Малое собрание сочинений (сборник) - Валентин Распутин

– Чё тебе, матушка?

– Сядь, – старуха глазами показала на кровать возле себя. Варвара села.

– Чё, матушка?

– Погоди. – Старуха собралась со словами. – Помру я…

– Не говори так, матушка.

– Помру я, – повторила старуха и сказала: – Обвыть меня надо.

– Чё надо?

– Обвыть. Оне не будут. Тепери ни ребенка ко сну укачать, ни человека в могилу проводить – ничё не умеют. Одна надежа на тебя. Я тебя научу как. Плакать ты и сама можешь. Надо с причитаньем плакать.

Похоже, Варвара поняла, на лице ее выступил страх.

– От слушай. Я ишо мамку свою тем провожала, и ты меня проводи, не постыдись. Оне не будут. – Старуха вздохнула и прикрыла глаза, приводя в порядок давние, полузабытые слова, которыми теперь не пользуются, потом тонким, протяжным голосом начала: – Ты, лебедушка моя, родима матушка…

– Матушка-а-а! – качая головой, словно отказываясь участвовать в этой затее, взвыла Варвара.

– Да не реви ты, – остановила ее старуха. – Ты слушай покуль, учись. Не надо сичас реветь. Я ишо тут. Слезы на потом оставь, на завтрева. А то кто-нить придет и перебьет нас. Давай потихоньку.

Она подождала, пока Варвара немножко утихнет, и начала снова:

– Ты, лебедушка моя, родима матушка…

– Ты, лебедушка моя, родима матушка, – сквозь рыдания повторила за ней Варвара.

– Куда же ты снарядилася, куда же ты сподобилася?

– Куда же ты снарядилася, куда же ты сподобилася?

Старуха села в кровати и, успокаивая, обняла Варвару за плечи. Голос ее стал настойчивей, сильней.

Во котору дальнюю сторонушку?По дороженьке проежжей,По дубравушке зеленой,К матушке Божжей церквы,Ко звону колокольному,Ко читаньицу духовному,А из матушки Божжей церквеВ матушку сырую землю,Ко своему роду-племеню.

День продолжался, и продолжался солнечно, тепло, свободно, в воздухе стоял тот слабый, с горчинкой зной, который бывает в начале ясной осени. Небо, по-прежнему синее, светло-синее сверху, только у самого края за рекой, где вечером заходить солнцу, чуть подернулось дымчатой, безобидной с виду пленкой; выше и левее, выплывая в небо, висела одинокая прозрачная тучка, слишком игрушечная, чтобы вызывать тревогу, словно нарочно выпущенная, чтобы ею можно было любоваться. Весь остальной простор над головой оставался чистым, глубоким и выражал бесконечный покой, под которым, заливаемая солнцем, легко и послушно лежала земля.

Михаил давно уж томился на предамбарнике, подперев ладонью лицо, глушил одну за другой папиросы. К нему подсел Илья, поинтересовался:

– Не опохмелялся сегодня?

Михаил покачал головой.

– А я немножко принял. Так, для настроения. Слыхал, мать-то у нас уж на ноги встала?

– Слыхал.

– Плясать скоро будет – ага. Вот и возьми ее. – Он засмеялся и предложил: – Может, выпьем помаленьку. Тут рядом, далеко ходить не надо.

– Нет, – отказался Михаил. – Хватит. Почудили вчера и хватит.

– Да, ты вчера здорово перебрал. Набрасываться стал на всех на нас. С матерью ругался.

– Я с ней не ругался.

– Она-то на тебя здорово рассердилась – ага. Особенно за Таньчору. Готова была отлупить тебя. Это точно. – Он опять засмеялся и вдруг спросил: – Слушай, а когда это ты отбил Таньчоре телеграмму, чтоб не приезжала? Я же с тобой все эти дни был, никуда от тебя. Когда ты успел?

Михаил щелчком стрельнул от себя окурок, к которому кинулись курицы, и посмотрел брату в глаза.

– А я не отбивал ей никакой телеграммы, – сказал он.

– Как не отбивал?

– Вот так.

– Ты же говорил, что отбивал. Вчера из-за этого весь сыр-бор и разгорелся. Не помнишь, что ли?

– Почему не помню? Помню. А если бы не говорил, ты знаешь, что бы с матерью было? Лучше уж обмануть, чтоб она не ждала.

– Но… но где же тогда Таньчора?

– Откуда я знаю?

– Вот это да! Вот это фокус так фокус!

– Ты только не выдавай им меня, пусть думают, что отбивал, – торопливо сказал Михаил, потому что от ворот к ним шла Люся. Он опустил голову: сейчас начнется. Припомнит вчерашнее и позавчерашнее, все, что было и не было. Стыдить его сейчас бесполезно, он потом пристыдит себя сам, и это будет куда полезней, а выслушивать ее выговоры тошно – ну их! И без того хоть сбегай куда-нибудь.

– Илья! – начала Люся еще на ходу. Вид у нее был решительный и взволнованный, будто что-то случилось. Она сказала совсем не то, чего боялся Михаил: – Илья, ты знаешь, что сегодня пароход? Скоро уж. А следующий будет только через три дня.

