Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 - Август Кубичек

По дороге домой он объяснил свое решение во всех подробностях. Отношения со Стефанией станут для него более приемлемыми, как только он будет жить вдали от нее и не сможет видеть ее каждый день. Ему не пришло в голову, что таким образом он мог совсем потерять Стефанию – настолько глубоко был убежден, что уже завоевал ее навсегда. На самом деле ситуация была другая. Адольф, наверное, уже понимал, что если он хочет завоевать Стефанию, то ему придется поговорить с ней или предпринять какой-нибудь решительный шаг такого рода. Вероятно, даже он уже начал сознавать, что обмениваться взглядами на Ландштрассе – это немного по-детски. Тем не менее он инстинктивно чувствовал, что, если действительно познакомится со Стефанией, это может неожиданно уничтожить мечту его жизни. Он однажды сказал мне: «Если я представлюсь Стефании и ее матери, мне придется сразу же сказать ей, кто я, что у меня есть и чего я хочу. Мои слова сразу же положат конец нашим отношениям». Сознание этого и одновременно понимание, что он должен поставить свои отношения со Стефанией на прочную основу, чтобы избежать насмешек, были для него дилеммой, из которой он видел только один выход – бегство. Он тут же стал подробно излагать свой план во всех подробностях. Я получил точные инструкции, что сказать Стефании, если она, удивившись, спросит, что случилось с моим другом. (Она ни разу об этом не спросила.) Сам Адольф понимал, что если он хочет жениться на ней, то ему нужно будет предложить ей обеспеченную жизнь.

Но эта нерешенная и для человека с таким характером, как у моего друга, неразрешимая проблема его отношений со Стефанией была лишь одной из многих причин, которые подсказали ему уехать из Линца. Другой причиной было то, что он горел желанием вырваться из атмосферы, которая царила в его доме. Мысль о том, что он, молодой восемнадцатилетний человек, продолжает жить за счет матери, стала для него невыносимой. Эта дилемма, как я сам мог видеть, делала его почти физически больным. Он любил свою мать превыше всего: она была для него единственным человеком на земле, которого он считал для себя по-настоящему близким, и она отвечала ему тем же, хотя была глубоко обеспокоена необычным характером своего сына, какую бы гордость за него временами ни чувствовала. «Он не такой, как мы», – говорила она.

Однако она считала своим долгом исполнить желание покойного мужа и уговорить Адольфа выбрать надежную профессию. Но что было «надежным», учитывая своеобразный характер ее сына? Он плохо учился в школе и игнорировал все пожелания и предложения матери. Художником – вот кем, по его словам, он хотел стать. Это не могло удовлетворить его мать, так как, какой бы простой женщиной она ни была, все, связанное с искусством и художниками, казалось ей легкомысленным и ненадежным. Адольф пытался изменить ее мнение, рассказав ей о своем намерении учиться в академии. Это звучало лучше. В конце концов, академия, о которой говорил Адольф с все возрастающим воодушевлением, была на самом деле учебным заведением, где, как полагала его мать, он мог бы наверстать то, что пропустил в реальном училище.

Слушая эти домашние споры, я всегда поражался благожелательному пониманию и терпению, с которыми Адольф пытался убедить мать в своем художественном призвании. Вопреки обыкновению он в таких случаях никогда не сердился и не бывал вспыльчивым. Фрау Клара также часто отводила душу в разговорах со мной, так как и во мне видела художественно одаренного молодого человека с высокими целями. Лучше разбираясь в музыке, чем в непрофессиональных занятиях своего сына рисованием, она часто находила мое мнение более убедительным, чем его мнение, и Адольф был мне очень благодарен за поддержку. Но в глазах фрау Клары между Адольфом и мной была одна существенная разница: я выучился честному ремеслу, закончил профессиональное обучение без отрыва от производства и сдал экзамен на звание подмастерья. У меня всегда будет тихая гавань, в которой я могу найти себе пристанище, тогда как Адольф устремлен в неизвестность. Этот образ непрерывно мучил его мать. Тем не менее ему удалось убедить ее, что ему жизненно необходимо поехать в академию, чтобы учиться рисовать. Я до сих пор отчетливо помню, как он был доволен этим. «Теперь матушка больше не будет возражать, – сказал он однажды. – В начале сентября я точно поеду в Вену». Адольф также уладил с матерью финансовую сторону своего плана. Средства на жизнь и плата за учебу в академии должны были поступать из небольшого наследства, оставленного ему отцом, которым в то время распоряжался его опекун. Адольф надеялся, что, соблюдая жесточайшую экономию, он сможет прожить год. «Что случится потом, посмотрим» – так он сказал. Может быть, он заработает что-то продажей каких-нибудь своих рисунков и картин.

Главным противником этого плана оказался его зять Раубаль, который, будучи чиновником департамента государственных сборов и человеком с ограниченным кругозором, был не способен понять задумки Адольфа. Все это чепуха, сказал он, Адольфу давно пора уже научиться чему-нибудь подходящему. И хотя Раубаль после нескольких яростных ссор с Адольфом, в которых он всегда оставался побежденным, стал избегать дальнейших споров с ним, он все настойчивее пытался повлиять на фрау Клару. Многое об этом Адольф узнал от «малышки» – так он называл свою одиннадцатилетнюю сестренку. Когда Паула рассказывала ему, что Раубаль приходил к матери, Адольф впадал в ярость. «Этот фарисей отнимает у меня мой дом», – однажды заметил он в бешенстве. Очевидно, Раубаль также связался с опекуном Адольфа, так как однажды почтенный крестьянин Майрхофер, которому больше понравилось бы сделать из Адольфа пекаря и который уже нашел для него место ученика, приехал из Леондинга повидаться с фрау Кларой. Адольф боялся, что его опекун может убедить ее не трогать наследство. Это поставило бы точку на его переезде в Вену. Но этот план не осуществился, хотя в течение какого-то времени решение было под большим сомнением. К концу этой напряженной борьбы все были против Адольфа – даже, как это часто случается в многоквартирных домах, другие жильцы. Фрау Клара слушала эту болтовню, более или менее исполненную благих намерений, которая совершенно сбивала ее с толку.

Часто, когда Адольф в приступах депрессии бродил по лесам, я сидел с ней в маленькой кухоньке, сочувственно слушал ее сетования, изо всех сил пытался утешить несчастную женщину, при этом не оказавшись нечестным по отношению к своему другу и стараясь по возможности ему помочь. Я легко мог поставить себя на место Адольфа. Ему было бы достаточно просто – с его огромным запасом энергии – упаковать вещи и уехать, если бы уважение к матери не удерживало его. Он стал ненавидеть мелкобуржуазный мирок, в котором ему приходилось жить. Он едва мог заставить себя вернуться в этот ограниченный мир после часов, проведенных в одиночестве на воздухе. В нем всегда бродил гнев, тяжелый и необузданный. Мне со многим приходилось мириться в те недели. Но наша общая тайна, связанная со Стефанией, неразрывно объединяла нас. Нежное очарование, которое излучала эта недосягаемая девушка, успокаивало бурные всплески Адольфа. А так как его мать легко поддавалась постороннему влиянию, вопрос оставался нерешенным, хотя Адольф уже давно принял решение.