Донжуанский список Пушкина - Петр Губер

В конце концов Анне Петровне удалось-таки вырваться от мужа и переехать к родителям и в Лубны. Она провела с Полтавской губернии несколько лет. Мы не знаем, пришлось ли ей сблизиться с ее Immortellъeм, но в 1824 г. она явно для всех уже была возлюбленной Аркадия Гавриловича Родзянко, полтавскаго помещика, эротического поэта и приятеля Пушкина.

А. Г. Родзянко служил в молодости на военной службе, в гвардии, и имел случай познакомиться с Пушкиным в Петербурге. Одно время их отношения грозили испортиться, и 1820 г., незадолго до ссылки поэта, Родзянко написал на него эпиграмму, отзывавшую политическим доносом. Но к 1824 году все эти старые счеты были уже позабыты. Родзянко – стихотворец весьма посредственный – был усердным поклонником таланта Пушкина и сообщил свой энтузиазм Анне Петровне, которая с замирающим сердцем читала "Кавказского Пленника", "Бахчисарайский Фонтан", "Братьев Разбойников" и I главу "Евгения Онегина". Кроме того, Анна Петровна аккуратно переписывалась с Анной Николаевной Вульф и от нее узнала о приезде Пушкина в Михайловское. Немного спустя Анна Николаевна сообщила своей кузине, что Пушкин до сих пор помнит встречу в доме Олениных, которая оставила в нем глубокое впечатление. Таким образом, мимолетно завязавшееся знакомство возобновилось, на первых порах еще заочно.

Вскоре Родзянко послал Пушкину поклон через ту же Анну Николаевну. Поэт в виде ответа отправил ему следующее письмо:

"Милый Родзянко, твой поклон меня обрадовал; не решишься ли ты, так как ты обо мне вспомнил, написать мне несколько строчек? Они бы утешили мое одиночество.

"Объясни мне милый, что такое А. П. К…, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь – но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это все элегию или хоть эпиграмму.

"Полно врать. Поговорим о поэзии, т. е. о твоей. Что твоя романтическая поэма Чуп? Злодей! не мешай мне в моем ремесле – пиши сатиры хоть на меня, но не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму [не прогневайся, про Чухонку] и эта чухонка, говорят, чудо как мила. – А я про Цыганку; каков? Подай же нам скорей свою Чупку – ай да Парнас! Ай да героини! Ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете мне не ту? А какую же тебе надобно, проклятый Феб? Гречанку? Итальянку? Чем их хуже Чухонка или Цыганка?… одна -… т. е. оживи лучем вдохновения и славы.

"Если А. П. так же мила, как сказывают, то верно она моего мнения: справься с нею об этом" (1).

1. Переписка, т. I, стр. 157. Письмо было передано Анне Николаевне, для пересылки в Лубны, незапечатанным, и она, конечно, не удержалась и прочитала его и даже сочла своим долгом собственноручно зачеркнуть неприличную фразу, после чего отправила письмо по назначению.

Немало времени понадобилось тяжелому на подъем Родзянке, чтобы раскачаться для ответа, да и то Анна Петровна должна была побудить его. Письмо к Пушкину от 10 мая 1825 года написали они вместе: "Виноват, сто раз виноват пред тобой, любезный, дорогой мой Александр Сергеевич, не отвечая три месяца на твое неожиданное и приятнейшее письмо. Излагать причины моего молчания и не нужно, и лишне: лень моя главною тому причиною, и ты знаешь, что она никогда не переменится, хотя Анна Петровна ужасно как моет за это выражение мою грешную головушку; но невзирая на твое хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь втупик в некоторых вещах, и, во-первых, в ответе к тебе. Но сделай милость, не давай воли своему воображению и не делай общее моей неодолимой лени; скромность моя и молчание в некоторых случаях должны стоять вместе обвинителями и защитниками ее. Я тебе похвалюсь, что благодаря этой же лени, я постояннее всех Амадисов и польских, и русских. Итак, одна трудность перемены и искренность моей привязанности составляют мою добродетель: следовательно, говорит Анна Петровна, немного стоит добродетель ваша; а она соблюдает молчание знак согласия, и справедливо. Скажи пожалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня? За какие проказы? За какие шалости? Но довольно, пора говорить о литературе с тобой, нашим Корифеем."