Илья растерянно поднялся:

– И что нам теперь делать?

– Смотри сам. А мне надо ехать. Мне больше оставаться здесь никак нельзя.

– Ехать надо, – кивнул Илья и посмотрел на Михаила. – Мать вроде поправилась.

– Подождали бы, – несмело сказал Михаил.

Ему никто не ответил.

Они вошли в избу все вместе и в старухиной комнате вдруг застыли. Их не заметили. Варвара, склонясь над матерью, почти упав ей на грудь, всхлипывала, а старуха с закрытыми глазами тянула из себя какой-то жуткий, заунывный мотив. Лицо при этом у нее было высветленным, почти торжественным. Они прислушались и различили слова – ласковые, безнадежные и в то же время как бы вывернутые наизнанку слова, имеющие обратный и единственный смысл:

Отходила ты у нас полы дубовые,Отсидела лавочки брусчатые,Отсмотрела окошечки стекольчаты,Ты, лебедушка моя, родима матушка.

– Что это у вас тут происходит? – громко и насмешливо спросила Люся. – Что за концерт?

Варвара и старуха враз смолкли. Варвара вскочила, показала на мать:

– Вот, матушка…

– Видим, что не батюшка, – хохотнул Илья.

– Помру я, – жалобно, пытаясь что-то объяснить, пролепетала старуха.

– Мама, мне уже надоели эти разговоры о смерти. Честное слово. Одно и то же, одно и то же. Ты думаешь, нам это приятно? Всему должна быть мера. Ты ни о чем больше не можешь говорить. Тебе еще жить да жить, а ты все что-то выдумываешь. Так же нельзя.

– До ста лет, мать, чтоб обязательно – ага, – подхватил Илья.

Старуха, уставившись куда-то в стену, молчала.

– Ты же сама понимаешь, мама, что ты почти полностью выздоровела. Ну и живи, радуйся жизни. Будь как все и не хорони себя без смерти. Ты живой, нормальный человек – вот им и будь. – Люся выдержала небольшую паузу и тем же ласковым голосом сказала: – А нам сегодня надо ехать. Так получается, мама.

– Да вы чё это?! – вскрикнула Варвара.

Старуха, не веря, оторопело покачала головой.

– Надо, мама, – мягко, но настойчиво повторила Люся и улыбнулась. – Сегодня пароход. А следующий будет только через три дня. Так долго ждать мы не можем.

– Не, не, – простонала старуха.

– Нельзя сёдни от матушки уезжать, нельзя, – волновалась Варвара. – Вы прямо как не родные. Сами подумайте. Нельзя.

– Еще хоть день-то подождали бы, – поддержал ее Михаил.

– Мы ведь, мама, не вольные люди: что хочу, то и делаю, – не отвечая им, говорила матери Люся. – Мы на работе. Я бы с удовольствием прожила здесь хоть неделю, но тогда меня могут попросить с работы. Мы ведь не в отпуске. Пойми, пожалуйста. И не обижайся на нас. Так надо.

Старуха заплакала; поворачивая лицо то к Люсе, то к Илье, повторяла:

– Помру я, помру. От увидите. Сёдни же. Погодите чутельку, погодите. Мне ничё боле не надо. Люся! И ты, Илья! Погодите. Я говорю вам, что помру, и помру.

– Опять ты, мама, о том же. Мы тебе о жизни, ты нам о смерти. Не умрешь ты, и не говори, пожалуйста, об этом. Ты у нас будешь жить еще очень долго. Я рада была повидать тебя, но теперь надо ехать. А летом мы опять приедем. Обязательно приедем, обещаем тебе. И тогда уж не наспех, как сейчас, а надолго.

– Что летом! – вмешался Илья. – Не летом, а раньше увидимся. Мать вот как следует на ноги встанет, и можно к нам в гости приехать. Приезжай, мать. В цирк сходим. Я рядом с цирком живу. Клоуны там. Обхохочешься.

– Одним днем раньше, одним позже, – пытался понять Михаил. – Какая разница.

Люся вспылила:

– Я не собираюсь обсуждать с тобой этот вопрос. Наверное, я лучше знаю, есть разница или нет. Или ты по-прежнему считаешь, что мы должны везти маму с собой и для этого обязаны подождать ее?

– Нет, не считаю.

– И на том спасибо.

Они стали собираться. Сборы были торопливые, неловкие. Старуха больше не плакала, она, казалось, оцепенела, лицо ее было безжизненно и покорно. Ей что-то говорили, она не отвечала. Только глаза забыто, потерянно следили за суматохой.

Прибежала Надя, хотела на прощанье накрыть на стол, но ее удержали. Всем было не до еды. Илья шепнул Михаилу:

– Может, на дороженьку выпьем? Посошок – ага.

– Нет, – отказался Михаил. – Не хочу.

Варвара все-таки не забыла, вслух сказала Люсе:

– А платье-то?

– Что?

– Платье, которое ты здесь шила. Ты говорила, что отдашь.

Люся достала из сумки уже уложенное платье, брезгливо кинула его Варваре в руки.