Подари мне краски неба. Художница - Гонцова Елена Борисовна

— Да все я знаю, Татка, но ничего не могу с собой поделать. Меня точно несет неведомая сила.

— Так что же все-таки ты собираешься делать? — схитрила она, думая разговорить несомого неведомой стихией Стаса.

Но тот внезапно замкнулся. Видать, почувствовал, что наговорил лишнего. А если не наговорил еще, то запросто сейчас проболтается. Не сможет не проболтаться по причине характера.

— У меня нет от тебя секретов, — попробовал вывернуться он, — но сам я кое-что не до конца понимаю.

— Так советуйся со мной, — серьезно предложила Наташа. — Один ум хорошо, а два…

— Ты можешь наломать дров, — как-то в сторону сказал он. — А это недопустимо сейчас. Я ведь не знаю, что ты успела натворить в эти дни. И не спрашиваю. У тебя, например, радикально изменился тон высказываний о многих известных нам с тобой людях. Это веселит меня как эстета, но удручает как практического человека. Мне было бы намного спокойнее, если’ бы тебя сейчас просто не было в Москве.

— Ага, начиная с этой вот секунды.

— Да хоть со следующей, это не принципиально, Татка.

Наташе показалось, что он вполовину проговорился. Она даже была уверена в этом. Стасу нужна мастерская. И не для того, чтобы прятаться. Он как бы нехотя, но демонстрировал прочность своих позиций. Дурак-то дурак, но дуракам везет. Эта истина слишком стара, чтобы не работать сейчас. Он намекал на то, что достал превосходные краски для печатания этих ценных бумаг. Но печатать он, судя по всему, не собирается. Что-то он мнется. Как бы заикнулся о том, что нехило бы выполнить эту трудоемкую и одновременно тонкую работу вместе. Но эта тема больше им не развивалась. Можно подумать, что он действует по чьей-то указке. Отчасти занимаясь саботажем. Выжидая, уклоняясь, пивко импортное попивая в обществе красивой юной женщины. В ее мастерской. Из которой эту женщину хотел бы турнуть.

Он, может быть, прав, хоть он и дурак. Или только потому и прав. Наташа подметила, что в течение последнего времени люди, мелькавшие перед глазами, исчезали и больше не появлялись на горизонте.

Наташа догадывалась, что Бронбеус вел какую-то таинственную войну, впрочем, против кого были направлены боевые действия старого учителя, она не знала совершенно. Что касается Остроуховой, ее отношений с искусствоведом, Толиком и самим Стасом — все это представилось какой-то омерзительной змеиной свадьбой, когда змеи со всей окрути сползаются в одном овраге и сплетаются в отвратительный клубок.

— Стас — хороший, — бормотал меж тем Стас, — Стас чужого не берет. Он знает, что надо делиться. А кто-то не знает этого.

— Леона ты подослал ко мне? В качестве платного приложения к твоему визиту?

— А кто же, — цинично признался Стас, — я самый и подослал. Должен же был я знать, где ты ходишь-бродишь и вообще. Не отмычкой же мне было твою мастерскую взламывать. А Леон, хоть и зануда, в таких делах незаменим. Быстренько тебя вычислил и мне про тебя сообщил. Правда, наврал при этом с три короба, что ты то ли помираешь, то ли собираешься помереть…

— Ну и как я выгляжу, на твой строгий взгляд?

— Да на все сто, старуха, ты ведь непотопляема, как и я.

— А ты никак собирался меня потопить?

— Что тебе за мысли приходят в голову? Я к тебе не изменился, ни от одного слова своего не отступлюсь, хочешь — дак хоть прямо сейчас замуж…

— За кого?

— За верного Стаса, вестимо. Не за археолога же твоего придурочного тебе выходить.

— Попрошу не говорить плохо про моего мужа, как сказала бы Ирочка-суицидница, — двойственно и мрачно ответила Наташа. — Нефильтрованное пиво, Стасик, действует на тебя расслабляюще.

Это не твой напиток. Твой напиток — шмурдяк молдавский, что продается на станции метро «Университет» под коньячной маркой «Белый орел», кажется. Выпил — убежал. Извини, но ты устарел. Займи очередь. Днесь ко мне ютился сладенький Антон Михайлович, видать опившись минеральной водой. Си-си-си-си… си-си-си. Шварценеггер чертов.

— Стас верен и корректен, он заранее предлагает руку и сердце. На всякий пожарный.