Далее рукою А. П. Керн, в середине письма: "Ей богу, он ничего не хочет и не намерен вам сказать [Насилу упросила]. Если бы вы знали, чего мне это стоило! Самой безделки: придвинуть стул, дать перо и бумагу и сказать – пишите. Да спросите, сколько раз повторить это должно было. Repetitio est mater studiorum".

"Зачем же во всем требуют уроков, а еще более повторений? – продолжает Родзянко – Жалуюсь тебе, как новому Оберону: отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на ее, нежели я со всем моим присутствием. Письмо твое меня гораздо более поддерживает, нежели все мое красноречие. – "

Рукою А. П. Керн: "Je vous proteste quъil nъest pas dans mes fers"…

"А чья вина? Вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем: снова пришло давно остывшее желание иметь законных детей, и я пропал. – Тогда можно было извиниться молодостью и неопытностью, а теперь чем? Ради бога, будь посредником. – "

Рукою А. П. Керн: "Ей богу, я этих строк не читала!"

"Но заставила их прочесть себе 10 раз. Тем то Анна Петровна и очаровательнее, что со всем умом и чувствительностию образованной женщины, она изобилует такими детскими хитростями. Но прощай, люблю тебя и удивляюсь твоему гению и восклицаю:

О, Пушкин, мот и расточительДаров поэзии святой,И молодежи удалойГиерофант и просветитель,Любезный женщинам творец,Певец Разбойников, Цыганов,Безумцев, рыцарей, Русланов,Скажи, чего ты не певец?

Моя поэма Чуйка скончалась на тех отрывках, что я тебе читал, а две новые сатиры пошлю в марте напечатать. Аркадий Родзянко" (1).

1. Переписка, т. I, стр. 213 и сл.

Пушкин ответил стихами, как с ним часто случалось, когда он писал к поэтам. Мы не знаем, были ли отосланы эти стихи к Родзянке. Анна Петровна получила их из рук самого Пушкина в Тригорском.

Ты обещал о романтизме,О сем Парнасском афеизме,Потолковать еще со мной,Полтавских муз поведать тайны,А пишешь лишь о ней одной.Нет, это ясно, милый мой,Нет, ты влюблен, Пирон Украйны.Ты прав: что может быть важнейНа свете женщины прекрасной?Улыбка, взор ее очейДороже злата и честей,Дороже славы разногласной;Поговорим опять о ней.Хвалю, мой друг, ее охоту,Поотдохнув, рожать детей,Подобных матери своей…И счастлив, кто разделит с нейСию приятную заботу:Не наведет она зевоту.Дай бог, чтоб только ГименейМеж тем продлил свою дремоту!Но не согласен я с тобой,Не одобряю я развода:Во-первых, веры долг святой,Закон и самая природа…А, во-вторых, замечу я,Благопристойные мужьяДля умных жен необходимы:При них домашние друзьяИль чуть заметны, иль незримы.Поверьте, милые мои,Одно другому помогает,И солнце брака затмеваетЗвезду стыдливую любви!

Общий тон и письма Пушкина, и приведенного стихотворения довольно нескромны. Об А. П. Керн он говорит словами, не показывающими особенного уважения к ней. В его глазах это была молоденькая, хорошенькая генеральша, полуразведенная жена смешного и старого мужа, легкая, почти бесспорная добыча первого встречного обольстителя. Но вот Анна Петровна появилась перед ним воочию, и перемена наступила с волшебной быстротой. Воображение вспыхнуло и осветило женщину всем блеском своих многоцветных огней, похожих на огни фейерверка. Гений чистой красоты проглянул под довольно банальными чертами легкомысленной барыни. Это преображение длилось очень недолго, и огни вскоре погасли, распространяя дым и копоть. Но в течение нескольких месяцев поэт находился всецело под обаянием – если не Анны Петровны – то того образа ее, который он сам себе создал.