Все о мужских грехах - Марина Серова

— Сказочно хорошо! — обрадовалась я, убирая его в сумку.

— Говорить здесь будете? — спросил меня мужчина.

— А чего время на переезды терять? — удивленно ответила я.

— Тогда я вам стул, что ли, принесу, — предложил он. — Не стоять же вам все время!

Он быстро сходил на соседний склад и вернулся со стулом, который занес в открытую дверь. Я собралась было войти следом, но тут увидела, что Кирьянов с коллегами тоже вышел из машины и направляется ко мне.

— Постою послушаю, — объяснил он мне свое поведение.

— Дело твое, — согласилась я, отдавая ему нож, и попросила: — Только не заходи туда, пока я тебя не позову, а то можешь мне все испортить.

— Да уж потерплю! — нехорошо усмехнулся он. — Мы его столько искали, что можно и еще немного подождать!

Я вошла в склад, где уже горел свет, и увидела недалеко от входа лежавшего на боку связанного по рукам и ногам человека, рот которого был заклеен скотчем.

— Посадите его, прислонив к стене, — попросила я мужчину. — И рот ему освободите.

Когда это было сделано, я, подойдя, внимательно посмотрела на его лицо — это был точно Зайцев, хоть и сильно изменившийся по сравнению со своей старой фотографией. Я опустилась на стул и, закуривая, сказала:

— Ну что, Заяц? Отбегался?

— Какой еще заяц? — непослушными губами ответил тот. — И вообще, чего вы меня здесь держите? — уже громче заявил он. — Я ни в чем не виноват! — заорал он. — Выпустите меня отсюда! Помогите! — надрывался он.

— Зря орешь! Никто тебя тут не услышит! — сказала я, дождавшись перерыва между его воплями. — Так что зря ты глотку дерешь, Зайцев Виктор Степанович.

— Я Петров! — орал он. — Я не Зайцев! Вы паспорт посмотрите!

— Думаешь, я фальшивок не видела? — спросила я.

— Он настоящий, — стоял на своем Зайцев.

— Ага! — ехидно согласилась я. — Фотография там, может быть, и твоя теперь приклеена, но ведь ты же этот паспорт в лучшем случае вытащил у кого-то, а в худшем — прирезал человека и с трупа взял. Вот теперь по нему и живешь! Я вот попрошу привезти сюда Анатолия Тихонова с его бабой, и они тебя опознают! Да, впрочем, и это не потребуется — я же из Сухуми твою дактокарту привезла, — сообщила ему я. — Вот откатаем твои пальчики, сравним, и сразу станет ясно, кто есть кто.

— Ну и отвезите меня тогда в милицию, — потребовал он, уже не возражая против того, что он Зайцев. — У них на меня ничего нет!

— Ты не скромничай! — язвительно попросила я. — Для начала там с твоим паспортом разберутся, потом нападение на Сандру Нинуа приплюсуют, а под занавес — ранение человека, который тебя в больнице задержал. Нож твой, кстати, в милиции! А если еще и твои сухумские художества вспомнить? — я даже головой покачала. — На тебе ведь, сволочь, убийство супругов Стадницких висит…

— Не докажешь! — ощерился он.

— Докажу! Тебя в ту ночь видели! И теперь у милиции есть письменные показания свидетеля! А если еще и изнасилования учесть, то сидеть тебе — не пересидеть!

— Черта лысого! — хрипло расхохотался он. — Ничего у тебя не выйдет! Не выдают в Абхазию никого! Я это точно знаю!

— Рано радуешься! — охладила я его пыл. — Посадят-то тебя для начала в наше СИЗО, но при этом сокамерникам шепнут, что ты насильник. А там к ним отношение особое! Рассказать какое — или сам знаешь? — Зайцев прожигал меня ненавидящим взглядом, а я между тем продолжила: — И насчет Сухуми ты не очень-то обольщайся! Ты ведь в Тарасове таким серьезным людям дорогу перешел, что им тебя, как вошь, раздавить ничего не стоит! Вот представь себе, что через трое суток тебя выпустят… Только перед выходом тебе вколют лошадиную дозу снотворного, а потом положат в контейнер, опломбируют его и отправят в Сухуми, где тебя не только милиция ждет, но и Паша Сухумский! Уж очень он хочет с тобой о смерти своей сестры поговорить.

— Сука! — заорал он, с ненавистью глядя на меня своими темными, действительно колючими глазами. — Сволочь! Падла! Попишу! Всю рожу тебе так разрисую, что мать родная не узнает! А потом поставлю тебя…

Пока он орал, я выразительно посмотрела на стоявшего возле меня работника Андреева, и он, правильно меня поняв, подскочил к Зайцеву и с размаху заехал ему ногой по ребрам, да так, что у того внутри что-то хрустнуло, и этот подонок начал заваливаться набок, взвыв от боли.

— А теперь для симметрии, — попросила я, и мужчина охотно это выполнил.