— Разве я предлагала тебе жениться на мне? Мол, женись Стасик на мне, а то порешусь, — строго отвечала Наташа.

— О чем речь, Татка, — важно произнес Стас. — Ты вообще-то для меня вроде родственницы какой. Столько лет знакомы.

— А я вот сейчас вспомнила комедию с Ришаром и Депардье. Про невезучих. И думаю, Стас, как это я в огромной Москве, на этой колоссальной планете умудрилась связаться с самыми что ни есть козлами? Видать, Стас, я невезучая по жизни. Как, Стасик, и ты. Подумай, подумай. А я пошла по делам. К любовнику. Обыкновенно он надевает роликовые коньки, и я катаю его по пятикомнатной квартире. Никакого секса. Одна сублимация. Что-то я устала от всего.

— Выпьем за дружбу, — предложил озадаченный Стас. — Ты это не меня имеешь в виду, используя столь усложненные и картинные сравнения? Надеюсь…

— Не-а, — ответила Наташа. — Надейся не надейся, а я пошла. Меня ждет лодка.

— Ну ладно, — согласился Стас. — Я здесь, если что. Ключ-то не заберешь?

— Ключ, если что, положи в ключарню. Маленькая железная дверца в подъезде на высоте твоего носа, там крайний правый счетчик.

Ключик-то на него и пристроишь. Может, я не вернусь сюда.

— Да нет, — возразил Стас, — ты уж, пожалуй, возвращайся. Пожалуйста. Жизнь без тебя станет невыносимой.

— Ладно, до завтра, дружище, — ответила Наташа и бросила ключи на стол. — Пользуйся.

«Куда теперь?» — подумала она, выходя из подъезда. В сущности, было некуда деться. Любой ее шаг вплетался в некие новые обязанности. Сегодня ее обрадовало только одно — Леон доложил Стасу, что она больна и скоро умрет. Леон недаром носил кличку Киллер, говорил он все с точностью до наоборот.

«Долго буду жить и счастливо», — решила Наташа.

Она с тоской посмотрела на объявление в метро: «Найти человека». Двадцатилетняя девчонка вышла из дома тогда-то и не вернулась. Неизвестно, что за дом и отчего она в него пока не возвращается. Так думала Наташа, завидуя этому темноглазому дичку. Отчего-то было ясно, что с исчезнувшей отроковицей ничего не случилось. Наташа не могла не вернуться домой. Разница между нею и сверстницей была фантастической. Но в состоянии исчезновения она теперь чувствовала себя как рыба в воде.

И даже не заметила, как легко разрешила нерешаемую задачу, она уже ехала в сторону Никольского-Трубецкого в пресловутый особняк.

По дороге она приметила несколько пейзажей, которые стоило свести в один-единственный и получить шедевр в стиле Коро. Даже воз сена и фрагмент дальней грозы — все как бы требовало немедленного художественного осмысления.

«Нет, это все потом, — заключила она. — Не забыть вернуться».

Во двор особняка она проникла через ту же калитку, которая помогла ей бежать. На верхнем этаже громко звучала одна из ее любимых мелодий, все той же группы «Прокл харум». Остроухова, видать, строила икебану из рюмок и закусок, вдохновляясь любимой песней подруги. Наташа вспомнила дурацкий видеоклип, позднейший, снятый каким-то сумасшедшим на эту легендарную композицию. Темная цирковая арена, белая цирковая лошадь, бегущая по кругу, тут же какая-то лишняя женщина на качелях.

«Все это было похоже на меня нынешнюю», — решила она, внезапно сообразив, что стоит под высоким окном первого этажа и прислушивается к голосам, несколько приглушенным изысканным раскатом английской песни.

Толик, жених Остроуховой, разговаривал с кем-то. Судя по всему, собеседник был по крайней мере в ранге вице-премьера российского правительства. Толик, обыкновенно непроницаемый и самодовольный шкаф, тут говорил сдержанно и льстиво, стараясь не упустить ни одной детали вопроса, им освещаемого.

А собеседник, наверное, буравил его глазами в полном сознании своего торжества над малым сим, вставляя порой:

— Ну балбес! Ну прохвост! Ленина нужно было внимательно читать, Маркса нужно было штудировать. Ну злодей! Ну негодяй! Пижо-он!

В голосе была скорее насмешка, чем раздражение. Видать, барин наслаждался односторонним диспутом.