теперешнего седого и мудрого воина, а молодого, каким он много лет назад появился в роду. Появился, гонимый виноватой тоской, о которой так никому и не рассказал…

Соболь оглянулся, большуха встретилась с ним глазами и увидела: он понял то же, что и она. Понял уже давно…

Засада

Итерскел шёл тяжело, с натугой. Дрова колоть – да, эту науку тело вспомнило радостно и легко. А вот неутомимым ходоком, как когда-то, Сыну Медведя стать ещё предстояло.

Был бы он один, может, и пожалел бы себя, убавил бы шаг, благо исполнение взятого на себя долга уж точно ждало его не вон за тем ближним холмом. Но старик и двое мальчишек неслись вперёд с редкостной прытью, и Итерскел не мог позволить себе отстать.

На ночлег остановились только тогда, когда в лёгких весенних сумерках по низинам потянулся туман. Развели небольшой костёр, стали крошить в закипевший над костром котелок лук и капусту. Достали из мешка берестяной коробок с домашними пирожками…

Бусый в очередь хлебал вкусные горячие щи, жевал пирожок и думал о доме. Неужели это он совсем недавно бродил по такому же – ну, может, чуть поближе к деревне – лесу и горько мучился какой-то придуманной отъединённостью от рода, от мамы, от отца? Чувствовал себя чужим?.. Ну, дурак же был. Ну, дурак…

Вот кончатся последние пирожки, и поплывёт он, как щепка по той самой реке. И будут с разных берегов наблюдать за ним Горный Кузнец – и Мавут…

Ночь выдалась холодная, но спали крепко и хорошо. Рядом жарко, почти без пламени тлели прислонённые одна к одной две колоды, ветер их не задует, дождик не зальёт. Натянутое полотно отбрасывало тепло на лежанку из лапника.

– Летуна бы сюда… – с тоской проговорил Бусый. – Мимо него небось никто бы не прошёл…

Соболь сказал ему:

– А ты подумай, кто вместо Летуна тебя постерёг бы.

Бусый задумался. Перед умственным взором мелькнули серый мех, карие глаза, белые щёки, чуткие кругловатые уши… Всё-таки Летун? Тот щенок, которого не отдала ему Лакомка?..

Он беспомощно посмотрел на Соболя. Соболь усмехнулся и сделал вид, будто ничего не заметил. И первым уселся стеречь.

Утром пустились дальше. По холмам, буеракам и гривам, обходя и пересекая болота. Соболь держал направление, известное только ему. Останавливались редко и совсем ненадолго, разбирали по куску жирной вяленой рыбы, запивали водой. И шли дальше. Размеренным, внешне неторопливым, но очень убористым шагом бывалых охотников. Итерскел следил за собой как будто со стороны, отмечая с радостным удивлением, что не только не падает замертво, но, кажется, стал даже привыкать, приноравливаться к ходьбе. Выпрямлялась спина, походка сулилась вернуть былую лёгкость.

«Ну вот. А то скажи кому, что старик меня мало до смерти не загонял, засмеют…»

А потом – он и не заметил когда – усталость вообще как будто исчезла, тело стало невесомым, а глубоко внутри зазвучала необычная песня. Тихие трели захватывали и вели, уносили в блаженное далеко, где всё хорошо, где жива мама, и он, Итерскел, ещё маленький и беззаботный, не подозревающий, что в жизни существуют горе и смерть, радостно тянет к ней руки. Вот сейчас она подхватит его, прижмёт к себе и закружит, весело смеясь…

Итерскел по-прежнему шёл за Соболем и мальчишками, он не оступался, не наталкивался на деревья, какая-то небольшая часть его продолжала присутствовать в ходьбе. Но сам он был далеко и уходил всё дальше, растворяясь в волшебных звуках. В маминой колыбельной, в шуме летнего тёплого дождя, в песне жаворонка в небесах…

Резкий удар под колени вернул Итерскела к действительности и швырнул на жёсткую землю.

Бусый, уже один раз переживший подобное, сумел-таки насторожиться. А когда насторожился, то схватил в охапку Ульгеша, витавшего где-то в облаках, и Соболь, разом очнувшись, тоже не раздумывая сразу прыгнул назад. Снёс с ног Итерскела – и в следующий миг, перекатившись по земле, уже стрелял куда-то из лука, а как и когда он успел тот лук снарядить, когда и смекнул, откуда грозила опасность – про то он один только и знал. Стрела Соболя ушла в заросли, и едва ли не одновременно с нею оттуда вылетели целых четыре, пущенные навстречу. Очень метко пущенные… Промешкай Бусый с Соболем хоть миг, всё путешествие кончилось бы, толком не начавшись.

Из зарослей раздался чей-то вскрик, потом – ещё один. Соболь пускал стрелу за стрелой, пока одна была в полёте, он уже вновь натягивал лук, чтобы пустить ей вслед другую. А потом следом за очередной стрелой и сам метнулся туда же.