Зайцев катался по полу, воя от боли.

— Как же ты себя, ненаглядного, любишь! А вот когда другие кричат от боли, тебе, наверное, нравится! Когда ты отчима убил и свою родную мать ножом пырнул, она, конечно же, кричала от боли, ненависти и страха, а ты радовался, на это глядя!

— Она, сука, со своим Тадеком моего отца погубила! — огрызнулся Зайцев.

— А нечего было ему ее бить! Как и свою мать тоже! — возразила я.

— Могла бы потерпеть от родного мужа! — крикнул он.

— А почему это женщина побои должна терпеть? — ехидно поинтересовалась я. — Она хотела всего лишь развестись, а он?.. Не бросался бы на милицию с ножом, так и жив бы остался!

— Все равно она сука! Ненавижу! Была бы она тогда жива, и ее, как овцу, зарезал бы! — орал в ответ Витька так, что даже слюна на губах выступила, как от бешенства. — Ее счастье, что померла до этого!

— Это он так про родную мать? — в ужасе воскликнул мужчина. — Да я его!

— И не отказывайте себе ни в чем! — разрешила я. — Только насмерть не забейте! Он мне пока еще живой нужен!

Мужчина начал изо всех сил пинать Зайцева, а я говорила при этом:

— Когда ты, падаль, Казимира резал, он тоже, наверное, кричал! Когда ты Клару насиловал и она от боли кричала, тебе это слух радовало! Когда ты еще одну женщину насиловал и она кричала так, что все соседи слышали, ты кайф ловил! А вот теперь ты от боли корчишься и во весь голос орешь! — и, повернувшись к мужчине, сказала: — Хватит!

Тот еще раз напоследок пнул Зайцева и, тяжело дыша, отошел от него.

— Ну, Зайцев! А теперь, когда ты понял, что в следующий раз я могу этого человека и не остановить, ты мне подробненько всю свою поганую жизнь расскажешь, начиная с того момента, когда свой первый срок отмотал. И учти! Если я поймаю тебя на вранье, то я свое обещание насчет Сухуми выполню. А тебя там такое ждет, что сам о смерти молить будешь! Ну, ты готов говорить? — спросила я.

— Дай слово, что в Сухуми меня не отправишь, — еле шевеля разбитыми губами, сказал Зайцев. — Лучше уж меня здесь до смерти забейте, чем я к Пашке в руки попаду, а то ни слова не скажу!

— Даю слово, что не отправлю тебя в Сухуми, — с самым честным видом сказала я и попросила стоявшего рядом мужчину: — Окатите его водичкой для придания бодрости и посадите опять к стене.

Мужчина ненадолго вышел и вернулся с ведром грязной воды — наверное, на каком-то из складов только что вымыли полы и еще не успели ее выплеснуть. Он с брезгливым выражением лица посадил Зайцева, прислонив к стене, облил его водой и повернулся ко мне в ожидании дальнейших распоряжений.

— Пока все, — сказала я. — И можете выйти — если вы мне потребуетесь, то я вас позову.

Мужчина вышел, а я достала диктофон, поставила на колено, включила его и приказала:

— Начинай!

И Зайцев стал рассказывать долго и нудно, при этом грязно ругаясь в адрес теперь уже покойников. Очень многое из того, что он говорил, я уже знала, но было и кое-что новенькое, и дать прослушать эту запись Андрееву и остальным, как я собиралась, было невозможно: Семен Иванович это выдержал бы, а вот Манана Георгиевна с Вандой — вряд ли! Особенно если учитывать, в каком они сейчас состоянии. «Придется пересказывать своими словами», — поняла я. Витька между тем дошел до дня рождения сожительницы Анатолия Тихонова, и я спросила:

— Что же ты любимую женщину застрелил? Пожалел, чтобы не мучилась? Мог бы ведь и ножом, как остальных?

— Любимую! — презрительно сказал тот, как плюнул. — Да я с этой шалавой связался только из-за ее брата — думал, что смогу при нем хорошо устроиться! А как она язык начала распускать, тут уже не до него было! И застрелил я ее для отвода глаз. Если бы ножом, то тогда ясно было бы, что это я — кого бы еще она близко подпустила? У нее и у самой пистолет был. А про мой пистолет Пашка ничего не знал, вот и получилось, что шальная пуля, и все! Да и кто бы ее посмел тронуть, зная, кто у нее брат.

— Чего ж тогда сбежал, если был уверен, что он тебя не заподозрит? — спросила я.

— А на всякий случай, — ответил Зайцев. — Он же бешеный!..

Дослушав его исповедь до конца, я еще кое-что уточнила и сказала:

— Ну, у меня к тебе больше вопросов нет, — и, подойдя к двери, кивнула бледному до синевы, стоявшему с закушенной губой Кирьянову — он явно не ожидал, что ему в руки попадет такая нелюдь.

Володя и его ребята вошли в помещение склада, вывели оттуда Зайцева и посадили в машину.