Книга сияния - Френсис Шервуд

Рудольф со своей стороны не заметил никаких благоприятных перемен в нраве своего несчастного кузена. Тот шатался по территории вокруг дворца, бормоча грубые и неразборчивые проклятия, срубая цветки с палисандровых деревьев, кромсая гибискус, молотя тростью бугенвиллею. И все же придворная жизнь пришла в прежнее русло, словно дон Карлос не был чудовищем, обитающим в самом сердце дворца. Филипп снова приступил к исполнению своих королевских обязанностей, проводя дни за сочинением посланий, делая объявления, раздавая официальные приказы, выпуская декларации, провозглашая декреты, обсуждая вердикты, руководя Испанией и Португалией, Новой Испанией и большей частью Южной Америки, отправляя неверных на дыбу и предавая их смертной казни.

Последней частью короткой и безобразной жизни дона Карлоса стал заговор, главным элементом которого являлось убийство его отца, о чем он рассказал на исповеди. Исповедник, понятное дело, тайну этой исповеди скрыть не решился. Впоследствии Рудольф с Эрнстом могли слышать, как их кузен, арестованный и запертый в собственной опочивальне, распевает бессловесную и почти лишенную мотива элегию. А порой злополучное существо умоляюще голосило одну и ту же фразу: «Прости меня, отец, я согрешил». В свои последние дни дон Карлос хранил полное молчание, и лишь в высокой траве под окнами его опочивальни, словно чуя смерть, выводили свою зловещую, оглушительную песню цикады. Ему тогда было двадцать три года, Рудольфу семнадцать лет, а Эрнсту пятнадцать, и все трое дрожали в своих постелях, несмотря на отчаянную жару. В последнюю ночь дона Карлоса Рудольф испытывал к злодею что-то похожее на жалость. Перебирая четки, он шепнул Эрнсту:

— Ты еще не спишь?

— Нет. А ты?

Они вылезли из постелей, чтобы при свете единственной свечи сыграть в «примеро». Рудольф выиграл две партии с полными руками дам и королей. А Эрнсту, благодаря ловкости рук Рудольфа, который научился обращаться с колодой, все время доставались одни фошки.

Семь лет мальчики оставались при испанском дворе, мужая в королевских садах среди пальм с мохнатыми стволами и высоких трубчатых кактусов. Во время сиесты они связывали кривые лапки своих пернатых друзей и надевали мешочки на отчаянно клюющиеся головы. По мере роста своего воображения энергичные парнишки стали обращать внимание на все более и более благородные виды забав. До смерти перепуганные звери разбегались во все стороны, пролетая по просторным коридорам множества безлюдных внутренних дворов, поднимая пыль на протоптанных дорожках, ныряя под листву, скользкую как свечной воск, и наконец утихомириваясь под кустами сладкого и липкого земляничника. Пойманные в засаду. Загнанные в угол. Прижатые к холодной кафельной мозаике на дне бассейна одного из фонтанов, оставленных испанцам маврами. Кошки выли и царапались. Овцы были куда более покорны. Телята, иногда козлы — спутанная шерсть и отчаянно дергающиеся ноги. Следует ли говорить, сколько потомков обитателей Ноева ковчега начинало дрожать от страха, когда в воздухе начинало пахнуть страстью?

Первой женщиной Рудольфа стала его кормилица, та самая, которая солила его молоко своими слезами. Груди ее давным-давно высохли, однако она по-прежнему оставалась жизнерадостной и пришлась ему весьма по вкусу. Разве она не щипала его пенис, когда он еще был несмышленым младенцем? Дальше — помощница прядильщицы шелков, малышка, что раскладывала коконы по ячеистым подносам. За ней — помощница перчаточника, мастера по кушакам и ремням; галантерейщица, служанка шляпника. В возрасте шестнадцати лет Рудольф наконец-то занялся одной из испанских придворных дам. Волосы этой дамы, разделенные на прямой пробор, приглаженные и стянутые в плотный узелок у нее на шее, казались нарисованными на ее крошечном черепе. Рудольф почти слышал, как она моргала черными, как у каймановой черепахи, глазами, а на поясе у нее висел маленький молитвенник в кроваво-красном переплете телячьей кожи.

Прежде чем Рудольф покинул испанский двор, его дядя Филипп и отец Максимилиан организовали помолвку принца с его кузиной Изабеллой, а Эрнста помолвили с другой дочерью Филиппа. Изабелле было тогда тринадцать лет, Рудольфу почти двадцать, и еще двадцать лет должно было пройти, прежде чем Альбрехт, один из младших братьев Рудольфа, женился на Изабелле «из-под него», чего Рудольф никак не мог им обоим простить. Другие брачные договоры также остались побоку. Когда Тихо Браге сделал свое зловещее предсказание о том, что Рудольфа убьет один из его законных сыновей, правитель Священной Римской империи почувствовал, что его сопротивление всяким матримониальным радостям теперь полностью оправдано. И это несмотря на все мольбы его семьи, все ссылки на его предков, которые были всего-навсего средней руки рыцарями в обветшалом замке под названием Габихтсбург, или Соколиный Замок, на Рейне, но заключали браки по всей Европе. Говорили даже, что Габсбурги заполучили при содействии Венеры то, что обычно получают при содействии Марса.