Итерскел вскочил, сбрасывая мешок, выхватил неразлучный топор и бросился за Соболем. Мальчишки лишь ненамного опередили его.

Их помощь, впрочем, не требовалась… В зарослях обнаружились все пятеро чужаков, тех, что несколько дней назад уходили побитыми с Белого Яра. Двое, пронзённые стрелами, ещё подёргивались, но были уже мертвы, хотя пока не осознали этого. Третий хрипел в луже крови, пытался зачем-то вытащить из себя стрелу, надвое развалившую широким наконечником живот и вышедшую из спины.

Последние двое, молодой и постарше, были живы и даже не ранены.

Бывший венн медленно поднимался на ноги, досадливо отбрасывая прочь кибить лука с обрывками тетивы, перерубленной стрелой Соболя. На поясе у него висел меч, но Мавутич не пытаться его выхватить: Соболь держал на тетиве новую стрелу, и, хотя руки его были опущены и лук не натянут, опытный воин прекрасно понимал: старик успеет выстрелить. И уж не промахнётся.

Ещё один Мавутич, совсем молодой парень, тоже был невредим, но, не смея встать, ничком лежал на земле. Он прижимал к груди свирель, словно заслониться пытался.

– Пожалуйста! – начал парень сиплым, сдавленным голосом, в котором закипали слёзы. – Пожалуйста…

– Заткнись, дерьмец, не позорь Владыку! – Бывший венн тоже был изрядно бледен, но держался прямо, и голос его не дрожал. – Никогда никого не проси, даже Богов! А то будто ты при рождении не знал, что умрёшь!

– Я… – Парень дрожал и плакал. – Я не хочу… Я…

Бывший венн засмеялся.

– Этот старик ещё мертвее, чем ты или я. Месть Мавута не заставит себя долго ждать… Эй, мертвец! Я прошу у тебя поединка. Если ты таков, как я о тебе думаю, ты дашь мне его. Это единственное, о чём можно просить, не теряя чести. Тем более просить врага!

Соболь покачал седой головой.

– Может кто-нибудь спросить этого недостойного, с чего это он решил, будто заслуживает поединка? Честный поединок дают честным врагам. Не таким, что бьют из засады, схоронившись в кустах… А впрочем, ладно. Будет ему поединок. Прямо сейчас. Мавут… Посмотрим ещё, кто на самом деле живой мертвец, он или я. Всю жизнь бил я таких Мавутов, волей Богов жив до сих пор, буду и дальше бить, если Боги позволят…

И Соболь шагнул навстречу бывшему венну. Видно было, что он не остановится, так и будет идти вперёд, пока не сразит врага. Или сам от его руки не умрёт. Мавутич, прянув назад, выдернул меч из ножен.

Длинный меч, с которым враг явно умел обращаться, не остановил неспешное движение Соболя. Он продолжал спокойно идти. Зато бывшего венна – даже Бусый, стоявший поодаль, это почувствовал – сразу окатило холодом. Столь явственно окатило, что душа человека, только что похвалявшегося, будто не боится он смерти – всё-таки съёжилась озябшим комочком. Погибель шла к нему, приняв облик седого невзрачного старика, в руке у которого был всего лишь нож…

Мавутич всё же превозмог себя, шагнул вперёд и ударил. Сильно, неожиданно, быстро… Очень быстро…

…И рука его, продолжая сжимать черен меча, долго-долго летела в сторону вместе с этим мечом, рассыпая по земле густые алые бусины…

Как Соболь успел рубануть ножом, сумел разглядеть, наверное, только Бусый.

Мавутич шарахнулся, но устоял, хотя колени норовили подогнуться. И выпрямился, и взглянул в глаза Соболю, молча ожидая следующего, последнего удара.

А Соболь вынул из-за пояса тряпицу и бережно обтёр ею лезвие ножа. Добрый нож был, что ж не поберечь его, не уважить… Спрятал клинок и бросил тряпку Мавутичу.

– Перетяни руку, дурак… – И оглянулся на своих: – Костёр разведите!

Бусый и Ульгеш метнулись за хворостом. Соболь выбрал у вернувшегося первым Ульгеша толстый сук, подбросил, примеряя его к руке, и… внезапно крутанувшись, со всего маха приласкал, как дубиной, второго Мавутича. Того, со свирелью. Страшным ударом вышиб начисто все передние зубы, в кровавую кашу превратил губы и дёсны.

Парень целый миг не понимал, что произошло, потом завыл, покатился по земле прочь. Через седмицу, не раньше, сумеет принять в рот чуть-чуть молока, и то по соломинке. Месяца через два, если повезёт, скажет внятное слово. Ну а на свирели играть…

Соболь вынул из костра пылающую головню и прижал к обрубленной, всё ещё сочащейся кровью руке бывшего венна. Плоть зашипела, и кто не знает страшного запаха крови, угодившей в огонь, тому лучше его и не знать. Раненый облился холодным потом, зрачки нечеловечески расширились, но он не издал ни звука.