Не то чтобы Рудольф соблюдал безбрачие как правитель-холостяк. Вовсе даже нет. Множество его незаконнорожденных детей с взъерошенными волосами и выступающими подбородками бегало по проулкам под Градчанским замком, нося в себе императорскую кровь, а Рудольф по-прежнему предпочитал женщин, чьей задачей было служить всем его прихотям и потребностям, — своих служанок и прачек, а еще свою кондитершу, высокую, светловолосую чешскую девственницу.

17

Согласно обычаю, только муж мог знать, когда его жена отправлялась в микву, — только муж и служительница купальни, с которой женщине следовало договориться заранее. С самого начала менструации, семь дней после ее окончания и до тех пор, пока женщина не погружалась в очистительные воды миквы, муж должен был воздерживаться от прикосновения к своей жене. Таков был Закон. В течение «белого периода», сразу после менструации, Рохель ежедневно себя осматривала, убеждаясь, что нигде нет ни пятнышка крови, а затем, на седьмой день, после наступления ночи, опустив голову, быстро пускалась в обязательную прогулку к задним воротам Юденштадта.

Юденштадтская миква, построенная в согласии с требованиями Галахи, на средства мэра Майзеля, представляла собой довольно изящное здание с жестяной крышей, снаружи облицованное кирпичом, а изнутри кафелем. Согласно установлениям, сами бассейны были вырыты в земле. Один бассейн, для хранения, содержал в себе запас из двухсот галлонов дождевой воды, накопленной на черный день. Вода поступала в другой бассейн — собственно микву — через дыру с сечением два дюйма в самом узком месте. Женщина могла погрузиться в воду по грудь, а вода постоянно подогревалась посредством системы труб, по которым теплый воздух шел от огромного очага у входа. Об этом очаге заботился нищий, который также подметал синагогу и выполнял другую случайную работу, — так называемый прихлебатель Юденштадта.

К несчастью, в здании миквы был один изъян, о чем ведать не ведали жители Юденштадта. В стене купальни, что примыкала к задней стене Юденштадта — как раз в том месте, где два кирпича не были как следует зацементированы и легко извлекались, в том самом месте, куда — еще при жизни бабушки Рохели — завистливый и зловредный Тадеуш положил мертвого младенца, именно там, где Вацлав прятал детские подарки для совсем еще юной Рохели, появились две маленькие трещинки. Эти трещинки были искусно обработаны зубилом и превращены в два небольших, шириной с человеческий глаз отверстия, которые доходили до самой внутренней стены и покрывающего ее кафеля. Полную ответственность за столь вопиющее нарушение приличий нес Киракос, и через эти смотровые отверстия он уже несколько лет распутно наблюдал за тем, как мужчины Юденштадта очищаются в микве пред службами и как женщины готовятся к священному воссоединению со своими мужьями после обязательного воздержания.

Рохель радовалась этим дням, когда можно было отдохнуть от исполнения супружеских обязанностей. Все выходило так, словно нежелание их исполнять получило одобрение свыше. Да, она ничего так не желала, как сделаться матерью, но когда начинала идти кровь и ей приходилось пользоваться тряпицами, молодую женщину буквально переполняло облегчение. Для Рохели это событие было главным признаком ее женственности, благословением, а не проклятием, хотя в былые дни на период месячных женщин изолировали, да и в ее время еще находились те, кто так боялся женской нечистоты, что считал их столь же нечистыми сердцем и душой.

Не подверженная головным болям или болям в животе (и зная вдобавок, что, согласно заповеди, Зеев ее касаться не может), в течение своих менструаций Рохель становилась еще более мила со своим супругом. Радостно напевая, пританцовывая, вприпрыжку передвигаясь по комнате, молодая женщина усердно за ним ухаживала и внимательно слушала, как он перечисляет все приключившиеся с ним мелочи или указывает, как именно она должна приготовить еду. Зеев тогда становился для Рохели предметом заботы и ласки, и ей очень хотелось погладить мужа по голове, заверить его в том, что они на самом деле добрые друзья, отлично подходящие друг другу товарищи по работе и что их брак обязательно станет плодотворным. Да, Зеев был намного ее старше, но он вовсе не был хилым и немощным или таким старым, как бабушка Рохели. Пусть даже, подобно ее бабушке, он все время говорил, а она в основном молчала, Рохель находила своего мужа приятным в общении, а их общая борьба за то, чтобы поставить на стол еду, казалась предопределенной.